с понимающей улыбкой придвинул стул и удалился. Звуки синтезатора сменились шумом проезжавшего мимо транспорта. Роланд остался стоять. Он протянул руку и дотронулся до отцовской груди. Ледяное дерево под тонкой хлопчатобумажной рубашкой. В конце концов, в трупе нет ничего удивительного или ужасающего. Просто банальное отсутствие. А чего он еще ожидал? Так легко и соблазнительно верить в душу, в частицу человека, которая выпорхнула наружу. Он заглянул в гроб, на закрытые глаза, ища не окончательную истину в незнакомом лице майора, но какое-то чувство в самом себе, некую приличествующую ситуации печаль. Но он ничего не чувствовал, его не переполняли ни печаль, ни чувство освобождения, ни злые обвинения, ни даже оцепенение. В нем свербела одна лишь мысль: поскорее уйти. Так бывает во время вынужденного посещения больного в клинике, когда говорить больше не о чем и ты сразу ощущаешь неловкость. Его удерживало лишь опасение, что у мистера Бромли создастся о нем впечатление человека, которому недосуг провести несколько минут у останков отца. Но он был именно такого рода человек, который следует канонам поведения, почерпнутым из десятков полузабытых фильмов, и склоняется над гробом, чтобы запечатлеть последний поцелуй на челе покойника. Если не считать того, что это был бы его первый поцелуй. Лоб оказался холоднее груди. Выпрямившись, он ощутил на губах парфюмерный привкус. Он вытер губы тыльной стороной ладони и вышел.
Состоявшиеся четырьмя днями позже похороны были скучным мероприятием, которое спасла комичная ошибка. Это был день после всеобщих выборов, ознаменовавшихся убедительной победой новых лейбористов. Они получили большинство в парламенте – 179 мест, чего никто не ожидал. Длительный период безраздельной власти правых завершился. Правительство Джона Мейджора было усталым, расколотым и погрязшим в тривиальных скандалах. Блэр и его министры были молоды, они предлагали тысячи новых идей и пользовались безграничным доверием. Они намеревались бросить с парохода государства старых леваков и проводить благоприятную для бизнеса политику. Они обещали прислушиваться к нуждам простых избирателей – заняться уменьшением нагрузки на школьных учителей, реформами здравоохранения и снижением преступности, особенно в молодежной среде. Их сторонники и активисты с гордостью носили значки «карточки обещаний» с пятью основными политическими обязательствами. Произошли также сдвиги в культурной жизни. Уже было решено, что быть одновременно открытым геем и членом кабинета больше не станет поводом для скандала и не будет считаться позором. Тони Блэр готовился к встрече с королевой и произносил на Даунинг-стрит свою первую речь в роли премьер-министра. Густые волосы, хорошие зубы, энергичная походка – его принимали как рок-звезду. На Уайтхолле собралась многочисленная толпа с флагами, все пребывали в состоянии необычайной эйфории.
Застигнутый новыми событиями в Лондоне во время последних приготовлений к похоронам, назначенным на 17:00, Роланд следил за ними несколько отстраненно. Он находился в доме у мамы, несколько раз звонил мистеру Бромли, обсуждал детали костюма с волынщиком-кокни, специализировавшимся на, как он это называл, семейных мероприятиях. Сьюзен переживала, что одними только сэндвичами, пивом и чаем не обойтись. И заказала еще сосиски в тесте, пирог, шоколадные палочки, картошку фри, лимонад и сидр. Роланд урывками, между ее поручениями, смотрел по телевизору репортажи о событиях в Лондоне. По старой привычке, усвоенной от однопартийцев-лейбористов, он с подозрением относился к людям, обожавшим размахивать «Юнион-Джеком». Ничего хорошего из этого никогда не выходило. Он мог бы попытаться увидеть связь между печальной судьбой администрации тори со смертью отца. Но у этих событий не было ничего общего. Майор в глубине души всегда был простым рабочим парнем из Глазго. Он много раз рассказывал сыну историю о том, как подростком искал работу на речных верфях Клайда. Рано утром прораб выходил к толпе у ворот. Он набирал кандидатов на шесть рабочих дней. Собравшиеся там мужчины соревновались за места, снижая требования по жалованью. Работа доставалась тем, кто просил меньше прочих. Это наложило неизгладимый отпечаток на его характер. Роберт Бейнс, в отличие от своих сослуживцев-офицеров, всегда с пониманием относился к идее профсоюза. И всегда с презрением относился к попыткам упертых левых возглавить Лейбористскую партию. Главным для него была выборность.
– Сначала получите власть. Потом, если нужно, становитесь левыми!
Стоя рядом с мамой, Роланд разложил сэндвичи на блюда и накрыл их чистыми полотенчиками. Позади них из сиплых динамиков телевизора доносились выкрики толпы. Для Розалинды домашние хлопоты были как бальзам на душу. Она пришла в свое нормальное состояние деловитости, отдавая распоряжения в форме застенчивых подсказок. Она заметно постарела и усохла, у нее развилась бессонница, кожа под глазами, покрытая глубокими морщинами, стала похожа на очищенный грецкий орех. Присутствующие на похоронах были ее родственниками, из уважения к ней пришел кое-кто из соседей. Они редко вступали в беседы с майором, и он редко помнил их имена. Никто из них не был уроженцем Шотландии. Впервые в жизни Роланд, обозревая выставленную снедь, из которой ему мало что нравилось, осознал простой факт. У отца не было друзей. Сослуживцы по армии, собутыльники в офицерских клубах – со всеми ними он общался лишь в силу обстоятельств. Они не сопровождали его по жизни на протяжении многих лет. Только теперь для него картина начала проясняться. История про газонокосилку была лишь маленькой деталью этой картины. Одинокий человек, слишком авторитарный и упрямый в своих суждениях, в общем-то, неспособный дружить, сидеть с приятелями в местном пабе; нетерпимый к убеждениям, отличавшимся от его собственных; обладавший природным умом и разочарованный тем, что не смог его применить из-за отсутствия образования; не интересовавшийся ничем, кроме своей ежедневной газеты; его приверженность армейскому порядку и пунктуальности с годами стала навязчивой, по сути скрывая под собой глубочайшую скуку; а выпивка делала жизнь сносной, по крайней мере, для него самого.
Но он всегда радушно встречал Роланда, когда тот изредка приезжал после долгой разлуки. Всегда готовый просиживать с ним до глубокой ночи, пить пиво, болтать о политике, рассказывать всякие истории. Если бы он не повторял их так часто, Роланд сейчас и не вспомнил бы ни одной. Эти радушные встречи становились все душевнее по мере того, как майор старел. Заядлый курильщик с четырнадцати лет, он впервые узнал, что такое немощь и болезни, когда ему стукнуло семьдесят. Очень скоро он стал полностью зависеть от высокого баллона с кислородом, стоявшего около его стула. Даже зная, что умирает, он хотел жить, оставаться веселым и не жаловаться. А что делать с воспоминаниями об их приключениях в пустыне, где они охотились на скорпиона, и о том, как отец учил его стрелять из винтовки, плавать и нырять, лазать по канату и удерживать равновесие, когда он стоял на широких скользких плечах и отец медленно отсчитывал секунды? И куда деть сыновнюю гордость за сурового капитана с табельным револьвером на боку, расхаживающего по маслянистым пескам лагеря Гурджи? Куда деть многочасовые рыбалки с ним на берегах Везера? Отец по несколько раз на дню терпеливо вытаскивал леску сына, запутавшуюся в прибрежных кустах. Он учил его играть в снукер [122] в офицерском клубе – обшитой деревянными панелями комнате старого немецкого замка, всегда с радостью водил сына в ресторанчик, где заказывал им стейк с жареной картошкой, чинил его сломанные игрушки, помогал ему ставить палатку в лесу. И кто еще в их семье был всегда готов спеть и сыграть на губной гармошке? Чтобы увидеть, как люди запросто поют в компании, вам надо уехать из Англии и отправиться в Шотландию, Уэльс или Ирландию. Роберт Бейнс буквально зачаровывал внука завыванием своих дурацких волынок. Он весь перемазался кровью, помогая раненому мотоциклисту. Он встал среди ночи, в четвертом часу утра, чтобы проехать сорок миль и забрать восемнадцатилетнего Роланда на шоссе там, где его высадили из попутной машины. И как он радовался их встрече. У него всегда была наготове пятифунтовая бумажка, которую он совал в руку сыну-подростку. Отец дал ему первые в жизни уроки вождения, напоминая, что когда он сам сидел за рулем, то фактически держал в руках восьмисоткилограммовое стальное оружие. Вероятно, Роберт учил Роланда быть отцом. Если так, то кое-что из его упражнений можно было бы и забыть. Человек, чья любовь к сыну была яростной, собственнической,
