с лишением привилегий. И в такой деревушке, как Эш, Розалинда опозорила бы себя, став объектом всеобщего осуждения. Может быть, именно поэтому она и переехала из родительского коттеджа в Олдершот. Как-то вечером Роланд спросил ее об этом, но она пустилась в отговорки, смутилась и опять завела старую пластинку про то, что встретила Роберта в конце войны. Он не стал ее мучить расспросами. О чем потом пожалел. Теперь-то он понял, почему раньше Джек Тейт считался запретной темой в семье, будучи тайным пятном на безупречной армейской репутации майора, и почему тот выбирал командировки в отдаленные гарнизоны за океаном, хотя мог бы получить назначение в Англии, в Олдершоте или его окрестностях. В этих местах еще оставались многие, кто помнил, как Розалинда Морли изменяла мужу с сержантом Робертом Бейнсом.
Во время очередного приступа бессонницы, которые случались, пока у них гостила мама, Роланд по-новому истолковал историю родителей – не как историю позора и тайны, но как сагу о великой страсти. Двое молодых людей, красивый сержант, симпатичная молодая мать, влюбляются вопреки своим намерениям, вопреки всем правилам приличия того времени. И невольно, просто по недомыслию, наносят вред двум детям. На историю их любви мрачной тенью ложится смерть солдата – сюжет, достойный пера Томаса Гарди. Потом, во время той же бессонной ночи, повесть стала еще мрачнее и печальнее, и в темноте спальни перед мысленным взором Роланда возникла картина, в которой соединились клубы сигаретного дыма, пивные лужицы на бетонном полу, вечное безденежье и жизни, исковерканные то ли войной, то ли строгими воинскими уставами, то ли классовыми границами, то ли несбывшимися женскими надеждами.
Он позаимствовал у Дафны машину и отвез маму домой. Сначала, пока они медленно ехали по Южному Лондону, она вела себя оживленно. А потом заговорила о Роберте. Она была настроена простить его и даже воздать ему должное. Он был умен, любил повеселиться, и у них часто появлялся повод для смеха, особенно когда они были молоды. Он много трудился, чтобы получить то, что по праву заслужил, и вообще-то он был ей предан, и она никогда «не хотела ничего другого». А потом она снова вспомнила, как впервые его увидела, когда они с Попом остановили грузовик перед шлагбаумом у караулки. Из домика вышел сержант Бейнс, статный, суровый, и попросил их предъявить документы и путевые листы. И он напугал Розалинду до смерти.
Роланд спросил:
– И какой это был год?
– О, после войны, сынок. Должно быть, это был сорок седьмой год.
Он кивнул и нажал педаль газа, старый «Жук» тронулся с места и помчался в потоке транспорта. Память ее подвела. Обычно она говорила про 1945 год. Они с Робертом поженились 4 января 1947 года. Смутная тревога, которую он временами ощущал, покуда она у него жила, нарастала. Ему стало жарко. Он чуть опустил окно и перевел разговор на обыденные темы: уличное движение, погода, дети. Она подхватила и сказала, что Грета и Нэнси ей пришлись по душе, а вот Джеральд, по ее мнению, держался букой. Она проводила с девочками не меньше времени, чем с Лоуренсом.
– Ты когда собираешься жениться, сынок?
Он постарался ответить как можно более убедительно:
– Я думаю об этом очень серьезно.
– Ты так всегда говоришь. Тебе бы это пошло на пользу.
– Думаю, ты права.
И закрыл эту тему. Он знал, как одобряют эту идею другие. Дафна была милая, умная, добрая, в высшей степени организованная. Все еще не утратившая красоты, а вот он выглядел немного потрепанным жизнью. И Лоуренс был за. Дети у нее чудесные. Но он знал, что его удерживало. Он не мог себя уговорить. И дело было не в поиске аргументов. Дело касалось всего того, о чем он сейчас даже думать не мог.
Когда он притормозил у маминого дома, она сгорбилась и беззвучно заплакала. Он положил ей руку на плечо и забормотал бесполезные слова утешения. Мама немного успокоилась и откинулась на спинку сиденья, устремив взгляд в пустоту. Она так и не сняла ремень безопасности. Он осторожно отстегнул ремень, но не поторопил ее, не напомнил, что надо выходить.
Она прошептала, словно самой себе:
– Женаты пятьдесят один год.
У него ушло больше времени, чем требовалось, чтобы сделать подсчет. Неправильно: если они поженились в сорок седьмом, то пятьдесят лет. В любом случае и после пятидесяти лет, хорошего ли брака или плохого, всегда находился повод расплакаться. Придя в себя, она повторила число, свое число, с удивлением. Делится на семнадцать, сказала бы Лоуренс. Ему нравилось подмечать такие вещи.
– А мой брак не продлился и двух лет. Я бы счел твой триумфом.
Она не ответила. Они припарковались перед вереницей из десяти отдельно стоящих домиков из ярко-красного кирпича двадцатилетней постройки, с неогороженными, в американском стиле, крошечными лужайками. Он не знал, можно ли ее в таком состоянии оставлять здесь одну. У него перед глазами возникло отцовское кресло у окна, безмолвно кричавшее о его отсутствии в доме.
– Пойду с тобой, выпьем по чашке чаю.
Внезапно возникший план действий помог ей выбраться из машины. В доме, оказавшись в своих владениях, она снова ожила. Она попросила его насыпать орешков в кормушку для птиц, захотела, чтобы он покосил заднюю лужайку и отодвинул телевизор поближе к стене. А составляя для него список покупок, она даже повеселела. Пустое кресло больше не представляло для нее угрозы. Когда он вернулся с покупками, мама уже приготовила им чай со сливками и ставила срезанные в саду розовые и белые дельфиниумы в вазу, стоявшую рядом с лимонным пирогом, который она словно по мановению волшебной палочки испекла из смеси для быстрой выпечки. Закладывая покупки в холодильник, он заметил на верхней полке, рядом с оковалком сыра, кусок мыла. Он положил его обратно в мыльницу над кухонной раковиной. Она бойко занималась чаем. Возможно, здесь она была счастлива, оставшись на какое-то время предоставленной самой себе. Скоро она уедет жить вместе с Сьюзен и ее мужем Майклом. Дом продадут. Когда он ей об этом напомнил, она сказала:
– Я не видела Сьюзен два года. Она со мной теперь не разговаривает.
– Ты виделась с ней на прошлой неделе.
Она удивленно взглянула на него и с видимым усилием исправила свою оплошность, на ходу придумав себе оправдание:
– Ах, эта Сьюзен!
– А о какой Сьюзен ты подумала?
Она пожала плечами. Они поболтали о том о сем, и потом она повела его осмотреть небольшой квадратный садик позади дома, где показала ему клумбы с распустившимися цветами и мускусные розы над патио. Провожая его до машины, она шутила и даже, как заботливая матушка, поинтересовалась, хватит ли ему денег добраться до дома. Он заверил ее, что хватит, но она выудила из кармана однофунтовую монету, вложила ему в ладонь и ни в какую не соглашалась взять назад.
Проехав миль десять, он стал искать место для остановки. Находясь в растрепанных чувствах, он проскочил нужный поворот и сейчас мчался по проселку не туда, куда надо. Миля за милей Англия казалась бесконечным пригородом с выстроившимися парадным строем магазинами. Шины, кофе, детская одежда, салоны для стрижки собак, бургеры… Выхлопные газы отравили землю, на чьей плодородной почве, политой скудными дождями, когда-то росли густые леса с исполинскими дубами, ясенями и дикой вишней. А теперь уцелевшие одинокие деревья торчали на придомовых участках, на перекрестках с круговым движением, в зарослях крапивы и среди неубранного мусора около частных гаражей. Здешний пейзаж был целиком подчинен удобству уличного движения и удобству для водителей. Его обгоняли фургоны, которыми управляли безумные лихачи-подростки, грузовики выхаркивали синеватые облачка вонючего дыма. Все водители легковых машин здесь словно ощущали свое превосходство перед ним. Он въехал в городок Флит. Переехав мост, увидел канал. Отлично. Где-то тут бежала пешеходная тропа вдоль берега.
Канал Бейсингсток был настолько красивый, что он отказался от только что сделанного вывода. Современный век все-таки вовсе не безнадежен. Он зашагал прочь от городка и стал размышлять о ситуациях, возникавших, пока мама гостила у него. Не о мелких проявлениях забывчивости, а о ее иногда явной неспособности разумно мыслить, о коротких приступах бредовых
