фантазий. «
Она со мной теперь не разговаривает». А когда она жила в Лондоне, тоже был эпизод с куском мыла в холодильнике. И еще случай с овощным ножом. Мамин ум пребывал далеко не в исправном состоянии. И «вся во вьющихся стеблях шпалера» слегка перекосилась, уклоняясь все дальше от реальности. Он сомневался, что она сумеет жить одна, даже несколько недель. Роланд вытащил из кармана мобильный телефон. Это все еще было ему в новинку – то, что можно позвонить сестре с помощью компактного прибора, стоя под плакучей ивой на пустынной тропе вдоль канала. Выслушав его, она сказала, что пришла к тому же выводу. И собиралась сама ему позвонить насчет обследования.
– Если это связано с нейродегенеративными изменениями, ей вряд ли смогут помочь.
– Обследование покажет, чего нам ожидать.
Поговорив с сестрой, он двинулся дальше. Канал представлял собой цепочку мелких озер, вытянувшуюся ступенчато. Чудесная придумка. Он сам никогда бы не подумал о столь необычном ландшафтном дизайне. Или о дизайне постройки. Месяц назад, в воскресный день, он взял Лоуренса на прогулку за город. Они оказались в Чилтерн-хиллсе, в нескольких милях к северу от Хенли, и пошли по тропинке около какой-то фермы. Лоуренс отбежал от тропинки, чтобы поглазеть на обломки брошенного сельскохозяйственного механизма. И забрел в заросли крапивы.
– Пап! Подойди, посмотри.
Мальчику захотелось, чтобы он пересчитал зубья на ржавой шестеренке. Их оказалось четырнадцать. Потом Лоуренс попросил его посчитать зубья на крупной шестерне, сцепленной с той, что поменьше. Двадцать пять.
– Видишь? Два числа относительно простые. Они взаимно простые.
– И что это значит?
– Что они делятся только на единицу. Таким образом зубья этих шестерен изнашиваются равномерно.
– И почему это так?
Но Роланд не стал вслушиваться в объяснение. Он по-дурацки управлял собственной жизнью. А в математике и вовсе был дураком. Его уровень интеллекта, должно быть, уполовинился, потому что он оказался в ситуации, когда стало ясно, что вот предел его понимания. Потолок, окутавшая гору туча, сквозь которую ему не пробиться. Его одиннадцатилетний сынишка вскарабкался выше него, на плато с чистым небом над головой, куда его папе никогда не добраться.
Он шагал и думал, что за исключением воспитания ребенка все остальное в его жизни было и оставалось аморфным, и он не видел, как это можно изменить. Деньги его не могли спасти. Никаких достижений. А что стало с той мелодией, которую он начал сочинять более тридцати лет назад и собирался предложить «Битлз»? Ничего. И что он сделал с тех пор? Ничего, кроме миллиона ударов теннисной ракеткой по мячику и тысячи исполнений «Взберись на все горы». Вспомнив свои напыщенные стихотворения, он покраснел от стыда. Его отца скосило в один момент. Мама начала медленно лишаться разума. Он знал, что обследование это подтвердит. Эти две судьбы многое говорили о его собственной. Ими было измерено, он это понимал, его собственное существование. Он довольно хорошо помнил родителей, когда им было столько же, сколько ему сейчас. И с тех самых пор для них почти ничего не изменилось в жизни, кроме физического угасания и букета болезней.
Как же легко было плыть по течению невыбранной жизни, сквозь череду своих реакций на внешние события. Ему ни разу не пришлось принимать важного решения. Кроме решения бросить школу. Нет, это тоже была реакция. Он предположил, что приобрел достаточное для себя образование, но оно было получено хаотично и сопровождалось вечным ощущением смущения или стыда. А вот Алиса – он видел красоту ее судьбы. Ветреным солнечным утром посреди недели она полностью изменила свое существование, собрала маленький чемоданчик и, оставив ключи от дома на столе, вышла в дверь, повиновавшись своей амбициозной мечте, ради которой была готова страдать сама и заставить страдать других. Ее новый роман, где действие происходило в гётевском Веймаре, уже был набран для корректуры, и Рюдигер уже отправил ему экземпляр. Судя по аннотации издателя, одним из ключевых эпизодов романа была встреча немецкого поэта с Наполеоном. «Власть, разум и непостоянство сердца» – таков был рекламный слоган романа.
Тут он повернулся и пошел обратно вдоль канала к Флиту. Он вспомнил мамин вопрос. Женитьба на Дафне, поскольку все одобряли эту идею, стала бы не разрывом с прошлым, а его продолжением. Как и неженитьба на ней. Третьего не было дано.
Через два часа, войдя в свой дом, он сразу почувствовал: что-то здесь изменилось. Лоуренс гостил у Дафны, но дело было не в его отсутствии. Он пошел на кухню. Там царил необычный порядок. Его подозрения усилились, когда он отправился в спальню. Тоже полный порядок. Но он все понял за несколько мгновений до того, как его предчувствия подтвердились. Не впервые женщина покидала эту спальню. Он открыл шкаф, где Дафна хранила свою одежду. Пусто. Обернувшись, он заметил на рабочем столе записку. Он сел на кровать и стал читать. В этом, впрочем, не было необходимости. Он бы и сам мог написать за нее такую записку. У него она тоже вышла бы коротенькой: стало понятно, что их отношения зашли в тупик и дальше им двигаться некуда. У нее масса работы и семейных забот плюс поездки в школу и т. д., она больше не может жить на два дома. Она извинялась за то, что держала все в тайне от него, но она уже посоветовалась с Питером. И раз Роланд не намерен связывать себя обязательствами, то они с Питером решили начать все заново, не только ради детей, но и ради своего душевного спокойствия. Она выразила надежду, что Роланд останется ее добрым другом. Лоуренс пусть продолжает к ним приходить, играть с детьми и может оставаться у них, когда захочет. Ей тоже было неприятно, что ему пришлось прочитать эту записку вскоре после похорон отца, но Питер приехал вчера, свалился как снег на голову. И ей не хотелось, чтобы Роланд узнал о ее решении от Лоуренса. Вместо подписи в конце стояло «Люблю».
Спускаясь вниз, он поймал себя на мысли, чем именно она его обезоруживала – своим благоразумием. Ему нечего было возразить, не в чем ее упрекнуть. Даже в тайных переговорах с мужем. Если бы она ему о них заранее рассказала, он бы счел это попыткой взять его на испуг и вынудить на ней жениться. А кому приятно чувствовать себя одураченным. Но насколько с ее стороны благоразумно жить с мужчиной, который поднимал на нее руку?
Роланд подошел к кухонному столу. Старая исцарапанная сосновая столешница, ничем не захламленная. Теперь ей не суждено оставаться чистой надолго. Он вынул из холодильника бутылку пива. Он не собирался, следуя избитому штампу, напиться с горя. Он просто сядет и все спокойно обдумает. Новое правительство хотело, чтобы люди в стране пили, как в Южной Европе, от Коллиура до Монте-Карло – задумчивыми глоточками. На улице было еще светло, тепло, но он предпочел остаться здесь. Итак, все очень просто. Снова прежняя жизнь, они с Лоуренсом, как раньше, остались вдвоем в маленьком доме. Иногда он будет устраивать ужины для друзей и их друзей. С Дафной или без нее. Он мог попытаться убедить себя, что бездействие и было его решением, а не ее. Стремиться к чему-то… Но он не хотел об этом думать.
Он встал и начал ходить вокруг стола. Скоро он позвонит Лоуренсу. Сходит за ним и приведет домой, но он еще не был готов взглянуть Дафне в глаза. Он подошел к фортепьяно и осмотрелся. Рядом на полу лежали четыре высоких стопки нот, в основном новые аранжировки старых шлягеров, эстрадных стандартов, которые он исполнял, когда играл в чайной при отеле. Сверху лежали собранные в момент обуявшей его тяги к идеальному порядку тематически близкие пьесы под грифом «Луна»: «Полети со мной на Луну», «Лунная река», «Лунный танец»… Он стал торопливо ворошить нотные брошюрки, быстро перескакивая через «Какой чудесный мир», «Вчера», «Осенние листья», пока вся стопка не рухнула и не рассыпалась по всему полу. Потом он принялся перебирать старые джазовые сборники. Джелли Ролл Мортон, Эрролл Гарнер, Монк, Джаррет. Он продолжал искать. Смутное желание превратилось
