теми дружишь, раз так глубоко одинока, что готова привлекать к себе внимание такими способами? Может, тебе просто скучно? Нечем заняться? Так приходи ко мне, поболтаем. К чему весь это бред? – показываю пальцем на листовку. – Мне от этой писанины ни тепло ни холодно. Она тебя унижает в первую очередь, дура ты бестолковая… – беру руками край парты и сдвигаю на место. Поправляю, как было. – Для справки: со Славой мы расстались. И да, Джастин – мой парень. Еще вопросы?
Я горжусь этими словами. Мне не стыдно. У нас больше никаких секретов, никаких сложностей. Ребята смотрят по очереди на меня, на взволнованного Джастина, снова на меня и молчат. Вика задыхается от гнева, но тоже не издает ни звука. Ее грудь вздымается высоко, крылья носа раздуваются, губы дрожат, щеки пылают.
– А вы… – на моем лице нехотя появляется подобие улыбки, – все вы… – пытаюсь охватить взглядом всех собравшихся, – вам должно быть стыдно, понятно? Взрослые дяди и тети. Все совершеннолетние. А ведете себя как невоспитанные малолетки. Ни один из вас не подошел ко мне и не сказал, что видел этот хренов бюллетень! Кто? Есть хоть кто-то? Нет. Никого. Все молчали. – Сжимаю челюсти и тихо выдыхаю. – Я нормально общалась со всеми. Никому ничего не делала плохого. Но вы почему-то решили, что вправе обсуждать меня за моей спиной. Вы все – такие же безголовые Вики. Взрослейте, ребята. И можете не общаться со мной после этих слов. Мне фиолетово. Я найду с кем поговорить. У меня все будет хорошо, потому что я знаю, что такое дружба.
Срываюсь с места и иду к своей парте. Аудитория оживляется. Удивительно, но меня сопровождают одобрительные возгласы. Слышно, как кто-то произносит мое имя, кто-то даже аплодирует, а кто-то мычит или извиняется. Вижу, как парни дают мне «пять», и я отбиваю по очереди все их ладошки. Группа бурлит, а у меня такое состояние, будто я сейчас разревусь.
– Молодец, Зоя, – это Игорь говорит мне в спину, – все правильно.
Еще несколько шагов, и Джастин встречает меня объятиями. Падаю к нему на грудь, как в спасительную гавань. Кто-то свистит, улюлюкает. Мне наплевать. Все позади. С ним так хорошо. Он большой, сильный: уткнулся в него носом – и ничего не страшно. Его руки греют, смыкаясь на моей спине.
– Вот черт, – слышится Димкин голос.
Я чувствую, как он обнимает нас сбоку. Машка, смеясь, делает то же самое. Перед глазами мелькает Иришка, тоже решившая прильнуть и вставшая для этого на стул. Мы пошатываемся, когда Никита с разбегу присоединяется к общим обнимашкам. Другие парни тоже, недолго думая, наскакивают на нас сверху. И девчонки. И мы хохочем до слез, когда понимаем, что уже почти вся группа собирается вместе. Сквозь голоса слышны звуки отодвигаемых стульев, топот, хлопки по спинам, радостный визг. Меня настигает ощущение, что, если вакханалия не прекратится, нас точно раздавят.
– Кажется, я что-то пропустил, – раздается растерянный голос Станислава Вячеславовича сквозь общий шум и гам.
Мы быстро разбегаемся по своим местам и садимся. Перед тем как придвинуть к себе тетрадь, я поднимаю глаза и вижу, что Вика сидит неподвижно, опустив голову, и нервно грызет ноготь большого пальца. Ей теперь есть о чем подумать.
Зоя
– Не нарушай традиций, а то охоты не будет, – ворчит отец, набивая рюкзак едой и алкоголем, – водка на охоте спасла больше животных, чем весь Гринпис, вместе взятый.
Мама подает ему армейский бушлат.
– Не понимаю, зачем ты идешь у него на поводу? – Пока папа застегивает куртку, она кидает в рюкзак патроны, спички, компас, бинокль. – Этот твой Толясик пьет, как слепая лошадь, меры не знает. Собака его тоже пьяница. Напьется и чудит вечно. Ладно, ты в охоте не разбираешься, но тот ведь совсем отмороженный. Пристрелит нашего американца вместо зайца – и поминай как звали.
– Наш Джастин на зайца похож, что ли? – смеется папа. – Да и на зайцев зимой ходят, а мы на утку, на крякву дикую, на фазана. Рыбы там тоже море, кабанчики – короче, охотничий рай.
– А твоему придурковатому Толику лишь бы набубениться! Плевать ему на кабанчиков. То уснет в шиповнике, вся рожа потом у него опухшая, то сам в своих сетях запутается. А к доктору его сколько раз возили: в жопу стрелянного, медведем покусанного, возле костра обгоревшего!
– Зато какой пёс у него, мать! – Папа бьет себя в грудь.
– Какой? – отмахивается мама.
Я помогаю Джастину застегнуть замки на полукомбинезоне, подаю теплую куртку.
– Курцхаар! – отец показывает американцу жестами размеры собаки. – Во такая псина! Надежная! Зямой зовут. Они с Толясиком из одной миски едят, в одном спальнике спят. Если Зяма у кого сало сопрет – всегда хозяину несет. Умная, аж жуть!
– Бестолковое создание, – шепчет мама, – в лесу потеряется, всю ночь его ищут, а он сидит где-нибудь на кочке и дрожит от страха.
– Ох, не наговаривай, мать! – Папа поворачивается к Джастину: – Сынок, тебе понравится, вот увидишь. Каждый мужик раз в жизни обязательно должен сходить на охоту. Вот мой дед на медведя с голыми руками ходил!
Перевожу парню сказанное.
– Оу! – восклицает Джастин. – Такой силач был?
– Нет. Дурак, – отвечаю.
– Ясно… – бормочет американец.
Не верит.
– Ты осторожней будь, ладно? – прошу его. – Твоя задача – увезти их туда, присмотреть, чтобы пьяные на морозе не уснули, и вернуть домой в целости и сохранности.
– Окей, – кивает он.
– Говори «так точно». Дяде Толе это нравится, – показываю, как нужно отдавать честь.
– А он что, военный?
– Нет, просто контуженный.
Подаю ему болотные сапоги.
– У-ха! – радостно вопит отец, знакомя своего подопечного с новым русским словом. – Поймаем с тобой «фиш», будем варить уху!
Джастин с воодушевлением мотает головой. Ему трудно передвигаться в полном снаряжении, но он быстро привыкает. Благословляю его, рисуя в воздухе крест, едва парень ступает за порог. Никогда еще (и никому) такого не делала, но сегодня очень переживаю, как мой американец переживет суровую русскую забаву с безобидным названием «охота».
С умилением наблюдаю, как он усаживается в любимую папину «Ниву-вездеходку» и пытается приноровиться к управлению. Машина дергается, чихает, но все-таки выезжает из гаража. Мы машем им на прощание и неохотно заходим обратно в дом.
– Ну вот, – говорю я, закрывая дверь.
И мое сердце сжимается от тоски.
Мы идем на кухню, я беру телефон и отправляю ему сообщение. Пишу, что люблю и буду очень скучать. Сеть там, куда они отправляются, вряд ли ловит, так что будет замечательно, если он получит мое послание
