минимизировать свои потери
Фиби боялась взглянуть на телефон. Она отключила звонок, но всякий раз, как аппарат начинал вибрировать в сумке, у нее сводило живот. Уолтер оставил восемь голосовых сообщений и прислал бессчетно эсэмэсок, которые она удалила, не читая. К счастью, он не знал точного адреса ее салона, а то бы непременно примчался. С их последней встречи минуло десять дней, и он, конечно, был вне себя от беспокойства.
В первом голосовом сообщении, которое Фиби прослушала, Уолтер, радостный и безмятежный, спрашивал, когда они снова увидятся. Он вел себя так, будто ничего не произошло. Голос его был еще теплее, чем раньше, словно он решил, что их отношения перешли на новый уровень. В конце второго сообщения он, по-прежнему веселый, сказал: «Ладно, увидимся, как обычно, в воскресенье. Надеюсь, ресторан тебе понравится… любимая». Перед последним словом возникла крохотная пауза, как если бы он искал верное обращение или собирался с духом его выговорить. И произнес тихой скороговоркой, свойственной подросткам, когда они от чего-то робеют или смущаются. Фиби почувствовала, как мрак, поднявшись из живота, разливается в груди. Она тотчас удалила сообщение, но голос уже поселился в ее голове. Любимая. Любимая.
Фиби избегала Уолтера с той ночи в его квартире. Она была в ужасном смятении и не хотела вспоминать о том, что произошло – как напилась пьяной и даже всплакнула, чего он, к счастью, не заметил. В очередной раз наполняя стакан, она вдруг услышала тихий голос Уолтера: «Это не вино, коньяк. Поосторожнее». Фиби удивилась, поскольку думала, что он уснул. Уолтер лежал, свесив ноги с края кровати, гладкая кожа его отменно вычищенных туфель сияла под светом хрустальной лампы на тумбочке. Фиби улеглась рядом и неумолчно несла всякую чушь, рассказывала, что ей нравится, что противно, что ее печалит. Она все говорила и говорила взахлеб, перескакивая с темы на тему. Кажется, раз-другой она вышла из себя, ополчаясь на несправедливость жизни.
Фиби не помнила всего, что наговорила, но некоторые фразы всплывали в памяти, и тогда она холодела от ужаса и стыда за свои откровения. Помнится, она выдала: «…больше всего я ненавижу, когда мужик врет – мол, он не женат, у него нет постоянной подруги. Кому какое дело, если тебя уже захомутали? Может, я хочу просто секса, зачем это скрывать? По-твоему, у меня не было случайных связей? Ха! Мужчины думают, женщина всегда хочет любви. Ты вправду считаешь, что я хочу любви? Что я истосковалась по возлюбленному? Нет, дорогуша, мне, знаешь ли, и одной превосходно».
Фиби чувствовала неподвижное тело рядом с собой, слышала ровное дыхание, глубокое и тяжелое. Она понимала, что уже утратила всякое самообладание. Весь навык, почерпнутый из книжек и отточенный за последние девять месяцев, растаял в жарком летнем воздухе. Она сама слышала кондовую грубость, прокравшуюся в ее речь, и, сев в кровати, отметила свои поникшие плечи и сгорбленную спину, точно у квелых девиц, что в сельской кофейне поджидают клиентов, которые так и не появятся. Сил держать спину прямо не осталось, и она опять легла. По крайней мере, в таком положении не будешь напоминать силуэт неотесанной крестьянки. «Я приехала в Шанхай только ради любви, – проговорила Фиби. – Все остальное меня не интересует. Плевать на деньги, сумки, квартиру, я лишь хочу найти того, кто меня полюбит и будет обо мне заботиться». Она смолкла, ожидая отклика Уолтера. У лампы на прикроватной тумбочке барахлил реостат, и спальня то озарялась ослепительным светом, то погружалась почти во тьму. Фиби уже подташнивало от этого. Она услышала, что дыхание Уолтера сделалось громче. Он тихонько всхрапнул – видимо, был заложен нос. Фиби встала, везде погасила свет и вернулась в кровать. Она положила голову ему на грудь. Вслушалась в биение его сердца, быстрое и четкое. Или это кровь стучит у меня в висках? – подумала она. Даже сквозь рубашку ощущался липкий жар его тела. Она почувствовала, что проваливается в тяжелый сон, точно камень, сорвавшийся со скалы, падает в темную теплую воду.
Когда Фиби очнулась, комнату заливал бледно-золотистый рассвет. Ночью она по горло замоталась в одеяло и теперь чувствовала себя пропаренным пельменем. На другом краю кровати, отвернувшись, спал одетый Уолтер. Фиби тоже была полностью одета. Она отыскала свои туфли, схватила сумку и выскользнула из квартиры. Сперва шла пешком, потом поймала такси. Из машины, мчавшейся по безлюдным улицам, написала Уолтеру: «Извини, срочно вызвали на работу, новое деловое предложение». День только-только начинался, но уже было жарко и душно. Фиби опустила стекло и подумала: алкоголь мне противопоказан.
Мало того, что было стыдно за свое отнюдь не стильное поведение (книжки однозначно утверждали, что чрезмерные дозы спиртного создают неодолимый барьер на пути к женственности), вдобавок ее снедало беспокойство, поскольку она не помнила всего, что разболтала о себе. Она не только потеряла лицо, она потеряла контроль. Вот что самое тревожное – вдруг она себя выдала, представ не искушенной девушкой, но лгуньей, подделкой, нелегалкой с биографией нищенки? Страшно подумать, что она сдуру раскрыла все свои тайны; черт его знает, что она там наговорила и сколько из этого он услышал. И как теперь себя вести с ним? Быть сдержанной или откровенной, соблазнительной и сексуальной или холодной и воспитанной? Фиби ломала голову, пытаясь измыслить, чем прикрыть свое вранье, но стыд от того, что она разоблачила себя, был слишком силен, омрачая все вокруг. Казалось, мозг взорвется от снующих в нем противоречивых мыслей.
Конечно, ее рассеянность и перепады настроения сказались на работе. Она пыталась скрыть свое состояние, но девушки подметили ее невнимательность, усталость и то, как она горбится за компьютером, забыв о горделивой осанке и получасовых обходах салона с дотошной проверкой всяких мелочей (аккуратно ли сложены в стопки свернутые полотенца), уже ставших отличительной чертой заведения.
«Фиби, последнее время ты выглядишь неважно. Ты высыпаешься?» – говорили сотрудницы, не в силах скрыть злорадства при виде ее непрофессиональной помятости. Однажды, внезапно появившись в холле, Фиби уловила шепоток двух администраторш: «…а голова-то немытая…» Заметив начальницу, они отпрянули друг от друга и притворились, будто просматривают какие-то списки, но не успели стереть ехидные усмешки.
Фиби прошла в туалет и защелкнула дверь. Так и есть, безупречный облик сгинул в жаре шанхайского лета. Под безжалостным неоновым светом кожа выглядела сухой и шелушащейся, макияж небрежным. Улыбка не казалась лучистой, как прежде, но собирала возле покрасневших глаз морщины, похожие на остов хрупкого бумажного веера. Обычно Фиби дважды в неделю делала укладку, в точности соответствующую ее замыслу, но вот
