тотчасъ-же совершенно спокойно и даже добродушно проговорила:
— Все Господь. Вотъ и съ тобой приказалъ свидѣться. Прощай. Одна просьба къ тебѣ: когда съ друзьями-пріятелями будешь, не поминай моего имени.
И она поклонилась ему низкимъ поклономъ.
— Какъ, что? закричалъ-было Саламатовъ — куда ты такъ вырядилась.
— Туда, отвѣтила она — на Волгу — не замай.
Саламатовъ хотѣлъ-было взять ее за руку, но она уклонилась, спѣшнымъ шагомъ перешла тротуаръ и сѣла въ крытую извощичыо пролетку.
Саламатовъ таращилъ глаза, стоя съ растопыренными руками: передъ нимъ пронеслось точно какое-то видѣніе…
XII.
Лиза Загарина долго упрашивала Авдотью Степановну взять ее съ собой на Волгу, и все тщетно. Она простилась съ нею совершенно растерянная и точно обозленная, и пошла на похороны Саши Чернокопытова, гдѣ выстояла все время отпѣванія безъ слезъ. Вернувшись съ похоронъ, она заперлась у себя въ комнаткѣ, къ обѣду не вышла и пролежала цѣлый день въ кровати.
На другой день, часу въ двѣнадцатомъ утра, она сказала Катеринѣ Николаевнѣ, что ей нужно сходить погулять, одной. Она доѣхала по желѣзно-конной дорогѣ до Васильевскаго острова, и, взявъ направо съ Николаевскаго моста, вошла въ румянцевскій скверъ, сѣла около колонны на одну изъ скамеекъ и стала кого-то ждать…
Карповъ и его подруга такъ оживили Бенескриптова, что онъ болѣе двухъ недѣль провелъ безъ всякихъ «припадковъ». Мысль о той, которая умирала тутъ, въ томъ-же Петербургѣ, тревожила его по ночамъ, но онъ не порывался повидаться съ Надеждой Сергѣевной, зная, что онъ не выдержитъ и еще сильнѣе «закуритъ».
«А во мнѣ ей какая-же сласть! думалъ онъ. — Ей теперь нуженъ одинъ покой».
Въ день свадьбы Карпова онъ чувствовалъ себя «совсѣмъ живымъ», какъ онъ выразился, много и весело болталъ, потѣшался надъ своей новой ролью суфлера, говорилъ, что онъ рискнулъ-бы даже играть наперстниковъ въ трагедіяхъ, да жаль, что этого амплуа больше не полагается въ театральномъ обиходѣ. Послѣ обѣда онъ, однако, затуманился и ушелъ въ свою коморку. Карповъ и его жена сейчасъ-же догадались, на какую тему ему взгрустнулось, и рѣшили ѣхать какъ можно скорѣе — коли уложатся, такъ на другой-же день, — боясь, что Бенескриптовъ расхандрится и сдѣлается ни къ чему не годнымъ, по крайней мѣрѣ, на недѣлю.
Но Ѳедоръ Дмитріевичъ, ходя по своему нумерку, вовсе не былъ близокъ къ тому, чего боялись друзья его. Онъ разсуждалъ:
«Почему-же бы мнѣ не пойдти къ ней сегодня? Я чувствую, что у меня бодрость есть. Новаго я ничего не увижу. Она плоха и-быть можетъ скончается этой весной. Вѣдь я себя приготовилъ къ такому исходу. Говорить я съ ней не буду: она, поди, такъ слаба, что ни съ кѣмъ ужь не можетъ говорить. А все-бы ее увидалъ, про себя прости ей сказалъ, Лизу-бъ поцѣловалъ и потащился-бы съ моими юнцами бѣса тѣшить».
Желаніе отправиться въ лечебницу дѣлалось все сильнѣе и сильнѣе; онъ уже выдумывалъ предлогъ своему уходу; удалиться такъ, не показавшись, онъ не хотѣлъ, а говорить о Загариной ему было тяжело.
Вошла корридорная служительница.
— Вамъ, что-ли? спросила она его, подавая письмо.
Бенескриптов посмотрѣлъ на адресъ и разобралъ свое имя.
— Мнѣ, мнѣ, подайI сказалъ онъ поспѣшно.
Когда служительница вышла, онъ забѣгалъ по комнатѣ, разглядывая адресъ. Рука была ему знакома, но онъ все-таки затруднился-бы сказать сразу, чья она.
«Ужели это Лизокъ писала?» подумалъ онъ съ тревожной улыбкой и не безъ сердцебіенія надорвалъ конвертъ.
«Милый мой семинаристикъ, читалъ онъ съ возрастающимъ волненіемъ, — неужели я васъ такъ и не увижу? Я васъ не браню, а только жалко ужасно, что мы живемъ въ одномъ городѣ, а точно между нами пять тысячъ верстъ. Назначаю вамъ свиданіе, угадайте гдѣ? Помните, гдѣ вы, бывало, въ прошломъ году со мной сходились, когда я возвращалась изъ гимназіи? Вотъ завтра и приходите на Островъ, въ тотъ скверъ, — я забыла, какъ онъ называется — противъ Академіи Художествъ, буду васъ ждать отъ половины двѣнадцатаго до часу. Приходите-же, а то, можетъ быть, меня больше и не увидите.
Вашъ Лизокъ».
Онъ два раза перечиталъ записку, поцѣловалъ ее и чуть замѣтно прослезился. Въ этой запискѣ было что-то веселое, она дышала какой-то надеждой и вмѣстѣ съ тѣмъ заключала въ себѣ нѣкоторую таинственность… Исчезъ разомъ поводъ порываться въ лечебницу. Завтра, онъ все узнаетъ отъ Лизы и потолкуетъ съ ней «по душѣ», какъ годъ тому назадъ, когда она кормила его своей булкой въ томъ-же Румянцевскомъ скверѣ.
Карповы были пріятно удивлены, увидавъ входящаго къ нимъ Бенескриптова.
— Вы никуда не собираетесь? спросила его Зинаида Алексѣевна.
— Нѣтъ, никуда, весело отвѣтилъ онъ, — а вотъ пришелъ подсобить вамъ укладываться въ дорогу. Когда двигаемся?
— Да хоть завтра, откликнулся Карповъ. Онъ разбиралъ книги, валявшіяся грудой на полу. — Мнѣ только съ книгами убраться, а у Зины все, кажется, уложено.
— Завтра не успѣете, выговорилъ недовѣрчиво Бенескриптовъ — вѣдь вы, хоть и больно бойки, да все-же русскіе люди… Пока уложитесь, пока что, глядишь сутки и пройдутъ; ужь лучше-бы, не торопясь, въ среду…
— Тяжелый день! крикнулъ Карповъ, опустившійся совсѣмъ на полъ.
— Зинаида Алексѣевна, обратился къ ней Бенескриптовъ, — пристыдите супруга-то: свободнымъ мыслителемъ себя почитаетъ, а тяжелыхъ дней боится!
— Ну-инъ, будь по вашему! согласился Карповъ: — айда въ среду, но только уговоръ лучше денегъ, Бенескриптовъ: живого или мертваго, я васъ доставлю въ вагонъ желѣзной дороги.
— Зачѣмъ, Алексѣй Николаичъ, мертваго, доставите и живого. Вы нѣшто не видите, что я со всякой мертвечиной распростился….
Онъ такъ бодро смотрѣлъ въ эту минуту, что молодые супруги радостно оглядѣли его и подумали: «Мы, кажется, не на шутку его вылечили?»
— Такъ позвольте-же помочь вамъ, проговорилъ Бенескриптовъ, опускаясь на полъ къ Карпову, и спи начали вдвоемъ укладывать книги въ большой досчатый ящикъ.
Въ укладываніи прошелъ вечеръ. Ночь Бенескриптов проспалъ тихо, безъ сновидѣній, и только на другой день утромъ почувствовалъ легкое нервное волненіе, тотчасъ вспомнивъ о назначенномъ ему «свиданіи».
Онъ уже совсѣмъ собрался въ началѣ одинадцатаго часа, но вдругъ имъ овладѣлъ страхъ, до такой степени явственный, что хоть оставаться въ нумерѣ. Опять заходилъ онъ въ тревогѣ, безпрестанно поглядывая на часы; а время летѣло ужасно быстро, и онъ чуть не вскрикнулъ, когда стрѣлка стала уже на четверти перваго.
Тутъ онъ схватилъ фуражку, чуть не забылъ запе-реть комнату и бросился на улицу. Волненіе его тотчасъ-же улеглось, какъ только онъ сѣлъ на имперьялъ желѣзно-конной кареты. Невскій, на который онъ столько разъ злобствовалъ, смотрѣлъ на него привѣтливо. Онъ прощался съ Петербургомъ равнодушно, но безъ желчи и горечи.
Спустившись на Острову, Бенескриптовъ опять ощутилъ смущеніе, но уже не такое
