Садишься за стол, с трудом глотаешь женушкин кофе, второй раз за день, злишься на нее.
Звонит телефон, снимаешь трубку и опрокидываешь на себя кофе, услышав, как твой собственный голос говорит тебе «Это я».
Жена просит включить компьютер и прочесть почту.
Включаешь компьютер, но, передумав, говоришь, что бесплатный Интернет есть в прачечной самообслуживания.
Молчит.
Вздыхает.
Спрашивает, где ты хранишь стиральный порошок.
Отвечаешь, нужно купить.
Интересуется, какой.
Тоже вздыхаешь, говоришь, любой.
Жена желает тебе удачи на обеде с мсье-бестселлером и просит перейти на вегетарианскую диету.
Бросаешь трубку.
На экране компьютера появляется отражение жены, спешишь отрыть текстовый документ, чтобы ее не видеть.
Машинально опускаешь тонкие пальцы жены на клавиатуру и сидишь, уставившись в белый экран.
Совсем белый.
Такой восхитительно белый.
Дома у вас нет Интернета с тех пор, как ты в сердцах растоптал модем — Интернет мешал тебе писать.
Это было после того, как ты снес телевизор в подвал, он тоже тебе мешал.
И после того, как ты выбросил в окно мобильный телефон, по той же причине.
Но до того, как ты сплавил компьютер тестю и теще.
И до того, как все книги из шкафа в гостиной перенес в ванну.
И уж точно до того, как ты вовсе перестал писать, потому что само по себе это тоже писать ой как мешает.
Да-да, знаешь, жена так мучалась, когда бросала курить, но еще знаешь, что ты — не жена, поэтому открываешь дверь и спрашиваешь у секретарши, нет ли у нее сигареты.
Обычно первая сигарета у тебя идет вместо завтрака, закуриваешь, как только хлопает входная дверь — жена отправилась в спортзал.
Секретарша поднимает голову, но с места не двигается.
Ждешь.
От изумления открывает рот.
Нервничаешь и отводишь глаза.
Она берет себя в руки.
Ты тоже.
Секунду медлит, словно сомневаясь, не ловушка ли это, потом роется в сумочке и достает пачку сигарет и зажигалку.
Ты так смущен, что сгребаешь все и исчезаешь.
Высунувшись из окна на двадцать первом этаже бизнес-центра, куришь сигарету, блевать хочется.
Тело жены отчаянно сопротивляется, ты кашляешь, корчишься, но ты же сильней.
Который год работа твоя не движется, который месяц спишь на диване, больше не пишешь, больше не спишь с женой, нет, от сигарет ты отказаться не можешь.
Снова звонит телефон, выбросить что ли окурок с двадцать первого этажа, нет, утопить его в кофе.
Дама с ресепшн казенным голосом сообщает: «К вам пришли, ждут внизу, в приемной».
Благодаришь, кладешь трубку, шаришь у жены в косметичке, достаешь пудру, изучаешь лицо жены в зеркальце.
На мгновение замираешь, не попудрившись, с силой захлопываешь пудреницу, хватаешь какую-то папку — для виду, выходишь из кабинета, извиняешься перед секретаршей, что не можешь с ней пообедать, вид у нее все более удивленный и боязливый.
Останавливаешь лифт между этажами, ощущение такое, будто ты в лифте не один, тяжело дышишь, оборачиваешься и смотришь в зеркало на жену.
Тебе чудится, что и она смотрит, на тебя.
Шагаешь к зеркалу и бьешь ее кулаком по лицу.
Куда ей деваться, она тоже бьет.
Снова пускаешь лифт, трясешь рукой и стонешь от боли.
Обедаете с мсье-бестселлером, заказываете ассорти из морепродуктов, и неожиданно для себя самого ты проникаешься состраданием к устрицам.
Твой последний роман вышел еще до свадьбы, а тут приходится выслушивать этого придурка, он расхваливает свой новый триллер, второй, кстати, за год.
Придурок в общем-то человек приятный, даже милый, отец троих детей, костюм на нем отменный, да еще у него загородный дом. Невольно думаешь, что рядом с ним выглядишь, как клошар, потом вспоминаешь — ну уж нет, сейчас ты — вылитая женушка.
Она часто говорила тебе про его книги, но ты с высокомерным видом отказывался их читать, хотя вообще-то был не прочь, и в глубине души даже завидовал.
Теперь не знаешь, как поддержать разговор.
Что сказать.
Но понимаешь, что не так уж это и важно, ты здесь, чтобы слушать.
А мсье-бестселлер все свое талдычит: рассорился с агентом, тот только о деньгах печется.
Тоска смертная.
Смотришь на устрицы, он их глотает одну за другой, так люди проглатывают его книги, тебя уже подташнивает.
Пытаешься себя утешить: это ты — настоящий писатель, ему всего-навсего повезло, а он в это время распинается о своем следующем романе, о том, как не терпится за него взяться, столько замыслов, что времени не хватает.
Нервно кромсаешь краба.
Он смотрит на тебя, замечает, что считал тебя вегетарианкой.
Отвечаешь: передумала сегодня утром.
Смеется, говорит, нравишься ты ему.
А тебе убить его хочется, ведь еще и платить за него придется.
Но ведь на твои книги квартиру не оплатишь.
Ерзаешь — когда же принесут кофе, и в который раз задаешься вопросом: неужели настоящий писатель — тот, который не пишет.
Начинаешь сомневаться.
Мсье-бестселлер угощает тебя здоровенной сигарой, забавы ради — посмотреть, как будешь нос кривить, ты, не раздумывая, берешь ее.
Он восхищенно смотрит на тебя, потом кладет на стол папку с рукописью.
Тут же пускаешь в ход женушкину улыбку, ту самую, профессиональную, которую, возвращаясь домой, она оставляет за дверью.
Выходя из ресторана, мсье-бестселлер спрашивает, как поживает твой муж, повторяет, как ему понравился твой последний роман.
Врешь, и глазом не моргнув.
Говоришь, что ты в порядке.
Работаешь, не покладая рук.
Как одержимый.
В ответ — улыбка, в ней нет профессионального притворства, он счастлив это слышать.
Искренне счастлив.
Не ревнует, не завидует и даже высокомерной мины не корчит.
Просто улыбается, как ребенок.
А ты думаешь о своем муже, то есть о себе, и начинаешь так себя ненавидеть.
Что тоже вдруг хочешь стать мсье-бестселлером.
Но это вряд ли.
Ты ведь уже в жену превратился.
После обеда только и делал, что курил сигару у окна в кабинете жены, и гадал — кто из вас умрет, если ты сиганешь, а сейчас снова едешь в метро под землей.
У всех надутые рожи, совсем как у тебя.
Хочется начистить ряшку каждому, кто на тебя слюни пускает, но разве в теле жены с мужиком сладишь. В этом своем спортзале она только время зря теряет, тут такие бугаи сидят.
Ты мог бы последовать ее примеру и заняться чтением будущего бестселлера, рукопись-то вот она, торчит из сумочки, но читать ты давно бросил.
Вместо этого вносишь лепту в общее дело, напускаешь в вагон еще больше раздражения и тоски.
Наконец выбираешься из метро, на улице уже темно, во денек — повеситься можно, и как тебе удавалось выслушивать рассказы жены про ее рабочие будни.
Оседаешь в первом же баре, надо бы пропустить пивка, однако не сразу решаешься усадить жену в одиночестве за барную стойку, только что это? — даже слова сказать не успел, а бармен приветливо кивает, понимающе наливает и подает тебе джин-тоник.
Садишься, залпом стаканчик опрокидываешь — для куражу, бармен, нимало не удивившись, уже второй наготове держит.
Пьянеешь, и начинается паранойя, джин ненавидишь, накатывает страх — вдруг бармен выведет тебя на чистую воду и всем тут расскажет, что ты — это не твоя жена.
Пьешь через силу, соображаешь, с каких пор пьет она.
Краб, сигара и джин, такая вот мешанина в желудке у жены, тебя мутит, но бармену позволяешь налить и третий бокал, а сам, стоит только ему отвернуться, запускаешь руку в орешки.
Одной рукой придерживая длинные белокурые волосы жены, другой цепляясь за унитаз, стоишь на коленях, блюешь.
Ненавидишь джин, и эти орешки, и краба, и жену, себя, свою жизнь, вашу ванную комнату, эту ванну, и каждую книгу, которая оттуда торчит.
Стараешься выблевать все это, давишься, в глазах — туман.
Мысль принимать ванну поодиночке ни ей не по душе, ни тебе, и потом ванна все равно занята книгами.
Поднимаешься, спускаешь воду, встаешь под душ прямо в одежде, включаешь горячую воду, закрываешь глаза и наконец расслабляешься.
Одежда жены липнет к телу, ну и пусть, руки виснут, как плети, а ты себе паришь где-то там, под душем, как бывало раньше, по три-четыре раза за день, поистине, прекрасные мгновенья.
Вода — это твоя стихия, ты ее обожаешь. Любишь стоять под душем. Век бы не вылезать, закрыть глаза, пустить горячую воду, пусть стекает по твоей шее, или по шее жены — неважно, какая разница, и так стоять в блаженном экстазе, до самой смерти или до смерти жены — тоже разницы никакой.
