- А все-таки занятная.
- Раз уж Дорнфорд сделал такую блестящую карьеру как адвокат, значит, он человек напористый.
- Весьма. Мне кажется, он с этим своим спокойствием может преодолеть любые препятствия. Я его очень люблю.
- Ах, вот как!
- Я и не думала дразнить вас, Тони.
- Это все равно, что сидеть на пароходе рядышком я быть связанным по рукам и ногам. Пойдем покурим.
- Публика уже возвращается. Приготовьтесь объяснить мне мораль второго действия. Пока я никакой не вижу.
- Подождите!..
Динни глубоко вздохнула.
- Какой ужас! Я еще помню историю с "Титаником". Сколько жизней гибнет даром! Просто страшно становится!
- Вы правы.
- Гибнут жизни, и гибнет даром любовь.
- И у вас тоже многое погибло?
- Да.
- Вы не хотите об этом говорить?
- Нет.
- Я не думаю, чтобы жизнь вашей сестры пропала даром. Она слишком живой человек.
- Да, но она оказалась в капкане.
- Она из него вырвется.
- Не могу допустить мысли, чтобы ее жизнь оказалась испорченной. Нет ли какого-нибудь законного обхода, мистер Дорнфорд? Чтобы не предавать дела гласности.
- Только если ее муж даст повод.
- Не даст, он будет мстить.
- Понимаю. Тогда боюсь, что остается только одно - ждать. Такие истории обычно разрешаются сами собой. Католикам, собственно говоря, не полагалось бы признавать развод. Но если вы считаете, что есть серьезные основания...
- Клер всего двадцать четыре. Не может же она жить одна всю жизнь.
- А вы собираетесь?
- Я? Это совсем другое дело.
- Да, вы очень разные; но если ваша жизнь пройдет без счастья, это будет еще хуже. Настолько же хуже, как потерять чудесный день зимой страшнее, чем летом.
- Занавес поднимается...
- Удивительно! - пробормотала Клер. - Смотрела я на них, и мне все время казалось, что их любовь недолговечна. Они пожирали друг друга, как сахар.
- Боже мой, если бы мы с вами на том пароходе...
- Очень уж вы молоды, Тони.
- На два года старше вас.
- И все-таки на десять лет моложе.
- Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?
- В страсть - нет. Лишь бы ее утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на "Титанике", конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!
- Разрешите мне накинуть на вас пальто.
- Знаете, Тони, я от этой пьесы не в восторге. Она переворачивает душу, а я вовсе не хочу, чтобы мою душу переворачивали.
- В первый раз она мне, конечно, больше понравилась.
- Спасибо!
- Все дело в том, что я рядом с вами и все-таки далеко. Лучше всего в пьесе те сцены, где изображается война.
- А мне, глядя на все это, расхотелось жить.
- В этом-то и заключается ирония.
- Герой точно сам над собой смеется. Даже мороз по коже подирает. Слишком похоже на всех нас.
- Лучше бы мы пошли в кино, там я мог бы хоть держать вашу руку.
- Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а ему хочется превратить ее в мадонну прошлого.
- Видимо, так оно и есть.
- У него приятное лицо. Интересно, понравится ли ему военный эпизод? "Ура! Флаг взвился!" {Припев английской матросской песни.}.
Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках непросохшую влагу слез.
- Но она никогда бы не поступила так, - сказала она охрипшим голосом, не стала бы махать флагом и кричать "ура", никогда! Может быть, смешалась бы с толпой, но так - никогда!
- Ну, это сценический эффект. А жаль! Прекрасный акт, действительно очень хорошо сделано.
- А эти несчастные накрашенные девицы, которые становятся все несчастнее и все сильнее красятся, и потом эта "Типперери" {"Типперери" песенка английских солдат.}, которую они насвистывают! Война, должно быть, все-таки ужасная штука!
- Человек впадает как бы в экстаз.
- И долго он находится в таком состоянии?
- В известном смысле - все время. Вам это кажется отвратительным?
- Я никогда не берусь судить о том, что люди должны были бы чувствовать. Но, по рассказам брата, все примерно так и было.
- Это нельзя назвать жаждой "ринуться в бой", - продолжал Дорнфорд, - я ведь совсем не вояка по природе. Но говорить, что война - самое потрясающее из человеческих переживаний, уже стало штампом.
- Вы и теперь считаете это самым потрясающим?
- До сих пор считал". Но... я должен вам сказать, пока мы вдвоем... я люблю вас, Динни. Я ничего не знаю о вас, а вы - обо мне. Но это не важно. Я сразу полюбил вас, и мое чувство становится все глубже. Я не жду от вас ответа, я только хотел бы, чтобы вы иногда вспоминали о моей любви...
Клер пожала плечами.
- Неужели люди в самом деле вели себя так во время перемирия, Тони? Неужели люди...
- Что?
- Так себя вели?
- Я не знаю.
- Где же вы были?
- В Веллингтоне, только что поступил в школу. Отца убили на фронте.
- Мой тоже мог быть убит, и брат. Но все равно! Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.
- Моя, наверное, тоже.
- Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом - пьеса слишком волнует. Давайте выйдем, я хочу покурить. Впрочем, нет, лучше не надо. Всегда рискуешь встретить знакомых.
- Черт!
- Видите, я пришла сюда с вами, и это уже много. А ведь я дала торжественное обещание целый год не подавать никакого повода... Не унывайте же! Мы будем видеться очень часто...
- "Величие, достоинство и мир", - пробормотала Динни, вставая, - и самое великое - это "достоинство".
- Оно всего труднее достигается.
- А эта женщина, которая пела в ночном клубе, и небо, все в рекламах... Огромное вам спасибо, мистер Дорнфорд! Я не скоро забуду эту пьесу.
- И то, что я сказал вам?
- Вы очень добры ко мне, мистер Дорнфорд, но алоэ цветет только раз в столетие.
- Я могу ждать. Для меня это был чудесный вечер.
- А где те двое?
- Мы их найдем в вестибюле.
- Как вы думаете, у Англии когда-нибудь были величие, достоинство и мир?
- Нет.
- Но "где-то есть зеленый холм, за городской стеной"... {Строка из религиозного гимна.}. Спасибо. Это пальто у меня уже три года.
- Оно прелестно.
- Вероятно, большинство этих людей отправятся сейчас в ночные клубы?
- Меньше пяти процентов.
- А мне хотелось бы сейчас подышать родным воздухом и посмотреть на звезды...
Клер отстранилась.
- Тони, нельзя!
- Почему?
- Мы и так были вместе целый вечер.
- Если бы только вы позволили проводить вас домой!
- Нельзя, милый. Пожмите мой мизинец и успокойтесь.
- Клер!
- Смотрите! Вон они идут впереди нас. А теперь исчезните! Пойдите в клуб, выпейте хорошего вина, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну вот! Теперь доволен? Спокойной ночи, милый Тони!
- О боже! Спокойной ночи.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Время сравнивают с потоком, но между ними есть разница: время нельзя пересечь, оно течет вечно, серое и широкое, как мир, в нем нет ни брода, ни моста, и хотя философы утверждают, что оно может течь и вперед и назад, но календарь следует за ним только в одном направлении.
Итак, Ноябрь сменился декабрем, но после декабри не наступил ноябрь. Если не считать двух-трех морозных дней, погода стояла мягкая. Безработица уменьшилась, пассивное сальдо торгового баланса еще увеличилось; одного зайца убили, семерых проворонили. Газеты трепетали от бурь в стакане воды; значительная часть подоходного налога была выплачена, еще более значительная часть выплачена не была. Вопрос о том, почему благосостоянию страны пришел конец, продолжал стоять перед каждым; фунт поднимался, фунт падал, - словом, время продолжало течь, но загадка человеческого существования оставалась нерешенной.
Владельцы Кондафорда отказались от плана построить пекарню. Каждое пенни следовало вкладывать в свиней, птицу и картофель. Сэр Лоренс и Майкл были поглощены планом "С. П. К" и заразили Динни. Она и генерал целыми днями готовились к золотому веку, который должен настать, как только осуществится этот план. Юстэс Дорнфорд выразил свое согласие защищать его в парламенте. Были подготовлены цифры, доказывавшие, что через десять лет Англия благодаря постепенному сокращению ввоза указанных трех пищевых продуктов будет экономить на импорте до ста миллионов в год, причем стоимость жизни от этого не повысится. Защитники плана были убеждены, что при правильной организации, небольшом изменении в нравах англичан и увеличении отхода пшеничных отрубей успех можно считать обеспеченным. А тем временем генерал призанял денег под страхование своей жизни и уплатил налоги.
Новый член парламента, объезжая свой избирательный округ, провел рождество в Кондафорде и говорил только о свиньях, чувствуя, что сейчас это вернейший путь к сердцу Динни. Клер также провела рождество у своих. Что она делала в часы, свободные от службы, об этом можно было только догадываться. Джерри Корвен не подавал признаков жизни, но Клер узнала из газет, что он уже вернулся на Цейлон. В дни между рождеством и Новым годом жилая часть старого дома в Кондафорде была полна; приехали Хилери с женой и дочерью Моникой, Адриан и Диана с Шейлой и Рональдом - корь у них уже прошла, словом, семья не бывала в таком полном сборе уже много лет. Даже сэр Лайонел и леди Алисой завтракали здесь под Новый год. Такое торжественное сборище всей достопочтенной родни явно было неспроста: 1932 год обещал быть знаменательным. Динни буквально сбилась с ног. Она ничего не говорила, но была теперь как будто менее погружена в свое прошлое. Она до такой степени была душою общества, что, казалось, совсем не живет для себя. Дорнфорд задумчиво наблюдал за нею. Что кроется под этой неутомимой и веселой самоотверженностью? Он даже рискнул заговорить о Динни с Адрианом, который был, как видно, ее любимцем.
