нее страшная рожа злого дядьки! Он прижался носом к стеклу, в глазах — злая радость. Из-за заклеенного на зиму окна слышен грубый торжествующий голос:
— Вот ты где, красавица! Сейчас я тебя вытащу за ушко да на солнышко. От Ивана Довгаленко не уйдешь!
Иван Гаврилович уже успел опохмелиться с утра пораньше; пьяная сила играет в его руках. Лицо гоя исчезает из окна, и Ниночка слышит, как он, ругаясь и гремя железом, разбирается с замком на входной двери. Это продолжается недолго. Брат хозяйки с корнем выдирает скобы накладной щеколды и входит в дом. Сжавшись в своем уголке и крепко обняв куклу Марусю, вслушивается еврейская девочка в грохот его шагов. Для начала Иван Гаврилович роется в буфете в поисках спиртного, находит бутыль с самогоном и хорошенько подкрепляется прямо из горлышка. Затем он отодвигает ширму и смотрит на перепуганного ребенка. В глазах у злого дядьки — ни тени жалости.
— Ну что, жидовочка, пойдем!
Он хватает девочку за руку и вытаскивает во двор. Зимний мороз обжигает Ниночку: Иван Гаврилович и не подумал одеть ее перед выходом. Зачем? Все равно ведь… Снаружи светлое небо, хрустит сияющий на солнце снег, сосульки переливаются всеми цветами радуги. Одна рука ребенка зажата в жесткой лапе злого дядьки, другая прижимает куклу Марусю. Маруся и ладанка на шее — вот и все, что осталось у Ниночки.
Она начинает плакать. Иван Гаврилович минуту-другую чертыхается, прилаживая на место щеколду с замком, затем плюет и оставляет свои попытки. Сестра так или иначе заметит, что дверь взломана. Ерунда, сойдет и так! Таща за собой ребенка, он выходит на улицу. Помня наставления тети Натальи, Ниночка не ревет в голос, а плачет потихоньку. Теплые слезы скатываются по ее щекам, оставляя после себя холодные дорожки. Хорошо хоть, мешка нет…
— Дядя, а где твой мешок?
Иван Гаврилович выхватывает у ребенка куклу Марусю и зашвыривает ее далеко в сугробы. Маруся тонет вниз головой в глубоком снегу — торчат только растопыренные ноги. Злой дядька волочит Ниночку вниз по улице Коцюбинского в сторону городского сада, к немецкой комендатуре. Слезы текут по лицу девочки. Ей очень холодно и очень страшно. Мало-помалу она переходит на рев, и это привлекает внимание редких прохожих.
— Куда ты ее тащишь, Иван? — спрашивает знакомая женщина, припозднившаяся на воскресную службу.
— Куда-куда… в комендатуру, куда же еще. Не видишь — жидовку поймал! — объясняет ситуацию Иван Гаврилович.
Он хохочет; что-то в глазах женщины доставляет ему неловкость, и эта неловкость еще больше распаляет гоя. Его жесткая лапа еще крепче сжимает мягкую детскую ручонку. Следом, довольные неожиданным развлечением, бегут невесть откуда взявшиеся мальчишки, затем присоединяются несколько взрослых зевак. Вскоре к комендатуре уже движется толпа в двадцать-тридцать человек.
— Что такое?
— Да вот, девочку ведут… Евреечка, похоже.
Все они смотрят на Ниночку, разглядывают, как диковинного зверька. Громко хрустит снег под ногами людей. Какая-то женщина стаскивает с головы голубой платок с желто-красными цветами, подбегает, на ходу кутает замерзшую девочку.
— Степка! — звонко кричит один из подростков. — Беги сюда! Жидовку поймали!
Слух бежит по местечку, передается из уст в уста, доносится до церкви.
— Довгаленко поймал еврейскую девочку… Ведет ее в комендатуру…
Прервав молитву, люди выходят посмотреть. Выскакивает наружу и Наталья Гавриловна — выскакивает с тяжелым сердцем, с нехорошим предчувствием. Тем временем процессия входит в городской сад. С другой его стороны высится желтое здание комендатуры. У входа скучают несколько немецких солдат и полицай. Последний замечает толпящихся в саду людей и, проявляя служебное рвение, идет разбираться. Он подходит к толпе одновременно с бегущей от церкви Натальей Гавриловной. Люди послушно расступаются перед представителем власти.
— Жидовка? — спрашивает полицай, указывая пальцем на девочку.
Но Ниночка даже не смотрит на него — ее глаза устремлены на подбежавшую добрую тетю Наталью. Помощь если и придет, то только оттуда… И тетя Наталья не разочаровывает: она подскакивает к брату и, оттолкнув его, подхватывает ребенка на руки. Девочка крепко обнимает Наталью Гавриловну за шею, руки ее холодны как лед. Столпившийся вокруг народ молча взирает на происходящее.
Зима на Украине. Яркий воскресный день. Бескрайняя голубизна растянулась над городским садом. В ней, как в море, купается солнце, дарующее тепло и жизнь всему сущему. Нет ни ветерка, ни дуновения — лишь сияние белого наста, блеск сосулек, хруст снега под ногами.
— Жидовка? — повторяет свой вопрос полицай.
Ивана Гавриловича поддерживают под руки с обеих сторон. Он плохо держится на ногах — человека развезло от выпитого.
— Брось, Ваня! — советует ему один из постоянных собутыльников. — Лучше пойдем, добавим. Зачем тебе эти хлопоты?..
— Так что? — напоминает о своем вопросе представитель власти.
Пока он не сердится, только слегка повышает голос.
— Да какая она жидовка? — поспешно, но твердо отвечает Наталья Гавриловна. — Глупости все это…
Она не кричит, не выдает своего волнения, старается говорить спокойно и уверенно.
— Родственница она мне, господин полицай. Наша, православная.
— Православная, говоришь? — щурится полицай. — Ладно, давай в комендатуру, там разберутся.
— Да что тут разбираться, и так все ясно! — стоит на своем Наталья Гавриловна.
Полицай молча вытаскивает из кобуры револьвер. Зачем тратить слова, когда есть такой аргумент? В комендатуру!
На сей раз за девочкой не следует никто из зевак. От этого желтого здания лучше держаться подальше — и от обоих его этажей, и особенно от подвала. Когда-то здесь была резиденция главного городского богача Элияѓу Хейфеца, торговца лесом. После революции дом отвели под горком партии, а теперь его занимают немецкая комендатура и гестапо. Толсты стены здания, глубок подвал — почти не слышны снаружи крики истязаемых людей.
Еврейским вопросом в местечке ведает заместитель коменданта Фогель — к нему-то и приводит ретивый полицай немолодую бездетную женщину Наталью Гавриловну с Ниночкой на руках. Фогель говорит по-русски с сильным акцентом, но, в общем, понятно.
— Как тебя зовут, девочка?
