— Нина.
Этого дядю Ниночка, пожалуй, не боится. Он совсем не выглядит страшным: на носу у него очки, как у папы, который в Киеве. Наталья Гавриловна хочет вмешаться, но немец останавливает ее властным жестом.
— А фамилия?
Ниночка молчит — это слишком сложный вопрос.
— Подойди ко мне поближе.
После некоторого колебания девочка подходит и доверчиво смотрит на Фогеля снизу вверх. Теперь становятся видны глаза за стеклами очков — недобрые, холодные, изучающие. У папы глаза не такие. Ниночка делает шаг назад, к спасительным рукам тети Натальи. «Несомненно, еврейка, — думает Фогель. — Глаза совершенно еврейские». Но тут вступает в разговор Наталья Гавриловна. У ее мужа есть сестра, и сестра эта замужем за армянином по фамилии Акопян. Так что эта девочка никакая не еврейка, а православная армянка, Нина Газаровна Акопян.
Фогель слушает эту басню и продолжает молча разглядывать маленькую еврейку. На детской шее поблескивает цепочка. Ну-ка, ну-ка… Немец берет в руки маленькую ладанку. В ладанке — пожелтевший клочок пергамента с непонятными значками. Амулет. С какими дикими глупостями приходится иметь дело цивилизованному человеку… Фогель зевает.
— Так ты настаиваешь на том, что она армянка?
— Да-да, господин офицер, армянка, Бог свидетель!
— Что ж, сейчас выясним…
Он снова зевает и нажимает на кнопку звонка. Проходит несколько томительных минут, и солдат вводит в комнату избитого мужчину лет сорока с седой бородой и еврейским носом.
— Скажи-ка, юде, — обращается к нему заместитель коменданта, — ты ведь читаешь на своем еврейском языке?
— Читаю.
— Ну, если так, то прочти мне вот это.
Еврей кладет на ладонь пергамент — перед ним знакомое слово — шин, далет, йуд… и еще четыре буквы… короны, и стрелки, и значки, и частица огня посередке. Шаддай! Всемогущий Создатель, Властелин мира… Он хочет так и ответить немцу, но губы его сами собой, помимо воли, произносят совершенно другие слова.
— Я бы прочитал, но это не иврит, господин офицер, — говорит еврей по фамилии Йоффе. — Похоже на армянский, этот язык мне немного знаком.
Фогель наклоняется и снова внимательно всматривается в глаза стоящей перед ним девочки. В их непроницаемой глубине виден прежде всего испуг, но и еще что-то… то ли тень, то ли огонек… Черт ее знает. Возможно, он ошибся. Возможно, она действительно армянка. Не слишком приятно убивать малых детей. Немец жмет на кнопку звонка.
— На что вы тратите мое время? — сердито выговаривает он вошедшему помощнику. — Она армянка! Гоните эту старую дуру домой вместе с девчонкой!
И вот уже Наталья Гавриловна шагает по улицам местечка, и на руках у нее драгоценная ноша — спасенный еврейский ребенок. Солнце еще сияет вовсю, но поднявшийся ветерок уже гонит из-за горизонта первые клочки облаков. С крыш течет — снег за утро заметно подтаял.
— Тебе холодно, дочка?
Голос женщины звучит ровно, как всегда, но сердце разрывается от материнской жалости.
— Да… — шепчет Ниночка.
Впрочем, ее одолевает не столько холод, сколько безмерная усталость. Но дома Наталья Гавриловна и отогреет ее, и накормит, и спать уложит…
Девочка не проснулась даже к вечеру — так и проспала до следующего утра. Зато у Натальи Гавриловны хлопот полон рот. Во-первых, починить взломанную братом дверь. Во-вторых, собраться в дорогу. И наконец, в-третьих, сбегать к хорошим знакомым, договориться о санях с лошадью на завтрашнюю поездку. Путь предстоит неблизкий — двадцать пять верст до деревни Моятино. Откладывать никак нельзя, смерти подобно…
И в самом деле, в предрассветных сумерках въезжают во двор сани, запряженные парой бойких лошадок. Лошади дожевывают свой лошадиный завтрак, сыто всхрапывают, и густой пар поднимается от их заиндевелых морд. Наталья Гавриловна и Ниночка выходят на крыльцо — обе одеты очень по-зимнему, только нос и торчит. Глаза девочки блестят. Еще бы: предстоит захватывающее путешествие — на санях да на лошадках! Как красиво вокруг! Сколько снега навалило за ночь! Как чуден мир, как интересно жить! Наталья Гавриловна кладет в сани два туго увязанных узла с Ниночкиными вещами. Кто знает, сколько времени придется ей провести в Моятино…
Осторожно, чтобы не тревожить чужие уши скрежетом петель, закрываются ворота. Наталья Гавриловна запирает их на висячий замок. Дом тоже заперт, ставни глухо задраены. Женщина осеняет себя троекратным крестным знамением и садится в сани рядом с девочкой. Можно трогать. Она берет вожжи, чмокает, трогает кнутом лошадиные спины — пошли, родимые! Лошадки неторопливым шагом проходят по улице Коцюбинского, минуют рыночную площадь и выбираются в заснеженное пространство полей. Мир постепенно наполняется утренним светом — есть в нем сегодня немного больше смысла, немного больше порядка. Немолодая бездетная женщина и ее четырехлетняя спутница держат путь к намеченной цели.
4
Тут мы их и покинем: ведь рассказ этот не о Ниночке и ее семье и не о Наталье Гавриловне и ее брате. Рассказ — о талисмане, сотворенном рукой Святого Ари, великого рабби Ицхака Лурии, знатока и учителя каббалы. И поскольку остался этот кусочек пергамента в руке, а затем в кармане еврея по имени Авраам бен Шауль Йоффе, то к нему и обратим мы сейчас свои взгляды. Да-да, в кармане, куда Йоффе положил талисман после того, как ответил на вопрос заместителя коменданта Фогеля.
Йоффе находился в местечке вот уже две недели, а до этого жил в городе Прилуки. Пятнадцатого ноября, в день большой ликвидации, он стоял вместе с другими сынами и дочерями своего народа на краю расстрельного рва. Пуля попала ему в правое плечо, и Йоффе упал в общую могилу, в месиво кровавой грязи, земли и мертвых тел. Под утро ему удалось выбраться наружу. Истекая кровью и не испытывая особых надежд, он наугад постучался в один из крайних домов. Там жил школьный учитель по фамилии Иванчук, который впустил еврея к себе. В доме Иванчука ему перевязали рану, позволили переночевать. Три дня спустя Йоффе покинул дом своего спасителя. Он намеревался найти в лесу партизан и примкнуть к их отряду. Но получилось иначе: недалеко от нашего местечка беглеца заметили полицаи
