Была баня, была большая приборка и большая постирушка. К причалу не торопились, пока не закончили эти дела.
Швартоваться пришлось мне.
На следующий день я взял необходимую справку о прохождении морской практики, отправил её в порт Темрюк – одно из мест, кто имел право выдавать рабочие дипломы.
Ещё через день я был назначен боцманом, а через неделю, когда получил рабочий диплом, был назначен вторым помощником, минуя должность третьего помощника. Эту должность освободил Сергей Павлович, заменивший списанного по болезни старшего помощника.
Мы выдержали испытание ураганом, но песню про удачливого Мишку я не мог слушать года два.
А селёдку, ту, что продавали в магазинах, я не мог есть года четыре.
И случились ещё два происшествия, и оба трагических.
В рейс мы взяли щенка, сучку, назвали её Машкой. Она терпеть не могла лиц женского пола, поскольку выросла в мужском коллективе. За эти три с половиной месяца она привыкла к качке, на судне всегда находила место, где качка приносит минимальные неудобства.
Она погибла, когда бросилась на идущий автомобиль, защищая, по её разумению, члена команды, который был с ней.
Погибло моё, купленное перед рейсом, драповое пальто. От качки сначала перетёрлась петелька, на котором оно висело, а потом появилась огромная аккуратная дыра на спине, когда пальто набросили на крюк.
Крюк отполировался. Пальто пришлось выбросить.
Поезд пришел в Кандалакшу в воскресенье 1 августа 1955 года в половине одиннадцатого вечера. Полагая, что уже почти ночь, и я не смогу попасть на парусник, так как все будут спать, кроме вахты, я отнес свой скудный багаж в камеру хранения и вышел на привокзальную площадь. Было светло, стояла полярная белая ночь. Увидев рядом остановку трамвая, дождался его, сел. Попросил довезти до порта – уж очень хотелось увидеть море. Первое большое море в моей жизни! Кондукторша, молодая женщина, улыбнулась и сказала, что надо выходить на следующей остановке.
С бьющимся сердцем я молодецки спрыгнул с подножки трамвая и враскачку, как и подобает мореману, взметая пыль широкими клешами флотских брюк, пошел к незавидной деревянной проходной под надписью: «Кандалакшский морской порт», постучался. Дверь открыла пожилая тетка в черном флотском бушлате. Я с достоинством доложил: «Курсант Брынцев, прибыл на практику согласно телеграммы». Тетка водрузила очки, прочла: – Проходи, милок, вон ваш корабль на рейде стоит. А как же ты попадешь на него, вплавь, что-ли?
– Как-нибудь попаду, не впервой, – соврал я и прошел мимо. От проходной до причала было метров сто. Первое, что я увидел, было море. Стоял совершеннейший штиль, вода была абсолютно неподвижной. В нескольких кабельтовых от причала стоял белый парусник, слегка озаренный притушенным закатом. Нет, не стоял! – он парил в пространстве между синим небом и синей водой!
Не зная, что предпринять, я огляделся. Слева стояла зеленая сопка, справа уходил вдаль низменный берег. Был отлив и там, на мелководье, выступили черные валуны.
Оглянулся на проходную, тетка вышла и теперь наблюдала за мной. Мне оставалось только форсить – я снял бескозырку и начал флотским семафором вызывать корабль.
Совершенно неожиданно я заметил на борту движение, несколько человек принялись спускать на воду шлюпку – это был шестивесельный ял. «Бог мой, я уже сегодня буду на судне!» – радость переполняла меня! – Пятнадцать лет! – и вот пацан из маленького, затерянного в Брянских лесах городка, ступит на первую в своей жизни палубу настоящего парусника с гордым именем «Георгий Ратманов». Между тем шлюпка довольно быстро приближалась, вот я уже различил плотную фигуру Саньки Самоденкова, одного из старичков судоводительского отделения – он был старше на два года – ростовского приблатненного парня, нашего комвзвода. Команда «Табань!» – шлюпка ткнулась в причал. Выскочили Санька, лучший друг Юрка Горин, Володька Парашко, Юрка Кривов и еще двое незнакомых курсантов. «Это с мурманской мореходки, у них практика кончается, за ними скоро приедут», – Юрка Горин был возбужден. Рулевой шлюпки, незнакомый парень в форме гражданского моряка в мичманке, представился:
– Третий помощник Кураев Иван Васильевич, ваши вещи где?
– В камере хранения.
– Двигайте за ними и на борт, – приказал он и присел на кнехт.
Притянув Юрку за рукав, полушепотом спросил:
– Юр, трамваи уже не ходят, а я не знаю где вокзал.
– Да вот он, рядом.
Только сейчас я понял улыбку кондукторши, когда садился в трамвай. Вокзал и порт были рядом, в пяти минутах ходьбы. За пятнадцать минут, пока мы бегали на вокзал, достучались до камеры хранения и забрали сданные туда чемоданчик и бушлат, Юрка успел рассказать все новости: они уже на судне два дня, в кубриках тесно, потому что мурманских курсантов заберут только завтра, еды мало, мурманчане залезли в наши запасы.
Спустившись в шлюпку, попросил разрешения сесть за весло. Третий кивнул, и я с удовольствием ухватился за толстый валек весла.
– Весла на воду! – скомандовал третий помощник, и мы, вспарывая прозрачную воду залива, понеслись к паруснику.
На борт поднялся первым, у трапа стоял вахтенный помощник, судя по повязке на левом рукаве; я встал по стойке смирно:
– Курсант Брынцев для прохождения практики прибыл, – приложив руку к бескозырке, доложился я.
Подозвав вахтенного матроса, третий сказал ему в какой кубрик меня определить, и пошел командовать подъемом яла. Наши выскочили на палубу, мурманчане остались в шлюпке, чтобы подойти под шлюпбалки и принять шлюптали.
Бросив вещи в указанный мне рундук, я бегом поднялся на палубу.
Впервые я стоял на палубе судна, и не просто судна, а на палубе трехмачтовой шхуны – баркентине, на чистейшей деревянной палубе. Прошел на бак, оттуда парусник был виден лучше всего. Бушприт, фок-мачта, высокая грот-мачта и бизань, оснащенная невероятным количеством снастей, талей, разных блочков. Реи на фоке были опущены, паруса были собраны и притянуты к реям. Мы проходили в мореходке такелаж парусников в курсе «Морская практика», по которой, кстати, в зачетке у меня стояла пятерка, но сейчас глаза разбегались от обилия всех этих веревок, канатов, канатиков. Только стальные штаги стояли твердо и незыблемо, скрепляя верхушки мачт, начиная с бушприта, подпираемые с обоих бортов вантами. Мачты были высокие, я уже знал в мореходке, что высота их составляла 32 метра.
Я устал от обилия навалившихся на меня впечатлений, спустился в кубрик, быстро разделся, залез на третий ярус, лег и уснул. Был, наверное, третий час ночи.
Проснулся от звука боцманской дудки – среднее между свистком и пищалкой. Рядом вскакивали с постели курсанты, натягивали тельняшки и в трусах, босиком выскакивали на палубу. Строились в шеренгу по одному на шканцах по обоим бортам.
Я замешкался, не зная куда пристроиться, боцман, распоряжавшийся построением, указал на левый фланг. Последовала команда:
– На ванты!
Мы, стоявшие по левому борту, побежали к вантам фок-мачты. Нужно было вспрыгнуть на борт и с наружной стороны подняться по выбленкам вант фока до саллинга фока – небольшой круглой площадки, без каких-либо ограждений, дальше мачту продолжала фор-стеньга, оканчивающаяся также саллингом фор-стеньги. На правом саллинге нужно было пролезть через отверстие саллинга у мачты, снова вылезти на наружную сторону вант фор-стеньги и лезть до площадки, от которой начиналась форбом-стеньга, очередной кусок мачты, третий по счету. Оканчивалась мачта форбомбрам стеньгой, вершина которой называлась клотиком. Чуть ниже клотика, примерно в 2,5 метрах была расположена саллинговая площадка, имевшая ограждение на уровне пояса. Здесь мог располагаться вперед смотрящий.
Задача наша в физзарядке заключилась в том, чтобы достигнуть форбомбрам саллинга, перелезть на другую сторону и спуститься по вантам правого борта. И так три раза. С непривычки дело оказалось очень тяжелым. Увидев, что я на втором подъеме стал задерживать своих товарищей, боцман разрешил мне закончить зарядку.
Я прошел на бак и стал внимательно рассматривать парусник. Каждая мачта состояла из четырех частей, собственно из мачты и трех стеньг. Исключение составляла бизань – цельная, имевшая один саллинг ниже клотика. Она была снаряжена одним большим парусом – бизанью и одним малым – бизань-стакселем. Каждая мачта и стеньга несли по одному парусу, верхние концы которых были закреплены на соответствующих реях.
Завтрак был на палубе. Расстелили чистый брезент, на него поставили несколько больших медных чайников со сладким чаем и подносы, на которых были разложены куски хлеба с небольшими порциями масла. Каждому полагалось по одному куску хлеба и кусочку масла – как и в мореходке.
В этот день не было никаких занятий, поскольку одна смена курсантов убывала, а другая не прибыла полностью. Меня с утра отпустили в увольнение на берег. Я прогулялся по Кандалакше, это оказался маленький, невзрачный городок, без каких-либо примечательностей. Погуляв пару часов, решил слазать на сопку, вплотную примыкавшую к городу. Это не просто было сделать – склоны, поросшие мхом, травой и мелким кустарником, были крутыми, и я потратил больше двух часов, пока взобрался на вершину. И был вознагражден – вид был великолепный. Слева и сзади – к Финляндии – возвышались такие же невысокие сопки – зеленые с вкраплениями серого мха, на юго-запад простирался Кандалакшский залив Белого моря. Стоял штиль, зеркало воды приняло цвет неба и на горизонте, в дымке сливалось с ним. Парусник сверху выглядел как на рисунке – я пожалел, что со мной не было фотоаппарата.
