– Ты чё, Змей, на ровном месте спотыкаешься? – хохотнул приятель и шагнул к упавшему. А потом, почуя неладное, обернулся резко.
– Пф-ф! – плюнул ему в лицо «Винторез», и второй конвоир мешком рухнул на поверженного товарища.
Связанный лейтенант застыл, взирая озадаченно на сражённых врагов. А увидев вооружённого человек в камуфляже, со странным оружием, изумился ещё больше.
– Туда, быстро! – указал ему стволом винтовки на обочину тропы разведчик. – И ни звука, а то пристрелю!
Кивнув послушно, лейтенант шмыгнул в кусты и, обернувшись к спасителю, поблагодарил с чувством:
– Вот спасибо, товарищ… Ещё немного – и кранты. Шлёпнули бы они меня.
Майор, не торопясь освободить от пут пленника, предложил:
– Садись, служивый, вот сюда, покалякаем.
Тот неловко притулился на ствол поваленной сосны. Разведчик присел напротив, приспособив гниловатый пенёк, приказал жёстко:
– Ну-ка, расскажи мне быстро, кто ты и что за дела у вас тут творятся?
Лейтенант многозначительно повёл перетянутыми верёвкой плечами, но, не дождавшись реакции, обречённо вздохнул:
– Я оперуполномоченный, лейтенант, фамилия моя Прохоров. Две недели назад заключённые взбунтовались, нас, охрану, кого убили, кого вместо себя в бараки загнали. А я в погребе у матери прятался. Да вот нашли… Было бы оружие при себе – никогда бы живым им не дался… А вы, товарищ, не знаю вашего звания, кто будете? Неужто с Большой земли?
Игнорируя вопрос, освободитель смотрел на лейтенанта с интересом, как на диковину. Потом приказал:
– Ты вот что, парень, давай-ка всё по порядку. А то не понял я ни хрена. Какие зеки, что здесь за лагерь? Кто вы вообще такие?
Терпеливо выслушав сбивчивый рассказ пленного и кое-что уточнив, разведчик присвистнул озадаченно:
– Ну и дела-а… Сроду бы не поверил, если бы сам не увидел…
Лейтенант, продрогший в одной гимнастерке, босой, поёрзал на промёрзшем стволе, спросил с надеждой:
– Вы меня отпустите?
– Нет, ну надо же! – всё ещё изумлялся майор. – Лагерь! Сталинский! В наши дни! – А потом посмотрел на пленного с сожалением. – Отпустить тебя, парень, я не могу. – Точка лазерного прицела подрагивала мелко меж кустистых бровей лейтенанта, и разведчик вспомнил некстати, как называется у индусов нарисованный в этом месте, на лбу, красный знак – тика. – Ты извини, – сочувственно покачал головой майор, – как говорится, ничего личного. Служба!
«Винторез» опять отрывисто фыркнул. Связанный упал за ствол сосны, и его босые ноги торчали нелепо вверх, смутно белея растопыренными пальцами в сгустившихся сумерках.
Марципанов как раз докладывал Резаному план переброски группы урок с грузом золота на Большую землю, когда за окнами послышался вдруг нарастающий стрекот вертолётов, захлопали выстрелы.
В кабинет, распахнув с размаху дверь, ворвался зек и, рванув на груди телогрейку, завопил истерично:
– Атас, пацаны! Кажись, менты на каких-то вентиляторах прилетели! С неба, суки, по верёвкам на посёлок сигают!
Резаный, до того по-хозяйски восседавший за столом начальника лагеря, подскочил, заорал на вошедшего:
– Ты чего, чмырь, мне тут лепишь? Какие менты? Какие, в натуре, вентиляторы?
– Вертолёты! – замирая от восторга, подсказал зекам, ни разу не видевшим ранее винтокрылых машин, Эдуард Аркадьевич. Душа его пела: свершилось! Долгожданный час свободы настал!
– Доложи как положено, козёл! – крикнул, брызжа слюной, воровской пахан.
– А я почём знаю, в натуре?! – рвал телогрейку, обнажая голую татуированную грудь, посыльный. – Мне пацаны грят: глянь, чекисты с вентиляторов на сосны валятся! Ну, с этих… У них винт сверху, падла, крутится, а эти… пятнистые, рожи размалёванные, по верёвкам спускаются и пацанов из стволов мочат очередями. Атас, короче, спасайся, кто может!
– А-а! – взвыл Резаный, выхватил из-за голенища сапога обоюдоострую финку и, сжимая её в руках, бросился из кабинета. – Всех запорю, падлы! Урки, ко мне! Вали ментов!
Марципанов хотел было шмыгнуть в комнату отдыха и отсидеться там, пока заваруха не кончится, но любопытство пересилило, и он поспешил вслед за паханом.
Выскочив на крыльцо штаба, он едва не угодил под перекрёстный огонь. Ополоумевшие от страха и неожиданности, блатные метались по улице, прятались за плетнями, пуская длинные, не прицельные очереди из ППШ куда-то вверх, палили в белый свет, как в копеечку, и падали, падали один за другим, умирали, взбрыкнув коротко, сражённые невидимыми нападающими. Эдуард Аркадьевич присел, услышав вдруг, как жужжат вокруг него смертоносные раскалённые пчёлки.
– Все ко мне! – орал, стоя на крыльце во весь рост рядом с ним, Резаный, размахивая бессмысленной в этой ситуации финкой. – Пацаны! Урки! Не дрейфь! Вали сук!
Сразу же несколько злых насекомых впились в него, пробив полосатую тельняшку и разукрасив её кровавыми розочками.
– Ах, твою мать! – шатнувшись, удивлённо взглянул на них воровской пахан, и вдруг рухнул, с деревянным стуком ударившись головой о доски крыльца.
Марципанов спрыгнул на землю, где пули свистели не так плотно и густо, сел на корточки, поднял руки вверх и застыл в этой позе абсолютной покорности.
Через мгновение он увидел наконец нападавших. Обряженные в пёстрые, бело-коричневые, камуфляжные комбинезоны, бойцы в бронежилетах и касках надвигались стремительно, казалось, со всех сторон, показываясь лишь на секунду, стреляя и вновь растворяясь, сливаясь с окружающей местностью. Их короткие автоматы с набалдашниками глушителей на конце ствола то и дело вспыхивали бесшумно яростными огоньками, разя без промаха всякого, оказавшегося на мушке: фр-р-р, фр-р-р…
И после каждого выстрела зеки летели кубарем и затихали навсегда, прижавшись к белой от снега, промёрзшей земле.
Один из бойцов, возникнув ниоткуда в десятке шагов от Эдуарда Аркадьевича, среагировал мгновенно, полоснув по нему раскалённым докрасна игольчатым лучом лазерного прицела.
– Я свой! Я сдаюсь! Я заложник! – заверещал тот. – Не стреляйте! – и зарыдал в отчаянье. – П-п-а-жа-а-луй-ста-а-а… – Он вглядывался в перечёркнутое полосками белой и чёрной краски лицо бойца, который не стрелял, но смотрел на него настороженно. Потом поднял автомат…
– У меня важные сведения! Доставьте меня к своему начальнику! – в отчаянье, понимая, что наступает последний миг в его жизни, заверещал Эдуард Аркадьевич.
Раз! Махнув ловко, огрел прикладом правозащитника по затылку боец. В голове Марципанова будто петарда взорвалась. И всё-таки на грани ускользающего в черноту сознания он понял, что его не убили, а лишь нейтрализовали на всякий случай, и он будет жить!
А потому и рухнул без чувств со счастливой улыбкой на обескровленных от страха губах.
Зависнув в брюхе оглушительно стрекочущего вертолёта над местом десантирования, Фролов со злорадством предвкушал, как вмиг повяжут натасканные спецназовцы кондовую, допотопную вохру. Подавив сопротивление, уложат сталинских последышей мордой в грязь, закуют в наручники, а потом отдадут под суд – тупых, дремучих, озлобленных, не понимающих искренне, какому идолу служили они столько лет, чего натворили и в чём их вина. И – по этапу, в наши уже, современные российские тюрьмы… Хотя, если подумать, то и судить рядовых тюремщиков как бы и не за что. По ним, скорее, психушка плачет. Это ж представить – не только зеков, но и себя на всю жизнь в зону в дебрях глухой тайги заточить! Их, в общем-то, и пожалеть даже можно. Ибо не ведали, что творили…
Однако когда рослый боец, застегнув на Фролове широкий пояс с закреплённым фалом, под грохот двигателя вытолкал из вертолёта капитана и тот стремительно скользнул к земле, ткнулся в неё ногами, отбив пятки, а потом, ошарашенный слегка, огляделся вокруг, то увиденное напомнило милиционеру скорее карательную экспедицию, чем освободительную миссию, восстанавливающую закон и конституционный порядок.
Пленных спецназ не брал. Чоповцы чётко и размеренно, словно на учениях, отстреливали противника, не неся от его хаотичного сопротивления ни малейших потерь. К тому же, как с удивлением обнаружил капитан, дело им пришлось иметь вовсе не с лагерной вохрой, а с необученными, мечущимися гурьбой под огнём, словно овечья отара, вооружёнными заключёнными.
В гущу боя Фролов не лез, рассудив, что эта война – не его, держался в арьергарде, и хотя достал пистолет, так и не выстрелил ни разу, посматривая на генерала Березина, который бесстрастно взирал на побоище в бинокль, стоя рядом с Переяславским на развёрнутом полевом НП со связистами, какими-то компьютерщиками с ноутбуками и прочим штабным народом. От них капитан и узнал о том, что власть в посёлке захватили уголовники, а вохровцы, способные оказать хоть какое-то сопротивление чоповцам, сами находятся теперь за решёткой.
