Вечером он пришёл в лабораторию и покаянно выложил перед Старухой Извергиль три пачки махорки, присовокупив к ней коробку папирос «Казбек».
– У бывших вохровцев выменял. Они за ваш спирт могли бы и больше дать, да у самих с куревом туго… – А потом, пряча глаза, признался. – Вы меня убедили. Действительно, чем, как не способностью к осмысленному труду, отличается человек от животного? Останусь я сегодня в ночь. Уж лучше поработаю здесь, чем в бараке без дела кверху пузом валяться…
При этом под полой полосатой куртки он прятал воровской инструмент – кривую «фомку», которую раздобыл где-то и вручил ему Олекс.
– Сейчас, пока такая неразбериха в лагере, самое время дверь в компьютерную подломить! – напутствовал он Студейкина. – Главное, чтобы не догадались, что вора информация в компьютере интересовала. Стибри что-нибудь привлекательное для обыкновенного зека. И когда утром взлом обнаружат, никто особо не удивится. При нынешнем бардаке и таком количестве потомственных жуликов в жилзоне на тебя никто не подумает…
Александру Яковлевичу едва удалось пересидеть Извергиль. После того как два десятка сотрудников лаборатории во главе с Мудяковым покинули спецблок, старуха, назначив ночным сторожем по причине отсутствия чекистской охраны Студейкина, часов до двух ночи зависала над микроскопом, чадила нещадно трескучей махрой.
– Нет, что ни говорите, а Нобелевская премия мне обеспечена, – наконец встав из-за стола и устало потягиваясь, заявила она. – У трёх последних поколений рабсилов устойчиво фиксируется сорок шесть хромосом. Вы понимаете, что это значит?
– Э-э… смутно, – борясь со сном и злясь на засидевшуюся энтузиастку науки, раздражённо буркнул Александр Яковлевич.
– Это означается, что теперь они способны давать потомство! – воскликнула та. – Таким образом, наш эксперимент, начатый ещё в конце двадцатых годов, завершился триумфальной победой! Остались чисто технические детали: подождать пять-шесть лет, пока последнее поколение рабсилов достигнет половой зрелости, спарить мужские и женские особи. А ещё через год мы сможем наконец получить полноценного, способного не только к труду, но и самовоспроизводству искусственно созданного гоминоида!
Студейкин, как ни тяготила его предстоящая операции – кража со взломом, не выдержал, вступил-таки в полемику:
– Но кто оценит ваш титанический труд и научный подвиг? Ещё неизвестно, удастся ли нам вообще освободиться из лагеря! А вы… уж простите, с лёгкостью рассуждаете: шесть лет, ещё годок… Наше с вами будущее абсолютно не предсказуемо! Мы – и от этого факта никуда не уйти! – в тюрьме, за решёткой!
Извергиль жёлтыми от никотина пальцами свернула очередную цигарку, прикурила от спиртовки, с лёгким сожалением глянула на оппонента:
– В неволе всего лишь наша телесная оболочка, любезный. А мысль способна свободно путешествовать в пространстве и времени! И в этом смысле…
«Вот стерва, – не слушая её, кипел Александр Яковлевич, – наклюкалась чифиря, возбудилась никотином, вот её и растащило на философию… Скорее бы угомонилась, старая. Олекс небось заждался…»
– Ну что ж, плодотворной вам работы, – донеслось до него наконец. – Оставайтесь, да закройте дверь за мной на засов. А то здешние уркаганы совсем распоясались. Бродят где ни попадя, шарят… Дождались, называется… Не тюрьма, а проходной двор какой-то!
Выждав после ухода старой энтузиастки ещё четверть часа, Александр Яковлевич извлёк из-под халата фомку и, стараясь не скрипеть половцами, что было излишней предосторожностью в абсолютно пустом помещении, отправился в кабинет Мудякова.
С дверью он справился на удивление легко, как будто всю жизнь только и занимался тем, что замки взламывал. Просунув плоский конец гвоздодёра в щель дверного проёма там, где, по его расчётам, находился язычок замка, он нажал чуть-чуть. Деревянный косяк хрупнул, и дверь распахнулась. Не зажигая света, он ловко обогнул стол, сдвинул висящие на стене листы ватмана с диаграммами и таблицами, нашарил за ними ещё одну, потайную, дверь – металлическую, запертую на кодовый замок. Но и такой запор не проблема, если к нему подойти умеючи!
Александр Яковлевич извлёк из кармана зажигалку, нетерпеливо крутанул колёсико, высекая искру – раз, другой, третий… Наконец фитилёк, пованивая бензином, вспыхнул желтовато-синим вымученным огоньком. Поднеся его к панели замка, Студейкин уверенно набрал цифры – 2324. Замок послушно щёлкнул, открывшись.
Этот код – количество пар хромосом у человека и обезьяны – Александр Яковлевич узнал случайно. Давно прицеливаясь к компьютеру, он старался почаще бывать в кабинете завлаба – и по делу, и без дела, ссылаясь на какую-либо мелкую надобность. И углядел-таки потайную дверь, откуда выпорхнула однажды при нём Извергиль. Не заметив с налёту постороннего, она ляпнула:
– Я на прежний код заперла, Матвей Ульянович. Генетический…
И сейчас, входя в секретную комнату, Студейкин откровенно гордился собой, искренне сожалея, что не может похвастать ни перед кем, какой он сообразительный – вмиг вычислил заветные цифры, сверившись со справочником по генотипу человекообразных.
Окошек в этом помещении не было, а потому, не опасаясь быть замеченным с улицы, Александр Яковлевич нашарил на стене выключатель, зажёг свет.
Компьютер оказался довольно стареньким, с громоздким монитором. Приведя его в рабочее состояние под лёгкое жужжание процессора, журналист набрал пароль, после чего получил доступ к содержимому.
Пароль он разведал тоже довольно просто. Зная, что Извергиль периодически работает на компьютере, причём ходит в заветную комнату с одной и той же толстой тетрадкой, Студейкин как-то, улучшив момент, полистал её, без труда обнаружив на внутренней обложке аккуратно выведенные карандашом заветные латинские буквы.
Усевшись поудобнее перед мерцающим дисплеем, бегло просмотрел название папок, которых насчитал не меньше десятка. Решив не рисковать, скопировал их все, позаимствовав дискету из целой упаковки новых, лежащих на полочке. Эта процедура заняла у него полчаса. Закончив, Александр Яковлевич бережно спрятал дискету за пазуху, отключил компьютер, погасил свет и, осторожно щёлкнув кодовым замком, покинул секретную комнату. Демонстративно выдвинув ящики из письменного стола Мудякова, взял оттуда горсть цветных карандашей, пачку чистой бумаги, имитируя кражу. Потом, тщательно заперев лабораторию, вернулся в жилой барак.
Олекс не спал. Студейкин вошёл к нему в каптёрку и похлопал себя по груди, где хранилась дискета.
– Я своё слово сдержал! – с бесшабашностью отринувшего любые нравственные принципы человека, заявил он. – Теперь, Станислав Петрович, дело за вами.
Американец вскочил радостно:
– Господи, Александр Яковлевич, я так за вас волновался…
– А, ерунда… Раз плюнуть. Так как же с расчётом? – чувствуя себя новым человеком – деловым, решительным, жёстким, допытывался настойчиво журналист.
– Да без вопросов! – захлопотал вокруг него радостный шпион. – Как только приедем в Штаты, так сразу…
– Но учтите: без денег я вам дискету, естественно, не отдам!
– Да господи ж боже мой! – взмолился Олекс. – Да я и сам ни в жизнь её не возьму! Мы, шпионы, люди порядочные. Сказал «три миллиона баксов» – значит, будет вам три.
– Пять! – жёстко напомнил Александр Яковлевич.
– Ах, да, конечно же, пять! – всполошился Станислав Петрович. – И гражданство Америки, самой собой.
Студейкин, ощущая себя победителем, уселся по-хозяйски за стол:
– Чайку бы… всю ночь глаз не сомкнул…
– Конечно, конечно, – суетился Олекс. – Вот сальца кусочек отведайте, с хлебушком. Сейчас кипяточек подниму, чифирнём за милую душу…
Александр Яковлевич жевал с удовольствием, кивал благостно:
– Так, хорошо… И когда мы, Станислав Петрович, отсюда тронемся?
– Да через три дня и пойдём. Я харчишек на дорогу заначу, есть у меня карта, знающим человеком от руки нарисованная, компас – я его сам сделал. Золотишка у ребят набрал килограммчик-другой, на первое время, пока до явки дойдём, перебиться заместо денег… Недолго уже. Если я десять лет здесь отбабахал, так три дня тем более пережду.
Разомлев от еды и чая, Студейкин отправился спать в свой кубрик, придерживая бережно на груди гарантирующую ему персональное светлое будущее дискету. Уронив голову на тюфяк, покрытый наволочкой, не стираной давно по причине революционных событий в лагере, не раздевшись даже, он уснул глубоким, удовлетворённым сном человека, хорошо сделавшего трудную и малоприятную работу.
А когда проснулся ближе к полудню и охваченный предчувствием близких и радостных перемен, схватился первым делом за потайной карман куртки, дискеты в нём уже не было. Как и Олекса, которого журналист искал тщетно вначале в бараке, потом на территории спецблока и всего лагеря.
