С лагерной самоохраной нападавшие тоже покончили в мгновение ока. Перещёлкали так ничего и не понявших часовых на вышках, а затем уложили несколькими автоматными очередями тех, кто выскочил толпой из караульного помещения вахты.
Не прошло и часа, как сражение, похожее более на истребление стада бизонов первыми американскими переселенцами, было закончено. Фролов, которого Березин держал при себе, ходил вслед за ним и Переяславским по посёлку, перешагивая через тела убитых, густо усыпавших дощатые тротуары. Начальник УВД, явно не привыкший к такому количеству трупов, собранных вместе, был бледен лицом и прикрывал нос платком, пытаясь таким образом нейтрализовать тошнотворный запах крови. А вот вице-губернатор держался невозмутимо и сдержанно кивал, принимая доклады своих подчинённых.
– Помещение штаба зачищено. Проведено обследование саперами. Закладок взрывных устройств, мин не обнаружено…
– Огневая группа взяла под контроль периметр лагеря…
– Найдены склады с продовольствием, оружием и боеприпасами…
Переяславский, как заправский военачальник, поднеся рацию к губам, отдавал приказания:
– Группе Б блокировать периметр лагеря, взять его под охрану. Попытки побега или группового прорыва со стороны заключённых пресекать огнём на поражение. Группе А произвести зачистку всего посёлка. Малейшее сопротивление подавлять самым решительным и беспощадным образом. Тех, кто обнаружен с оружием в руках, в плен не брать. Особое внимание – на возможные места укрытия противника: погреба, чердаки, надворные постройки, бани… Группе В подойти ко мне… – Он, казалось, впервые заметил Фролова: – А, вот и ты, капитан, кстати… Возьмёшь моих бойцов, покажешь дорогу на шахту.
– У меня здесь свой начальник имеется, – с неприязнью отозвался милиционер. – Вот пусть он мне и прикажет. А заодно объяснит, как все происходящее соотносится с российским законодательством.
Переяславский с весёлым удивлением посмотрел на Фролова:
– Вот ты какой, капитан… Майором стать хочешь? Подполковником?
– Ни за деньги, ни за звёздочки на погонах не продаюсь, – отрезал Фролов.
– Ну, гляди… Ты человек взрослый, сам всё понимать должен. Так что решай: или – или…
Капитан покосился на Березина. Генерал стоял, прикрывая лицо платочком, и делал вид, что всё происходящее его не касается.
– Да пошли вы! – сказал Фролов и, круто повернувшись, зашагал прочь.
Однако через мгновенье кто-то крепко взял его за плечо. Он оглянулся. Позади стоял давешний холодноглазый прокурор, или кто он там был на самом деле?
– Не торопись, парень, – строго посоветовал он капитану. – Приказано тебе было в шахту нас отвести. Вот и веди… – и он многозначительно положил руку на деревянную кобуру тяжёлого армейского пистолета Стечкина, висящего на ремне поверх гражданской меховой куртки. – И оружие дай-ка сюда. Раз не хотел по-хорошему…
Фролов протянул ему свой Макаров, махнул рукой в сторону леса:
– Нам туда.
И повёл группу из десятка чоповцев во главе с ледянистоглазым к шахте.
И здесь всё было кончено в пять минут. Трое самоохранников при виде суровых бойцов побросали берданки, с готовностью подняли руки, но были убиты на месте. Бегло исследовав окрестности, чоповцы достали сигареты, закурили, явно довольные проделанной работой.
Командовавший операцией лжепрокурор осторожно заглянул в штольню. Оттуда не доносилось ни звука.
– Эй, капитан! – по-свойски окликнул он Фролова. – Сколько, ты говорил, там гавриков?
– Людей – человек четыреста да рабсилов сотни две… Вы что, их тоже в расход всех пустите?
– Зачем? – весело изумился тот. – Здесь ведь, я слыхал, золотишка не меряно. Вот пусть и выдают на-гора, как раньше.
Остальные бойцы, приблизившись к стволу шахты, пытались разглядеть, что творится там, в глубине.
– Не видно ни хрена, – посетовал один из них. – Может, гранату бросить? Мигом зашебуршатся.
– Не надо, – остановил его холодноглазый, потом ткнул в трёх бойцов. – Ты, ты и ты. Останетесь здесь для охраны. Никого не впускать и не выпускать… Да, кстати, капитан. Спасибо тебе за помощь, – обернулся он к милиционеру.
– Угу, – хмуро буркнул Фролов. – Так я пойду?
– Нет, погодь, – улыбнулся ему лжепрокурор. – У меня насчёт тебя особое распоряжение есть.
Вытянув из кобуры тяжёлый пистолет, он дважды выстрелил капитану в грудь. А потом приказал подчинённым:
– Бросьте в шахту его. Чтоб и следа не осталось.
Охрана спецблока, в котором располагалась секретная лаборатория, выдержала почти часовой бой с неведомо откуда взявшимся, хорошо вооружённым и обученным противником, прежде чем полегла дружно – кто на вышках, рядом с раскалёнными от долгой стрельбы пулемётами, кто во дворе, а кто – и в здании самой лаборатории, среди осколков разбитых банок с анатомическими препаратами, в лужах пахнущих остро формалина и спирта.
Александр Яковлевич вместе с остальными сотрудниками пересидел это жуткое время в подвале. В конце концов, туда, держа наизготовку автомат непривычной конструкции, заглянул боец, облачённый в камуфляж. Увидев гражданских, он приказал им не высовываться, и опять исчез, оставив всех в недоумении: кто напал на лагерь в этот раз и чего стоит ждать от этой новой напасти его обитателям?
Выждав ещё пару часов и убедившись, что бой затих, сотрудники лаборатории выбрались из подвала и, охая и причитая, принялись, для начала убрав трупы убитых вохровцев, восстанавливать хоть какой-то порядок.
Всё случившееся вселило в Александра Яковлевича лихорадочную уверенность в том, что дни его заточения сочтены. В заглянувшем в подвал бойце он сразу опознал спецназовца с Большой земли.
Не важно, какому ведомству – милиции, ФСБ, армии – тот принадлежал. Главное – лагерь обнаружили представители федеральных властей и скоро всех, незаконно удерживаемых в неволе, отпустят на свободу. В этом Студейкин был абсолютно уверен.
– Вы – не учёный, а заурядный обыватель, более того – мещанин! – обличала его, видя радость на лице коллеги, Старух Извергиль. – Вы готовы бросить научную работу ради призрачной свободы. Бездельничать, жрать, пить, танцевать буги-вуги – вот ваши истинные цели в жизни. Что ж, мотайте на все четыре стороны! Обойдёмся без вас. Закончим эпохальный труд, начатый нашими предшественниками семьдесят лет назад во имя всего человечества.
– Да плевать человечеству на ваши псевдонаучные потуги! – свирепел Александр Яковлевич. – Вашему основоположнику Чадову надо было в своё время «Собачье сердце» Булгакова прочитать. Там профессор Преображенский тоже искусственным путём из собаки человека вывел. А потом понял, что любая баба нарожает обычных людей безо всякой науки сколько угодно!
– Преображенский? Не знаю такого. Человека из собаки? Какая нелепость! – недоумевала Извергиль.
Она достала из кармана кисет и бережно, стараясь не просыпать ни крошки табака, сворачивала самокрутку.
Впрочем, махнув рукой на Студейкина, как на учёного, как человека Александра Яковлевича она признавала.
И как-то попросила, конфузясь:
– У вас… э-э… любезный, я знаю, есть хорошие связи со спецконтингентом. С куревом беда: папирос нет, махорка кончается… У меня есть сэкономленные двести миллилитров чистого медицинского спирта. Нельзя ли обменять его в жилых бараках, скажем, пачки на три махры?
– Вот-вот! – мстительно попрекнул её Студейкин. – Когда дело касается вашей персональной пагубной привычки, принципиальность долой? Можно и казённым спиртиком торгануть? А у меня, к вашему сведению, тоже есть вредное пристрастие – к свободе! И я на неё с удовольствием все ваши научные изыскания при первой же возможности променяю!
Старуха Извергиль, понятное дело, не уловила глубоко потаённого смысла сказанного, который заключался в том, что, мучимый сомнениями нравственного порядка, Александра Яковлевич решился-таки скопировать файлы секретных разработок лаборатории для всамделишного иностранного шпиона – завхоза жилого барака Олекса.
Несмотря на неопределённость положения, в котором оказался лагерь, научная работа в спецблоке шла своим чередом. Чужие сюда и при отсутствии охраны не совались особо, завлаб Мудяков умудрялся обеспечивать сотрудников и рабсилов сносным вполне питанием, так что Студейкин после традиционной пикировки с Изольдой Валерьевной принимался за привычное дело: брал двумя пальцами белую мышку из клетки и отбирал у неё очередную порцию крови для анализа.
Поглаживая смирного грызуна по шелковистой шёрстке, он подумал вдруг, что и сам давно является кем-то вроде подопытного лабораторного животного, от которого, в сущности, ничего не зависит. Кто-то, руководствуясь своими, непостижимыми для него, Студейкина, целями держит его в этой жизни, и не только здесь, в лагере, а вообще, словно в виварии. Захочет – накормит, не захочет – уморит голодом. Или незаметно привьёт какую-нибудь гадость, заразу, идеологическую например, и будет наблюдать, как он на эту инфекцию отреагирует – выживет, выздоровеет или отбросит безвольно длинный беленький хвостик… Нет, довольно! Он не лабораторный зверёк и тоже может с помощью денег, обещанных Олексом, стать одним из хозяев жизни, тех, кто знает, во имя чего томятся в клетках в ожидании своего часа миллиарды подопытных особей и кто властен по-настоящему над ними, решая, умереть им сейчас или существовать дальше…
