– Что, не прикрыли вашу шарашку новые хозяева? – не слишком приветливо буркнул бывший уфолог.
– Да вы что! – всплеснула руками Изольда Валерьевна. – Совсем наоборот! Перед нами такие горизонты открылись! И теперь наши исследования выходят на совершенно другой уровень. Если б вы видели, какое суперсовременное оборудование нам завезли! Электронные микроскопы, компьютерные томографы, а какие реактивы! И главное, литература научная, самая передовая. Новейшие переводы с английского, немецкого, французского, японского и китайского. Я ночи напролёт читаю. Это… это такое наслаждение! Такое счастье! – И, склонившись к уху Александра Яковлевича, зашептала ему страстно: – Переяславский – просто душка! Теперь мы будем заниматься трансплантологией. Органы рабсилов идеально подходят для пересадки человеку. Более того, взяв образцы генов больного, нуждающегося, например, в донорском сердце, почке, лёгких, печени… да практически любом органе, мы можем в короткий срок – скажем, за полгода, – вырастить рабсила, то есть донора, идеально совместимого с реципиентом! Перед нами открываются безграничные возможности. Артур Семёнович собирается развернуть на базе нашей лаборатории целую клинику! Пойдёмте к нам. Вакансии пока есть. А я похлопочу за вас перед Мудяковым… Ну не на лесоповале же, в самом деле, вам вкалывать!
Студейкин согласился. Распрощавшись со Старухой Извергиль, он зашёл в открытый недавно на территории жилзоны магазинчик, под запись, в долг, приобрёл там бутылку водки и впервые в жизни в одиночку напился.
…А в это время в бараке, поудобнее устроившись на покрашенных заново в весёленький цвет нарах, писатель достал из-под подушки купленный всё в том же магазинчике блокнот, шариковую ручку. Открыл и решительно вывел на первой странице: «Иван Богомолов. Пуд соли. Роман».
И начал в который раз: «Человек шёл по тайге напрямки, не разбирая дороги….». На этом месте споткнулся привычно. Но через мгновение продолжил уверенно: «… Он стороной обходил редкие здесь автострады и железнодорожные магистрали, пёр напролом, спрямляя извилистые цивилизованные и комфортные для длительного путешествия пути…».
Иван Михайлович писал и писал, скользил авторучкой по страницам блокнота, выводил строчку за строчкой, не обращая внимания ни на шум от включенного на полную мощь видиомагнитофона, ни на драку, разгорающуюся между соседями по бараку.
Потому что теперь он точно знал, куда и зачем шёл человек…
Выпал снег, завалил сугробами тропы в тайге, замёл в посёлке дома по самые крыши, прикрыл болота, а лютые морозы сковали трясину.
В эти дни Марципанов затосковал отчаянно и засобирался домой.
Дождавшись очередного приезда Переяславского, который частенько наведывался в Гиблую падь, жил здесь по два-три дня, лично следя, как разворачивается промышленная добыча золота, Эдуард Аркадьевич прорвался к нему сквозь кольцо телохранителей и специалистов горного дела, взмолился приниженно:
– Артур Семёныч! Драгоценный наш избавитель! Помогите. Совсем одичал я в этой тайге. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы меня на Большую землю отправили!
Вице-губернатор недоумённо воззарился на просителя, а потом, признав не без труда в заросшем клочкастой бородой, обряженном в старый тулуп и линялую шапку до бровей, правозащитника, усмехнулся:
– Что ж это вы… э-э… Эдуард Аркадьевич, в самый ответственный момент бросать нас надумали? Мы здесь такие дела разворачиваем…
– Устал. По дому соскучился, – потупив взор, признался Марципанов.
– Жаль, – потеряв к нему интерес, отвернулся Переяславский и бросил кому-то из свиты: – Завтра возьмите его на борт.
Подобострастно кивая, Эдуард Аркадьевич отошёл в сторону, загребая снег солдатскими валенками, жёсткими и негнущимися, словно фанерные.
Он по-прежнему обитал в низенькой, такой, что ходить там было можно лишь согнувшись в три погибели, баньке, с маленьким, подёрнутым толстым слоем изморози, оконцем, печуркой и лежаком в парилке, который служил ему кроватью.
В посёлке наладили электричество, но в кособокую баньку провода перекинуть не удосужились, и правозащитник жёг стеариновую свечу, а когда топил печь, пламени из открытой дверцы хватало для скудного освещения его убогого и тесного, как собачья конура, жилища.
Теперь, когда до вожделенной свободы оставалась, по сути, лишь одна ночь, такое существование показалось Марципанову совершенно невыносимым.
Не радовала его даже становящаяся всё более цивилизованной жизнь в посёлке. Здесь всё чаще можно было встретить приезжих с Большой земли – рабочих, специалистов. Тесного общения с ними, правда, не получалось. Чужаки были неразговорчивы, замкнуты. Видел он их разве что в столовой для персонала, питаться в которой ему разрешили по особому распоряжению вице-губернатора, снабдив талонами на завтраки, обеды и ужины. Лагерников – ни бывших зеков, ни вохровцев – сюда не пускали. Кормили их в жилзоне, где они продолжали обитать в бараках, переименованных в общежития, и откуда уже без конвоя не строем, а гурьбой, расходились утром по рабочим объектам.
Из разговоров посетителей за столиками Эдуард Аркадьевич, хлебая столовский суп и ковыряя вилкой чуть тёплые котлеты, прислушиваясь внимательно, уразумел, что Переяславский обосновался здесь всерьёз и надолго. Он откупил у государства якобы для организации торфодобычи и лесоразработок этот участок тайги, сохранив в тайне существование здесь лагеря и, главное, золотоносного месторождения. Со всех привлекаемых специалистов корпорация, получившая право на работу в Гиблой пади, брала подписку о неразглашении сведений о месте и характере их деятельности, мотивируя этот запрет коммерческой тайной и оплачивая щедро молчание. По той же причине почтовые отправления из Гиблой пади были воспрещены, телефонная и иная связь с Большой землёй тоже отсутствовала.
Эдуард Аркадьевич прихватил однажды со столика оставленный кем-то свежий номер краевой газеты «Сибирский рабочий», где наткнулся на крайне заинтересовавшую его заметку с фотографией Переяславского.
Озаглавлена она была без затей: «Вторая жизнь лесного посёлка». В ней в восторженных тонах рассказывалось о приходе инвесторов в лице нефтедобывающей корпорации «Бурсиб» в дебри тайги, где располагался забытый богом и властями края посёлок, в котором прозябали много лет лишённые работы и смысла существования люди. А теперь здесь не только разворачивается мощное и современное торфодобывающее и деревообрабатывающее производство, но и развивается социальная инфраструктура – открыты магазины, столовая, парикмахерская, школа, медпункт, в ближайших планах – строительство детского сада, библиотеки.
Таким образом, сообразил Марципанов, хитрый вице-губернатор, являющийся фактическим владельцем корпорации, легализовал посёлок, вывел его из подполья, сделавшись, по сути, единственным и полноправным хозяином Гиблой пади, с учётом её отдалённости и труднодоступности.
В этой связи Эдуарда Аркадьевича немного беспокоила реакция Переяславского на грядущие сообщения правозащитника об истории лагеря и (без этого, конечно, не обойтись) о существовании в Гиблой пади богатейшего месторождения золота. Но что ему, Марципанову, по большому счёту, за дело до какого-то мелкого вице-губернатора, провинциального богатея, когда речь идёт о сенсации планетарного масштаба?! Как только эта новость распространится в мировых средствах массовой информации, Эдуард Аркадьевич мгновенно поднимется на такую космическую высоту, до которой Переяславскому ни в жизнь будет не дотянуться. Более того, этот дремучий сибирский предприниматель, которого в приличных домах Европы и принимать-то откажутся, почтёт за честь, если он, широкоизвестный во всех странах мира, герой правозащитного движения Эдуард Марципанов, соизволит обратить на него хоть какое-то внимание! Только выбраться бы сейчас из этого проклятого места…
К отъезду Марципанов начал готовиться загодя, хотя и собирать-то в дорогу ему было особо нечего. Самое ценное хранилось в укромном уголке баньки, под топчаном. Туда, отодрав две подгнившие от сырости половицы, он сунул брезентовый вещмешок. В нём звякнули глухо слитки.
Вытащив мешок и не без удовлетворённого напряжения водрузив его на топчан, Эдуард Аркадьевича развязал тесёмку на горловине и пересчитал (в который уже раз!) тяжёлые, приятно холодящие руку бруски. Десять штук. Стало быть, десять килограммов чистейшего золота. А ещё – массивный золотой портсигар, украшенный крупными изумрудами и бриллиантом в центре крышки. Марципанов не знал, на сколько каратов потянет камень. На много, наверное. Бриллиант был с ноготь на мизинце величиной.
Правозащитник нашёл эту дорогую вещицу в дедушкином сейфе. Завёрнут портсигар был в пожелтевший номер газеты «Правда» за 1937 год. На внутренней стороне крышки было выгравировано: «С революционной любовью эту буржуйскую цацку Бене от Эсфирь. 1918 год.». Эдуард Аркадьевич усмехнулся с чувством превосходства, подумав, что сгинул наверняка этот Беня в здешних болотах, а вслед за ним, вполне вероятно, и Эсфирь по этапу пошла. А вот он, Марципанов, выжил. И завтра отправится домой.
