– Вов, Москву показать? – Однажды обратился ко мне, дошкольнику, двоюродный брат моих двух дядек, Юрия и Валентина. Звали его, этого двоюродного их брата, – Михаил. И был он почти что ровесником Юрия (последний был старше Михаила на год). Надо добавить, Михаил был ещё родным племянником бабы Клавы.
Михаил или же, попросту, Миша, Мишка (было ему тогда 15–16 лет), часто приходил в гости к Юрию. Проживал Миша, что называется, в трёх шагах от двоюродного своего брата, Юрия, и – одновременно – товарища. Вопрос, который мне задал Миша, был для меня, знавшего тогда столицу только по местожительству или же месту пребывания в гостях, естественно, прелюбопытным. И, хотя на то время, уточню, я находился в комнате моего деда и бабушки, – вместе с Юрием и Михаилом (деда и бабы Клавы в комнате не было), я подумал тут же, что мы вот, если не сейчас, то когда-нибудь скоро, пойдём гулять по Москве.
– Да, – ответил я радостно, при этом распахнув веки глаз навстречу не иначе как какой-то фантастики.
Михаил повернул меня зачем-то лицом к двум окнам комнаты, ну а сам встал за моей спиной. Ещё мгновение и я, неожиданно поднявшись вертикально вверх, повис в воздухе; повис, слабо болтаясь в ладонях Михаила, которыми он достаточно крепко, цепко ухватил, уточню, не моё тело, а голову; ещё точнее, правая его ладонь стискивала моё правое ухо, а левая – левое. Получалось, что моя голова была зажата ладонями Михаила, словно тисками. В таком положении не только брыкаться, пытаясь вырваться, освободиться, но даже один миг находиться-то было больно. Для смягчения нагрузки на шею, на шейные свои позвонки, испытывавшие крайне-крайне болезненные ощущения, я почти сразу вцепился правой рукой – в правую руку Михаила, а левой – в левую.
– Видишь её, Москву? – спросил дальше – после некоторой паузы – Михаил.
Я, «мяукая» от боли, в том числе и моральной, поскольку был беззастенчиво обманут, не знал что сказать.
– Скажи, вижу, – пришёл ко мне на помощь Юрий, заканчивая эту мою пытку, длившуюся уж секунд 15 или чуть более.
– Вижу, вижу, вижу! – Почти закричал я.
После этого я был сразу же отпущен, – опущен на пол, в исходное положение. Надо сказать, Михаил, хотя и был, повторю, на год моложе Юрия, ростом был выше последнего. Да и физически, это всегда чувствовалось, был крепче, сильнее его. И, по рассказу бабы Клавы, однажды даже защитил Юрия от хулиганов – сверстников, приставших к нему на улице. Ещё «показывал» мне Москву, – и не раз, только в другом роде, – дед мой, Иван Иванович.
– Ну, налила чай, Москву видать, – порой говорил он бабе Клаве, когда та, не угодив ему, ставила на стол, перед ним стакан со слабо заваренным чаем.
– А как это – Москву видать, дедусь? – Заинтересовался я, когда впервые услышал от него такое выражение (дедушку меня – кто-то из взрослых – приучил называть дедусей, а бабушку, бабу Клаву именно, – бабусей; хотя, в действительности, последнюю я называл всё же то этак, то так: то баба Клава, то бабуся).
– А вот смотри через стакан, – не вставая с места, ответил на это дед, взяв в руку стакан со слабо заваренным и, видимо, не обжигающим чаем и насколько можно приблизив его к одному из окон, за которым было на ту пору светлое время суток, – видишь, свет проходит через него? Значит, видать Москву.
Я тут же сообразил детским своим умом, что это просто шутка и вскоре забыл о ней. Но дед нет-нет да повторял московскую эту шутку – поговорку, когда баба Клава, опять скажу, обслуживая его, наливала ему чай упомянутой крепости.
11.
Вовсю уже шло лето 1956-го года, когда мы с бабой Катей снова поехали в деревню Сказово, – поехали опять на междугороднем рейсовом автобусе. В отличие от прошлой, двухлетней давности поездки (я имею в виду, в автобусе), эта прошла без всяких таких неприятностей… Впрочем, меня опять укачало, но, однако, не настолько сильно, хотя автобус был по внешнему своему виду точно такой же, что и в прошлую поездку. На автобусной остановке (Чижово) нас опять встречал племянник бабы Кати – Николай, – встречал вновь с лошадью и телегой. Поездку в телеге до деревни я опускаю: из-за её известности уже. Вообще же, этот весь оставшийся день я не особо запомнил, – по причине усталости от довольно таки дальней дороги. Запомнил только горницу в доме Авдеевых, в которой нас с бабой Катей устроили на отдых с дороги. Горница, по сравнению с жарким, солнечным днём, стоявшим на улице, была приятно прохладной, сумрачной. Ещё горница была – и приятно чистой: дощатые полы были подметены, а то и вымыты, две кровати, стоявшие тут, были застелены свежим постельным бельём. Ещё следует сказать, горница была предоставлена нам с бабой Катей и для ночлега, – на то время, которое мы должны были провести в деревне Сказово, в гостях у Авдеевых.
На следующий день после завтрака, воспринимая окружающее на каком-то уже новом уровне – в отличие от прошлого пребывания в деревне (2 года назад), я ради любопытства принялся изучать дом и вообще всё, что относилось к хозяйству Авдеевых. Попутно замечу, завтрак был для меня, тогдашнего мальчика – москвича, необыкновенным: большая толстая ржаная лепёшка с большой порцией сливочного масла, намазанного на лепёшку, и большая кружка парного молока. Весь завтрак, как я понял, – если не тогда, то позже, – был свой, деревенский: ржаная лепёшка была приготовлена бабой Любой в печи, сливочное масло было от своей, бабы Любиной коровы, не говоря уж, понятно, о парном молоке. Дом Авдеевых состоял из трёх жилых комнат: так сказать, зимней, самой тёплой комнаты, где стоит печь, горницы и светёлки. Кухонька, входившая в «зимнюю» комнату, отделялась от последней только лишь ситцевой занавеской.
Однако начну по порядку. Человек, шедший в этот дом с деревенской улицы, вначале попадал во двор Авдеевых, скажу опять, вообще ничем с улицы не огороженный; во дворе обычно гуляли куры. Свободно подойдя к крыльцу, а далее – по двум-трём ступенькам поднявшись на него, человек этот, открыв – также свободно – входную дверь в дом, попадал, так выражусь, в крылечный домик, имевший пол, низенькую двускатную крышу, четыре коротеньких стены и одно оконце; в крылечном домике на широкой лавке стояли вёдра с водой. Далее, свободно открыв вторую дверь, если та была закрыта, человек попадал теперь уж в сени, в которых также стояла лавка, над которой на гвоздях, вбитых в стену, висела всякая подручная одёжа: рабочая, домашняя, крестьянская; запомнились: овчинный тулуп, плащ-палатка да кожаный фартук. Под лавкой стояла разная, также не парадная, обувь: например, кирзовые и резиновые сапоги.
Ну и открыв ещё одну, последнюю дверь, человек попадал в первую из трёх жилых комнат дома Авдеевых, в «зимнюю» комнату. Если точнее, то посетитель этот вначале попадал в кухоньку, в которой слева от него, входившего, стоял кухонный стол, а справа – располагалась настоящая русская печь; хорошо запомнилось настоящее одноствольное охотничье ружьё, висевшее на гвозде, на стене, по правую руку от вошедшего в кухоньку, – метрах в двух от двери. Кухонька имела одно окно – обычного размера для изб, выходившее в упомянутый двор.
Пройдя кухоньку, человек попадал теперь в довольно просторную комнату, в которой стояли две лавки, большой самодельный обеденный стол да железная, достаточно широкая кровать. Лавки и кровать стояли вдоль стен, а стол – почти что посредине комнаты. Комната имела два окна, одно из которых, как и окно кухоньки, выходило во двор, а другое – на деревенскую улицу.
Повернув далее направо, человек теперь уже входил в горницу, – через имевшуюся тут, наполовину деревянную, наполовину застеклённую, почти всегда открытую, дверь. Горница, как и «зимняя» комната, была также довольно просторной комнатой. Как я уже сказал, в ней стояли две кровати, как я потом узнал, всегда в дневное время аккуратно накрытые светлыми покрывалами. Сверху, на покрывала клались большие, мягкие постельные подушки; на каждую из кроватей – по две подушки, одна на другую. Подушки эти накрывались – светлого также цвета – накидками. Была ещё какая-то мебель в горнице, которую я лично не запомнил. В горнице было два окна, выходившие на деревенскую улицу. Повернув опять направо, посетитель попадал через очередную дверь, также почти всегда открытую, в светёлку, – в третью, последнюю комнату дома Авдеевых. Светёлка, располагаясь довольно интересно, причудливо в доме, была, надо думать, самой тихой, покойной, укромной комнатой в нём. Забегая вперёд, скажу: поскольку, почти никогда не бывая в ней (меня она почему-то мало интересовала), я лично знаю только, что в этой комнате было одно спальное место – в виде кровати или же дивана. Светёлка была освещена одним окном, выходившим в сторону соседнего крестьянского дома.
Обозрев дом Авдеевых, – в основном жилую часть его, – перейду теперь к описанию всего остального, что составляло их хозяйство.
Под одной кровлей с домом, примыкая к сеням, понятно, через стену, располагался просторнейший хлев, в котором содержалась домашняя скотина да птица. Авдеевы имели: корову (как потом обнаружилось, был ещё и телёнок), примерно десяток овец, как минимум одну свинью, около десятка гусей да десятка два, а то и более, кур; три или четыре улья с пчёлами, о которых я говорил выше, покоились в саду – огороде у Авдеевых, – среди яблонь, грядок с огурцами, укропом, морковью и прочее. В саду – огороде этом стояла сторожка, маленький домик, снаружи обмазанный глиной и побеленный мелом. Если сказать точнее, то сторожка являлась ещё и сарайчиком, в котором складировалась разная бытовая утварь, например, орудия труда для сада – огорода. В сторожке – сарайчике имелось оконце и самодельная лежанка. Вообще домик этот очень сильно напоминал собой классическую украинскую хату в миниатюре; даже кровля у него была соломенная. Опять, забегая вперёд, скажу: забавляясь, я не раз заходил в обмазанную глиной, мелом побеленную, покрытую соломой, сторожку – сарайчик, – заходил, как правило, в жаркий солнечный день, и находил, что в ней, без сомнения, прохладней, чем на улице. Зайдя, я – опять ради забавы – укладывался на лежанку, и какое-то время лежал на ней, прислушиваясь дальше к своим ощущениям. Вездесущие мухи, носившиеся тут из угла в угол, а в основном бившиеся в оконное стекло домика, рождали в нём единственный звук от своего движения. Полужёсткая лежанка, застеленная чем-то и как попало, не способствовала длительному отдыху – пребыванию тут. Ну а склад всяких нужных в хозяйстве предметов, окружавших лежанку почти со всех сторон, довольно быстро наводил скуку, уныние, от которых, от этих не весёлых чувств, хотелось уже уйти, уйти из этого места.
