Обозрев дом Авдеевых, – в основном жилую часть его, – перейду теперь к описанию всего остального, что составляло их хозяйство.
Под одной кровлей с домом, примыкая к сеням, понятно, через стену, располагался просторнейший хлев, в котором содержалась домашняя скотина да птица. Авдеевы имели: корову (как потом обнаружилось, был ещё и телёнок), примерно десяток овец, как минимум одну свинью, около десятка гусей да десятка два, а то и более, кур; три или четыре улья с пчёлами, о которых я говорил выше, покоились в саду – огороде у Авдеевых, – среди яблонь, грядок с огурцами, укропом, морковью и прочее. В саду – огороде этом стояла сторожка, маленький домик, снаружи обмазанный глиной и побеленный мелом. Если сказать точнее, то сторожка являлась ещё и сарайчиком, в котором складировалась разная бытовая утварь, например, орудия труда для сада – огорода. В сторожке – сарайчике имелось оконце и самодельная лежанка. Вообще домик этот очень сильно напоминал собой классическую украинскую хату в миниатюре; даже кровля у него была соломенная. Опять, забегая вперёд, скажу: забавляясь, я не раз заходил в обмазанную глиной, мелом побеленную, покрытую соломой, сторожку – сарайчик, – заходил, как правило, в жаркий солнечный день, и находил, что в ней, без сомнения, прохладней, чем на улице. Зайдя, я – опять ради забавы – укладывался на лежанку, и какое-то время лежал на ней, прислушиваясь дальше к своим ощущениям. Вездесущие мухи, носившиеся тут из угла в угол, а в основном бившиеся в оконное стекло домика, рождали в нём единственный звук от своего движения. Полужёсткая лежанка, застеленная чем-то и как попало, не способствовала длительному отдыху – пребыванию тут. Ну а склад всяких нужных в хозяйстве предметов, окружавших лежанку почти со всех сторон, довольно быстро наводил скуку, уныние, от которых, от этих не весёлых чувств, хотелось уже уйти, уйти из этого места.
Сад – огород Авдеевых был огорожен частоколом из жердей, принесённых, без сомнения, из леса. За садом – огородом земля Авдеевых продолжалась, переходя в ничем не огороженный надел, засаженный картошкой. Всего земли у них было – обыкновенное количество – соток, вероятно, 30. Кстати, скажу, хотя это уж никакого отношения не имеет к описанию хозяйства бабы Любы и деда Евдокима, – картофельный участок этот выходил – упирался в просёлочную дорогу, за которой – метрах самое большее в стах от неё – стоял стеной лиственный лес. В этот лес я никогда не ходил, но хорошо видел, что на опушке его росли одни только берёзы и дубы. И ещё два слова необходимо сказать о хозяйстве Авдеевых. Прямо перед их жилым домом – через деревенскую, замечу, узкую улицу – метрах в 25-ти от дома, стоял амбар, принадлежавший их семейству. Амбар был бревенчатый, довольно таки крупный; его площадь на глаз была – метров 16 квадратных, высота – метра четыре. Непосредственные соседи Авдеевых, в своём личном крестьянском хозяйстве, также имели такой же точно амбар и точно там же расположенный, то есть – перед своим домом и через деревенскую улицу. Вообще амбаров такого вида, по одному стоявших перед тем или иным крестьянским домом по деревенской улице, – было как минимум несколько, оговорюсь, которые я видел в прямой видимости. Как я позднее узнал, в амбаре у Авдеевых – самое главное – хранились полные, целые мешки с зерном; в основном с рожью да пшеницей. Хранились также мука и крупа. Что ещё в их амбаре было, – совершенно не помню.
Удовлетворив своё любопытство, я вернулся с улицы в дом. В это время баба Люба надевала на голову какой-то странный, несомненно, для какой-то работы, головной убор. Честно говоря, я и сейчас не знаю – как он в точности называется. Ну а тогда не знал не только это, но даже для чего он и предназначен.
– А для чего это, баб Люб? – спросил я, указывая взглядом на предмет своего вопроса.
– Для чего? – Медку собрать надо, – ответила баба Люба и, взяв в руки ведро, нож и ещё один предмет, который назывался, как я потом узнал, – дымарь, вышла на улицу.
Испытывая новое любопытство, я пошёл за ней.
– Ты зачем это? В дом иди! Пчёлы – то кусают – знаешь как? – увидев, что я иду за ней, сказала баба Люба.
Я остановился, сделав вид, что послушался. Но через минуту – всё же был в саду – огороде Авдеевых, в котором баба Люба уже начала орудовать около одного из ульев. Заметив меня, она вторично предостерегла: – Держись дальше! Не подходи близко!
Надо ли говорить, что речь бабы Любы была далеко не чёткой, – из-за отсутствия у неё во рту – по крайней мере – почти всех передних зубов. Сколько я её знал (напомню, до двенадцатилетнего возраста моего), я всегда видел такую картину с зубами её. Вставлять их – она, скорее всего, либо ленилась по старости, либо экономила деньги на это дело; ну а жизнь в деревне – вряд ли являлась настоящей тому причиной, поскольку Сказово находилось между ближайшими к нему городами – Серпуховым и Тулой; да и Москва была, как я уже говорил, в нескольких часах езды от этой деревни; незаменимой же в домашнем хозяйстве – она, баба Люба, тоже не была, потому что жила под одной крышей, опять скажу, не одна, а со своим мужем, сыном и снохой. Встав метрах, помнится, в 5-ти – 6-ти от бабы Любы, я стал наблюдать, – как она будет делать это дело, мёд собирать.
Попробовав, как работает дымарь: хорошо выдаёт из себя дым или нет; удовлетворившись его, дымаря, работой, баба Люба напрямую приступила к делу. Отставив дымарь в сторону, она неспешным движением рук сделала из своего странного головного убора, условно скажу, накомарник. Материя, которая лежала на полях головного убора перед тем (уточню сейчас, очень похожего на шляпу от солнца), прикреплённая – эта материя – определёнными своими участками к названным полям, оказалась частой, частой сеткой. На всякий случай, замечу: сетка закрывала всё лицо, весь затылок и всю шею бабы Любы. Затем сняв с улья, около которого стояла она, самую верхнюю часть его, крышу, так сказать, его и опять взяв в руки дымарь, она, баба Люба, стала энергично окуривать им пчёл, целый рой которых «кипел» в улье. После чего, двоюродная бабушка, вновь отставив дымарь в сторону, достала из улья деревянную, квадратной формы рамку, сплошь заполненную сотами с жидким, янтарного цвета мёдом. Взяв в руку нож, она стала вырезать из рамки прямоугольные куски с сотами и складывать их в ведро. Полностью очистив рамку, баба Люба повторила энергичное окуривание открытого улья с пчёлами. Достав из него другую, точно такую же рамку, точно также сплошь заполненную сотами с таким же точно мёдом, она, баба Люба, стала опустошать – с помощью ножа – и её, также складывая прямоугольные куски с сотами в ведро.
С любопытством наблюдая за этим всем, я вдруг почувствовал, что ко мне не на шутку привязались штуки 3–4, а то и больше пчёл. Действительно, ещё не зная, как они кусаются, я попытался вначале поотмахиваться от них, словно от мух. Однако тут же получил от одной из них в полную силу укус в руку. Вскрикнув от боли, преследуемый пчёлами, я поспешил убраться из сада-огорода – во двор Авдеевых. Почувствовав, что этого мало: пчёлы не отставали от меня, – я в диком страхе, почти со всех ног пустился бежать со двора. Вырвавшись на деревенскую улицу, преследуемый пчёлами и тут, я ринулся, сломя голову, во всю мочь, без оглядки бежать по ней.
Со всех ног убегая от пчёл, я так и не смог уверенно оторваться, отвязаться от них. Гнавшие меня пчёлы, злобно жужжа, как будто прилипли к моей спине, задней части шеи и затылку.
Наведя настоящий ужас и как можно дальше отогнав от своего улья, пчёлы одна за одной, на ходу стали крепко жалить меня… Сделав своё дело, пчёлы тут же исчезли. Ну а я, пробежав ещё несколько шагов по инерции, остановился. Глубоко дыша, съёжившись от боли, я осторожно нащупал те места, куда укусили пчёлы. Один укус, так сказать, свежеполученный, пришёлся в верхнюю часть спины – и был не очень болезненный; другой, на этот раз уже очень болезненный, был в шею – со стороны спины; третий укус, точно такой же болезненный, как и предыдущий, был в затылок. Укус, полученный перед этим, в руку, был также болезненный и уже горел, надувшись заметной шишкой.
Словно побитый, я поплёлся назад. Когда я пришёл в дом (идти же в сад-огород Авдеевых мне уж, понятно, не хотелось), баба Люба, на то время закончившая сбор мёда, была дома и растирала – разглаживала руки свои, которые были припухшие то тут, то там.
– Ну что, «Батёк», и тебе попало? – взглянув на меня, сказала она (баба Люба иногда называла меня так; забавное это прозвище, уже тогда знакомое мне, было придумано ей или же кем-то из её домочадцев, конечно, ещё в прошлый приезд бабы Кати и меня к ним в гости). – Покажь, куда.
Я показал; после чего, двоюродная бабушка ловко, очень опытно удалила пчелиные жала, сидевшие во мне большими занозами в местах пчелиных укусов. Баба Катя здесь опять отсутствовала. Где она бывала? Не знаю. Хорошо знаю, что, когда я бывал в Сказово, «нянчилась» со мной, как правило, баба Люба.
