Я ответил:
– По рукам!
Мы пожали друг другу руки.
Какая сила несла меня в Рыков – неизвестно. Но донесла.
В хате Наталки уже сидел Субботин. Сидел хозяином. Наталка и Гриша стояли перед ним, как на допросе.
Когда я зашел, чтоб разрядить обстановку, сказал:
– Двери нараспашку! Не боитесь?
Субботин, не поворачивая головы, бросил в воздух:
– Мы на своей земле. Нам бояться нечего. Верно, Гриша?
Гриша утвердительно хмыкнул.
Субботин был в форме. Держал на коленях планшетку. Я сразу определил – забрал у Гриши.
Водил пальцами по вырезанным буквам и говорил:
– Раз все в сборе, собрание объявляю открытым. Тебе, Григорий, задание. Следить, чтоб вокруг лагеря была тишина. Ни один человек не должен знать. Пока затаиться. Янкель свое дело знает. Он его и делает. Нисл будет со мной на связи. Держи, Гриша, рот на замке. Это твой главный долг перед народом. Вопросы есть?
Наталка и Гриша молчали.
– Раз нету вопросов, так и говорить нечего. Нисл, сейчас пойдешь со мной. Наталка, покорми его. Заслужил.
Наталка молча дала мне еду. Не смотрела в лицо, а только все время нарочно толкала – то в плечо, то в грудь, то в голову.
Я не выдержал:
– Ты специально? Мне ж больно…
Она сказала во весь голос:
– Ничего. Не развалишься. Ты хлопец крепкий. В огне не сгоришь и в воде не утонешь. – И с вызовом в сторону Субботина прибавила: – Правда, товарищ капитан?
Гриша загоготал. Субботин его поддержал неровной улыбкой.
Мы вышли вместе с Субботиным. Он перекинул через плечо планшетку.
Я спросил просто так:
– Забрали?
Субботин огрызнулся:
– Я свое всегда забираю. Веди к Янкелю.
Пошли к Янкелю.
Шлях завалило снегом, но колея оказалась твердая. Я шел еле-еле. Субботин меня подгонял.
Я упал и говорю:
– Знаете что, Валерий Иванович… Мне теперь все равно. Никуда я не пойду. Ни к Янкелю, ни к Шманкелю. Идите сами, если вам приспичило. Я тут полежу, отдохну.
Субботин схватил меня за грудки:
– Пойдешь! Поползешь! Я тебя смертью пугать не буду. Ты и так неживой. Я тебя по-другому в чувство приведу. И приведу я тебя в чувство тем, что напомню список, который у тебя в голове должен светиться кровавыми буквами. Старик Школьников – раз. Старуха его – два. Приходько – три. Мамаша ее – четыре. Янкель – пять. Гриша – шесть. Наталка – семь. Я – восемь. Плюс те евреи, к которым Янкель хоть на минутку заскакивал хоть раз в жизни. Мало? Тебя в этом списке нету. Не надейся. Потому иди и не рыпайся.
Он прихватил меня под руку, как девушку на прогулке. Поволок вперед.
Я плелся и повторял в уме: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди». В какой-то момент забормотал вслух.
Субботин разобрал слова и подхватил: «Как я выжил, будем знать только мы с тобой…»
И так по кругу мы повторяли от конца до начала и от начала до конца.
Субботин скомандовал:
– В ногу!
И я взял шаг. Как мог, так и взял.
В Янкелеву дверь не стучали. Субботин ловко подцепил щеколду и открыл.
Янкель спал. По запаху чувствовалось, что в доме больной человек.
Субботин разбудил Янкеля.
Тот в темноте вскочил, но не удержался на ногах.
– Кто тут?
– Свои, – ответил Субботин. – Субботина помнишь?
Янкель повторил, как в гипнозе:
– Субботин. Помню.
– Вот и хорошо. Я с Нислом. Ты понимаешь? В своем уме? Или в горячке?
Янкель ответил, что в своем уме.
Зажег каганец. Сел за стол. Я тоже сел.
Субботин стоял над нами, как памятник.
– Ну что, евреи, будем разговаривать начистоту. Будем, Янкель?
– Не знаю, товарищ Субботин. Я тебя давно не видел. Рассмотрю, подумаю. С чем явился?
– Это ты мне явился, Янкель. Явился вместе с Нишкой в страшном сне. Я б тебя сто лет не видел. Вспоминал, да. Вспоминал не раз. А видеть желания не было. Честно скажу. Мне та жизнь только в кошмарах геройских вспоминалась. И ты заодно с ней. Так что я если пришел сюда, то по крайней надобности.
– Ага… – Янкель рассматривал лицо Субботина, задрав голову.
Посмотрел, посмотрел. Встал.
И уже наравне сказал:
– Поговорим, Валера. Хотите, раздевайтесь. Хотите, нет. Угостить вас нечем. Не обижайтесь.
Янкель и Субботин стояли друг напротив друга. И я понял, что Субботин сильней. И ноги у него крепче стояли на полу. И руки в кулаках наготове. А Янкель согнутый. Весь согнутый. И ноги, и руки крюками. Он не стоял. Цеплялся.
Я тоже встал. Подошел к Янкелю немножко сзади и подпер его плечом. Вроде ненароком.
– Янкель, Валерий Иванович, садитесь. Стоять – это лишнее. Мы не стоять тут собрались. Правда, Валерий Иванович?
Субботин сел первый. За ним и Янкель. Я остался между ними. Третьей табуретки за столом не было. Я снял кожух. Сел на кровать. Постель горячая от Янкелева тела. Меня аж обдало жаром и запахом больного пота.
Янкель заметил, что я без рубахи:
– Что ты голый? Так спешили, что рубашку забыл напялить?
Субботин ответил за меня:
– Нисл на жалость бьет. Ничего. Ты не особенно жалостливый, не заплачешь?
Янкель ответил с улыбкой:
– Не заплачу. Ты ж меня знаешь.
Субботин снял ватник, кинул на кровать, развернулся грудью во всю ширь, показывая Янкелю форму.
Заговорил:
– Янкель, честно тебе скажу, я не знаю, что делать. То есть я знаю. Но что знаю – то делать не хочу. Нишка заварил кашу по своей части. Это пока отставим. Но ты такой кулеш заправил – я перед тобой преклоняюсь. На самом верху не додумались, а ты сообразил. Только, как я тебя понимаю, ты с теми, что наверху, не советовался. Ты у них не в поводу идешь. У тебя свой повод. Собственный. Правильно?
Янкель не сообразил, куда клонит Субботин.
– Ну. Дальше.
– Дальше. Ты опытный партизан. Ты понимаешь, что про твои еврейские штучки рано или поздно станет известно кому надо. Я тоже тот, кому надо. На мне погоны. И твою оглоблю развернут в нужном направлении. А потом, когда придет назначенный час разоблачения еврейский коварных замыслов, вы с Нишкой, который к тебе подстегнулся из-за своей молодой дурости, первыми пойдете и за собой евреев поведете, как баранов. Ты про это подумал?
Янкель опустил голову.
– Ты слушай внимательно. Пока по-настоящему в курсе только я. Ну, Гриша Винниченко краем уха. Я ему наплел в общих чертах, что выполняется специальная операция. Что и как – не расписывал по буквам. Он будет молчать. Еще и Нишку оберегать. И вот я сейчас думаю: на корню пресечь твою вредительско-сионистскую деятельность или подписать тебя в агенты и разыграть, как говорится, козырную на сегодняшний момент карту. Мне – новые погоны. Они на дороге не валяются.
Янкель поднял глаза:
– Погоны не валяются. А я валяюсь, получается? Ты меня спроси, пойду я к тебе в агенты или не пойду. А потом себе погоны чипляй.
– Я Нислу объяснил, что ваша с ним воля меня не интересует. Он хотел повеситься, да петлю свернуть не сумел. Не дорос еще. Ты сумеешь. А что толку? Лагерь свой ты с землей не сровняешь. Мы туда оружие подвезем. Свидетелей твоих еврейских и других, Наталку Радченко, например, позовем. Они нам подтвердят про твои настроения. Устроим всемирный суд. Смерть поджигателям третьей мировой войны. Лучше второго пришествия. Будь спокоен за этот вопрос. Учти, Гриша молчит-молчит, а выпьет лишнего и кому-нибудь болтанет. Про Нисла болтанет. Нисла в лагере найдут. Чей лагерь, кто его соорудил, зачем – ответ сам собой напросится. В общем, выхода у вас с Нислом нет.
– Нет выхода… – Янкель встал, ногой отодвинул табуретку. Оперся кулаками на стол. – Что так, что так – выхода нету. А ты не думаешь, товарищ Субботин, что ты живой от меня не уйдешь?
– Как сделаешь, так и будет. Отпустишь – уйду живой. Не отпустишь – неживой уйду. Меня будут искать. Выйдут по ниточке. Я тебя и неживой привяжу крепче некуда.
Янкель повернулся ко мне:
– Ну, Нисл, что скажешь?
Я ничего не сказал.
Субботин поднялся с силой.
– Ноги натрудил по снегам бегать. Оставайтесь пока. Делайте что хотите. Все равно вам конец. А со мной договоритесь – поживете чуть-чуть. А может, и потом поживете. В тюрьме, а поживете.
За Субботиным хлопнула дверь.
Янкель метнул в меня глазами:
– Так я и знал! Зачем ты его притащил сюда? Зачем ты к нему привязался веревкой, теленок паршивый! Все доложил? Ничего себе про запас не оставил?
Янкель говорил не сердито.
А я ему не сердито ответил:
– У меня по-другому никак не получалось. Гриша Винниченко разнарядку получил. Описание примет. Меня ж за немца ищут. Прижал к стенке меня, я сдуру болтанул, что это я и есть. Убийца немецкая. А дальше закрутилось, как в колесе. Прости меня, Янкель. Я б спокойно теперь пошел по своему делу. А теперь и ты ко мне пристегнут. А Субботин что? Субботин ничего. Он же меня тогда упас. С немцем. Я на него понадеялся. А вот как он заговорил… Ему рот не залепишь. Что делать, Янкель?
Янкель кышнул меня с кровати. Прилег. Закрыл глаза. И даже вроде перестал дышать. Я присматривался к его животу. Живот не поднимался и не падал.
