– Что это у тебя сегодня портфель такой толстый? – мама собиралась вынести мусор и стояла прямо на пороге квартиры. – Ну-ка дай его сюда! Я его подержу, а ты вынеси мусор!
Одно движение замков – и огромная тетрадь сама вывалилась маме прямо в руки!
Глаза мамы мгновенно налились кровью. Прядь волос упала на лоб с испариной. Мама выхватила у Аделаиды и швырнула на пол мусорное ведро.
Для начала мама долго громко кричала о «мещанстве», о «дурном вкусе», о «распущенности, царящей в школах», о том, что её дочь, которая «должна быть лучше всех и примером всем вокруг, совершенно малоумная», что она «позорит её перед всеми учителями» и «хорошо, что она сама увидела, куда дочь катится, а не директор ей позвонила, чтоб лишний раз унизить!».
Не дай Бог, я ещё раз увижу у тебя такую мерзость – руки-ноги переломаю! А сама утоплюсь! Вот пойду на реку и утоплюсь! Ещё мне не хватало, чтоб вместо учёбы ты загружала себе голову всякими испорченными вещами! Так становятся уличными! Начинается с тетрадей и переходит в другое! Что здесь написано?
«Золотая как солнце кожа, тоненькие каблучки.
Узел волос из шёлка, складки платья легки.
Мулатка просто прохожая, просто прохожая,
Что плывёт по волнам, по волнам моей памяти…»
– Фу! Мерзость какая!! Бр-р-р! Так разговаривает только уличная шпана! Ты, собственно, и есть уличная шпана! Я всё поняла – ты останешься за бортом и пойдёшь по рукам! Там тебе и место! Чья это тетрадь? Чья тетрадь, я спрашиваю?! Ольгина? Сейчас я её матери позвоню, чтоб тоже знала чем её дочь занимается! Потому с «тройки» на «двойку» перебивается, что в голове «тоненькие каблучки!»
Аделаида плачет, умоляет маму не звонить. Ведь она дала честное слово, что ничего не случится и тетрадь она завтра вернёт.
– Ну, ты и наглая, доченька моя! – мать вдруг как-то успокаивается, даже тень улыбки скользит по лицу. Она удивлённо смотрит на Аделаиду. – Вместо того, чтобы извиниться за то, что разнервировала меня, и мне сейчас будет плохо, она думает о своих отношениях с какой-то Ольгой! Тебе эта проститутка – Ольга, или как её там, дороже родной матери! Спасибо! А-а-а! Дожили! Дожили! Она думает о том, что скажет какая-то Ольга! Вот это да! Вот это номер! Аа-а! У нас Ольга – королева! «Её величество»! Будем думать, как её не обидеть! Ты её служанка?! Служанка, я спрашиваю?! Теперь ты будешь выполнять её приказы?! Дожили, моя дочь – прислуга! «Да, Ваше величество! Как прикажете, Ваше величество!», – и мама, приподняв по бокам подол юбки, начинает неуклюже приседать в реверансе. Это выглядит ужасно нелепо и смешно. Если б мама приседала на сцене театра в какой-нибудь второсортной комедии, её бы закидали цветами и оглушили аплодисментами. Но мама приседает дома и собирается звонить Олькиной матери! Да, пожалуй, мама права. Сейчас самое страшное не то, что она будет звонить и по-учительски мягко, но настойчиво указывать Олькиной маме на «пробелы» её воспитания, и даже не то, что чужая прекрасная «Тетрадь» изорвана в клочья. Страшно не то, что они устлали пол белыми хлопьями, прямо как в документальных фильмах, когда по улицам проносятся правительственные кортежи, и с крыш здания сыплются приветственные воззвания, а сейчас надо лихорадочно думать о другом, о сиюминутном. Сейчас надо думать о том, что, как только мама положит трубку, тут же начнётся следующее действо по накатанному сценарию. Этот сценарий мама создала сама, как только Аделаида перешла в четвёртый класс. Мама в качестве карательных воспитательных мероприятий сама лично разработала и отшлифовала до мелочей домашние театрализованные постановки, потому что считала: школьная «кабинетная» система – это когда в отличие от начальной школы по каждому предмету разные педагоги, требует повышенного внимания и тотального контроля родителей, потому что в «Семье и школе» заострялось внимание на том, что «именно» в «этом возрасте формируются основные черты характера будущего строителя коммунизма», «закладываются основные навыки, совершенно необходимые для девочки, как для будущей женщины, порядочной матери семейства». Это же не какие-то там «начальные классы» с Екатериной Семёновной и её лояльным отношением к ученикам! Это уже – «девушки – подростки», так говорила мама.
«Девушке-подростку» Аделаиде, когда всё это начиналось, которая должна «блюсти себя», было уже девять полных лет!
Мама считала, что исключительно чередование методов домашнего терроризма, тотального контроля и шантажа могут привести к желаемой цели! «Я всю жизнь проработала в школе, – говорила она, – свору чужих детей воспитала, а свою никак не могу! Ну, не получается у меня! Ничего-о-о не получается! Подожди! Подожди, я сделаю из тебя шёлковую! Ты у меня по одной половице ходить будешь! Кровью умоешься! Я выбью дурь из твоей башки! Я тебя буду держать в ежовых рукавицах! Я ей: „Аделаидочка! Доченька!“ А она мне в ответ: „Гав! Гав!“ Я ей – „доченька!“ Она мне – „гав-гав!“ Я тебе так гавкну, сволочь такая!». Вот сейчас… сейчас она договорит с Олькиной мамой, положит трубку и повернётся к Аделаиде всем телом. Мама будет бить её кулаками по голове, плевать в лицо тёплой, дурно пахнущей слюной. Отец немного побегает вокруг них, что-то бормоча на турецком. Потом мама накричит на него и уйдёт на кухню. Соседка через стенку тётя Оля давно уехала в деревню. Лидиванна в больнице – у неё болит нога.
Сёмка станет в сторонку, поближе к стене, с живым интересом наблюдая за происходящим. Он что-то мурлычет себе под нос от блаженного удовольствия. Сейчас толстая, очкастая Аделаида будет снова громко орать и плакать, в надежде, что в очередной раз услышит соседка тётя Оля за стенкой и придёт маму успокаивать. Но она не придёт! Значит, мама, совершенно выбившись из сил, с грохотом упадёт в кресло и, подняв тяжёлую левую грудь, будет хвататься за место выше живота и ниже груди. Она закроет глаза и начнёт то глухо неразборчиво бормотать, то громко звать о помощи, настойчиво возвещая, что у неё «нет дыхания!!!», что «дыхание ушло!!!», оглушительно стонать, как не стонет никто другой на свете, требовать «валидол» под язык, горячую воду в грелке, горячую воду в таз на пол, чтоб «опустить ноги». Если «опускать ноги», то Аделаида знает, что надо с мамы снимать носки и, бережно взяв за ступни, помочь ей не промахнуться мимо таза, потому что у мамы глаза прикрыты, а по лицу блуждает неловкая, похожая на оскал гримаса святой великомученицы. Маминым ножкам горячо! Вообще-то она сама велела поставить около неё чайник с кипятком и поминутно доливать из него воду. Она вытаскивает ноги и старается ощупать ногами прохладные края таза. Но мама промахивается, ногой надавливает на край! Случайно, конечно… Вода льётся на пол, пропитывает ковёр, затекает под диван. Аделаида с папой и тряпками ползают по полу, под оглушительный стоны и вздохи мамы, собирают воду и выжимают её в таз. Тащят ковёр на просушку, снова лезут под диван… На маму уже нет времени смотреть, потому что вода растекается всё больше. Но маму это невнимание раздражает ещё больше! Зачем тогда это всё, если никто не видит и рядом нет ни души?!
– Чтоб ты сдохла, Аделаида!.. А-а-а! – она, собравшись силами, снова подаёт голос.
Мама глаз так и не открыла. Гак ей и не надо! Она по возне в комнате знает, что Аделаида уже здесь и всё слышит. – Это что же ты со мной делаешь?! А-а-а-а!.. Львиная доля моей болезни – эго ты!!! Будь ты проклята, сволочь! А-а-а, сволочь! А-а-а, как сердце колет!!!! Из-за тебя я уже не человек, а комок нервов! Сейчас сердце остановится! Сейчас! Чтоб я ослепла и никогда больше тебя не видела! Почему я не родилась слепой?! Может быть, тогда бы тебя вообще не было! Ты создана для моих мучений! Ты – мой мучитель! Ты Ирод! Да! Ты – Ирод царя Небесного! Ты только позорить меня можешь на весь город! Чтоб на меня пальцем показывали и смеялись! Позвони в «скорую помощь»! Эй, Василий, тебе говорю! Эй! Ты глухой, что ли?! Тут умрёшь и руку помощи никто не подаст! Позвони, пусть приедет кардиологическая бригада! Не нужны мне эти их простые врачи! Скажи им, чтоб сейчас же кардиологическая бригада приехала! Скажи: «Человек умирает!»
Папа звонит в «скорую». Они отказываются присылать «кардиологическую бригаду». Папа страшно ругается на них, кричит. Говорит так, что даже Аделаида, привыкшая к папиным «зазизги» (сосиски), совершенно не понимает, что он говорит.
Приезжает «скорая помощь». Мама при виде врачей прямо растекается по креслу и со всей тщательностью показывает, что она совсем без сознания. «Скорая» колет ей анальгин с димедролом и торопится к дверям, стараясь расстаться с ней и с папой поскорее.
Мама часто говорит, что её уже все врачи «скорой помощи» знают и что «даже по голосу знают, куда ехать, можно даже адрес не говорить!»
Мама по отъезду «скорой» успокаивается и замолкает. Теперь она «в забытьи». Но не вся. Может открывать и закрывать глаза. Папа, ощущающий по времени приближение финала, потому как вода с пола собрана, «скорая» уехала, теперь станет подталкивать Аделаиду кулаком в спину в сторону кресла с мамой:
