Приезжает «скорая помощь». Мама при виде врачей прямо растекается по креслу и со всей тщательностью показывает, что она совсем без сознания. «Скорая» колет ей анальгин с димедролом и торопится к дверям, стараясь расстаться с ней и с папой поскорее.
Мама часто говорит, что её уже все врачи «скорой помощи» знают и что «даже по голосу знают, куда ехать, можно даже адрес не говорить!»
Мама по отъезду «скорой» успокаивается и замолкает. Теперь она «в забытьи». Но не вся. Может открывать и закрывать глаза. Папа, ощущающий по времени приближение финала, потому как вода с пола собрана, «скорая» уехала, теперь станет подталкивать Аделаиду кулаком в спину в сторону кресла с мамой:
Иды к мами! Иды к мами, я тебэ гаварю! Извиныс сечаже! Сечаже извинис перед мамом! Скажы: «Мамачка! Извини меня пажалуста! Я так никада нэ буду!»
И она перестанет плакать и кинется извиняться:
– Мама!.. – негромко позовёт Аделаида.
– Какая «мама»?! Ты сказала «мама»?! – мама широко откроет глаза и ногами пуще прежнего завозит в новом тазу с горячей водой. – Какая «мама»?! Нет у тебя больше матери! Сдохла твоя мама! Да! Сдохла! Будь ты проклята, Аделаида! Чтоб ты сама сдохла поскорее!
С этого момента, как мама пожелает Аделаиде «сдохнуть», все вместе должны окружить кресло и стоять около мамы. Аделаида обязана продолжать извиняться, чтоб вымолить у мамы «прощение». Прощение начиналось с того момента, когда мама перестанет говорить, что «её мать уже сдохла», а речь её постепенно будет переходить в неясное бормотание и громкое проглатывание слюны с подёргиванием шеи. Тогда надо молча, прислушиваясь к свистящему дыханию, осторожно утирать вытекающую из угла маминого рта слюну и ловить любое изменение в положении тела, чтоб поправить подушку под головой, поднести стаканчик с водой, накидывать и откидывать на ноги одеяло…
Сёма стоит тут же и, глядя на Аделаиду насмешливо-презрительным, совсем недетским взглядом, гладит маму по плечу.
Теперь в доме несколько часов, а если затянется, то и дней, нельзя громко разговаривать, смеяться и включать телевизор. Мама вызовет на дом участкового врача Лолу и, взяв «больничный» на неделю, будет лежать в кровати. Аделаида и папа будут ухаживать за ней, приносить еду в постель и переодевать ночнушки.
Ну, и что завтра будет в школе? – Сёмка спокойно улыбается, как если б просто спрашивал, какой салат они будут готовить в субботу на домоводстве. – Одноклассники тебя засмеют, а Олька поссорится! – он говорит ровным, бесстрастным голосом. Теперь Сёма сидит в другом кресле, поставив ноги на табуретку, ничего не делает и просто смотрит в окно. В интонациях Сёмы только любопытство, больше ничего. Да и любопытства, собственно, не много. Он разочарован. Кажется, хотел развлечься, немного пошалить, но результат…
Ему снова скучно…
– Откуда она узнала про тетрадь? – Аделаида готова запустить в него чем-то, как в крысу.
– Какую тетрадь? – Сёма крайне удивлён, но почему-то почти весел.
– Так, может, это ты ей сказал…
– Что сказал?! Что ты на Дне рожденья листала её и говорила, что хотела бы такую же?! Ничего я не говорил…
– Может, ещё раз с Семёном поробовать что-то сделать? Ведь в прошлый раз с этой историей с «Тетрадью» у него в голосе был даже какой-то интерес? Или показалось? Проявление любопытства Сёме совершенно несвойственно. Значит, его тогда зацепило! Это уже чувство! Может, не всё потеряно?!
На самом деле Аделаида так и не нашла, чем его заинтересовать. Пробовала делать с ним уроки. Он делал вид, что чрезмерно интересуется вопросом, и старался увести от темы. Пыталась рассказывать о происходившем за день, нажаловаться, спросить совета. Он всегда вставал на сторону обидчиков и говорил, что Аделаида сама во всём виновата.
Почти как папа со своим извечным:
– Ти винавата! Зачэм туда пашла?!
Она хотела научить его рисовать. Он отказывался мыть кисточку, перемешивал все акварельные краски и все лунки становились одинакового грязно-коричневого цвета. Она показывала ему, как гвоздём можно делать чеканку, или выжигательным аппаратом работать на дереве. Сёма изо всей силы насквозь дырявил куски жести, а однажды, когда Аделаида меняла сгоревшую спираль, воткнул «выжигалку» в сеть. Она обожгла спиралью пальцы. Ей было ужасно больно. Ему было неинтересно. Ему было скучно. Может быть, ему было скучно именно с ней? С толстой некрасивой девочкой, за которую и его дразнили друзья? Он казался совершенно апатичным созданием. Его безразличие по отношению в Аделаиде стало доходить до полнейшего равнодушия. Мама очень гордилась Семёном. Она любила восхищаться в полувопросительной-полуутвердительной форме:
– Какой Семён сдержанный, да?!
Аделаида страшно любила Дни рождения. Особенно Сёмкин, потому что его день рождения летом и отмечали его прямо в садике перед домом, а не в душной квартире. «Что подарить? Что подарить?» – она всегда начинала думать о подарке заранее, чуть ли не за месяц. Вот всегда не знаешь – что подарить? Денег всё равно нет, чтоб что-то купить, и навряд ли они будут, потому что уже четыре года подряд ей на завтрак в школу дают проклятое яблоко и ни копейки денег на буфет. Значит, скопить с завтраков будет невозможно. Деда тоже что-то говорил про подарки. Говорил, что когда любишь, надо дарить… Аделаида покрутила головой, но не вспомнила, что именно деда ей говорил. Ее давно она прочла, что «самый лучший и дорогой подарок тот, который сделан своими руками». В прошлом году Аделаида и решила сделать ему сюрприз «своими руками».
В тот раз она начала готовить ему подарок задолго до праздника. Она знала, чего Сёма очень любит. Может быть, даже это вещь была его единственной привязанностью в доме, он постоянно её хватал, нюхал и обнимал. Это была мамина маленькая подушка. Такая из малинового шёлка, квадратная и пахнущая мамой. Мама её подкладывала под шею, когда клала голову на большую подушку. Аделаида с Сёмой, когда были маленькими, вечно делали вид, что дерутся из-за неё и несколько раз чуть не разорвали «подулю» в пух и прах. Вот Аделаиде очень захотелось подарить Сёме его собственную такую же подушку. Чтоб она стала такой же любимой и такой же родной, как мамина малиновая, чтоб спал с ней, подбрасывал. Аделаида начала с того, что стала копить вату. Её иногда «выбрасывали» в аптеке около дома, и тогда очередь выстраивалась даже на улице. Вату давали «одну упаковку в одни руки». Некоторые люди «брали», снова становились в очередь и снова «брали». У Аделаиды было в копилке пятьдесят копеек, поэтому она тоже становилась! Ей удалось собрать вату на вполне приличную, но аккуратную подушечку. Наволочку она смогла вышить старым, проверенным способом: нитки и кусочек разорванной на тряпки простыни в ящике письменного стола. Сидишь за ним, вроде как делаешь уроки, потому что сзади видно только спину и как наклонена вперёд голова. Если локти плотно прижать к бокам, то не заметно, что руки шевелятся, как будто ты что-то делаешь, и со стороны кажется, что ты действительно готовишь уроки. Почти так же, как когда тогда она смотрела свой марочный альбом, или читала «постороннюю» литературу вместо уроков. Но надо всё время быть начеку! То есть – спинным мозгом ловить даже лёгкое движение воздуха сзади. Проходит, к примеру, мама из туалета в кухню по коридору – резким движением живота вперёд ящик приводится в действие и залетает внутрь стола. Хотите – подходите! Вот она – вся Аделаида с раскрытым учебником истории перед носом! Учебник для четвёртого класса средней школы. Вот, читаю я про Ломоносова, который пешком пришёл в Москву учиться. Конечно! Ломоносов в их город, небось, не пришёл! Он в Москву пошёл! Туда, где издаются такие замечательные Буквари с красивыми женщинами в юбках, моющими «раму». Правильно, может, в Москву и я бы пешком из своего города пошла. И в лаптях. Да чего там в лаптях! Босиком бы пошла!
Аделаида всё вышивала, и мама ни разу не догадалась чем она на самом деле занимается в столе!
Замечательная новая «подуля» для Сёмы, его собственная и очень красивая была готова за много дней до праздника. Аделаида её затолкала вглубь книжной полки в надежде, что её там не найдут.
Ровно в День Сёмкиного рожденья Аделаида встала пораньше. Она вообще всю ночь ворочалась, никак не могла заснуть, потом часто ночью просыпалась. Аделаида всю ночь представляла, как Сёмка её будет подбрасывать, визжать и радоваться. Может, конечно, подарит маме, но зачем ей две?!
Она завернула подарочную подушку в красивый, глянцевый журнальный лист с картинками – сама в «Огоньке» приискала посимпатичней, обвязала всё это волнистой тесьмой крест-на крест и воткнула под повязку вместо поздравительной открытки фотографию актрисы с поздравлениями на обороте. Почти бесшумно, на цыпочках она втащила в комнату, где спал Сёма, табурет. Хорошо, что мама не видит, что она босая, а то бы такой крик подняла!
