И так, и сяк, а работа подошла к концу примерно через неделю. Всех перестриг, перебрил.
Десна готовилась к разливу. Старики говорили, что будет неминучий потоп. Кто ближе к берегу или в балке, поднимали имущество на чердаки, на крыши. Рабочие руки нужны. И я тут пригодился.
В Шибериновке встретил ледоход.
Двинулся дальше. Но легко сказать – двинулся. Честно говоря: поплыл на лодке-душегубке. Дно круглое. Колыхается при всяком движении, как люлька. А я младенчиком внутри расположился. Хорошая лодочка, если не перевернется. Долбленая. Из тополя. Но я насобачился. Правил твердой рукой.
Вода стояла всюду – и наверху, и внизу. Ни камня, ни земли, ни неба. Деревья по пояс в пучине.
Я любовался тишиной и ни про что не думал. А про что мне думать? Про Янкеля? Про Субботина? Каждый из них меня под себя хотел подладить. А я вывернулся. Ну тогда, может, думать про своих родителей и про отца в особенности с его еврейскими подарочками налево и направо? Нет, нет и нет! И нет!
Я лучше думал про Надю Приходько и Наталку Радченко. Не в связи с происшествиями моей жизни, а как про женщин, у которых есть все, что мне надо в мои молодые годы. Я – человек, и мне не чуждо. А как же. Омрачал мои представления тот факт, что Надя, скорей всего, в Киеве и про меня забыла с легкой усмешкой. А Наталка носит в животе ребенка неизвестно от кого. Не от меня. А ведь мы с ней лежали рядом. Но до дела не дошло.
Добрался до Корюковки. Развернулся там. Корюковка – не село. Райцентр. Не такой, как Козелец или Остёр до войны. Все выгорело. Остались считаные хибары. А люди живут. Пришлых больше, чем коренных. Но милиция есть.
Я, как обычно, остановился у хороших людей.
Делаю свою работу по округе. Беру копейки.
Заходит милиционер. Отдает мне честь с вопросом: кто, откуда, на каком основании хожу туда-сюда? Говорят про меня. И до органов местного порядка дошло. Не с претензией, а просто.
Показываю паспорт. Милиционер – молодой, мне ровесник – смотрит, читает.
Потом говорит:
– А мне про тебя Гриша Винниченко рассказывал. Дружок твой. Ох и пройда ты!
Я встречно спросил:
– Почему – пройда?
– Гришка не обосновывал. Просто детство свое тяжелое вспоминал. И про тебя приплел. Говорит: «Нишка Зайденбанд – пройда. К нему в рот не лезь. Палец откусит». Надолго тут?
– Как получится. Я в отпуске. Стригу за копейки, а лучше за еду. Люди ж просят. Не откажешь. Тебя постригу. Инструмент хороший. Немецкий.
Он соглашается.
Я стригу.
И в один момент милиционер говорит:
– Гриша обещал приехать. У меня ж сестра замуж выходит. Катерина. Сидела-сидела, и выходит. За сосницкого хлопца. Легкий инвалид. Что-то такое, что у него внутри, а сверху – нормально. В воскресенье гулять будем. Приходи! Гриша обрадуется.
Я поддакнул, что Гриша точно обрадуется, и я тоже рад. Предложил сделать городскую прическу невесте и жениха побрить-подстричь.
Милиционер заулыбался, еще больше задобрел. Познакомились за руку. Он назвался: Головач Иван.
Свадьба уже началась во всем разгаре.
Гриша приехал. В форме, конечно. Головач рядом со мной место расчистил, усадил Гришу. Так и сидели на лавке рядом.
Общего взаимного внимания между нами – ноль. Заодно только «горько» кричали.
Гриша пил не в меру, но красиво. Запрокинет стопку, замрет. А потом отомрет и выдохнет изнутри. Я попробовал, но захлебнулся.
Он меня по спине деликатно постучал и шепнул на ухо:
– Не помирай, Нишка, ты Родине нужен.
И больше в мой адрес ни слова. Когда началась настоящая гульба, Головач к нам подсел.
Говорит:
– Эх, дружки закадычные, что-то между вами дружбы не вижу. Поцапались? Девку не поделили? Так тут полно! Выбирайте!
И рукой провел по окружности хаты. Громко сказал, для всех.
Я сказал:
– И выберем!
Гриша поддакнул, как смог. Язык у него сильно заплелся.
Головач нас за плечи обнял и предложил тост за героев войны. Я раньше заикнулся, что партизанил в этих местах, гости многие при орденах и медалях, жених с двумя медалями за храбрость и одним орденом Красной Звезды. Хороший вроде тост. Безобидный.
Но тут одна баба заголосила.
– Ой же ж вы, герои сраные! А мои детки малые в земле!
И другие бабы заплакали. Утираются краями платков. Шикают на нее. А сами плачут.
И тут начался настоящий вой.
Жених не выдержал напряжения, закричал:
– Ану замовкнить! У мэнэ вэсилля! У мэнэ унутри ничого нэмае, токо кости, а вы носамы хлюпаетэ! Цыц, кажу! Хто зараз нэ замовчить, того розстриляю! Чи кращэ ножом поколю!
И хватает большой ножик. Вывернул прямо с кусищем холодца из громадной миски посередине стола. Главное угощение, можно сказать. Гордость. А он так.
Бабы затихли.
Жених говорит с ножом в одной руке и стаканом в другой:
– Хто нэ выпье, той побачить, шо будэ!
Все выпили.
Тогда Головач взял слово.
– Дорогие товарищи! Нечего здесь политику разводить! Все мы тут герои. А вот давайте выпьем в память о тех, кто погиб в неравной схватке с лютым врагом!
Снова та же баба заверещала:
– От, от, выпьемо! Заллем свое горэ! Налый мэни, Ваня, налый повнисиньку, шоб я всэ забула! Як нимци нас попиджигалы, и мы горилы аж до попэлу! Тры дни горилы! И у Сосныци дым бачилы, и у Холмах, и у Щорси… И партызаны бачилы з свого лису! А нихто до нас нэ прыйшов! Нихто нэ грымнув, шоб хоч трохы нимцив тых проклятущих напугать… Шоб у ных у штанах намокло. Ану, хто тут партызаны? Видповидайтэ! Чому нэ грымнулы? За шо мои диточкы сгорилы? Чому усэ сэлыще погорило? Нихто й нэ рахував… Мы сами рахувалы. По головах рахували, но ногах, по рученятах малых рахували… Сим тысяч!
Баба выпила полный стакан. Причем сама себе из сулеи налила самогонки. Сулея пятилитровая. Хоть и наполовину уже пустая. И рука не дрогнула. Выпила, стакан на пол бросила. И стоит.
Ее хотели вывести на чистый воздух.
А она кричит:
– Вы же ж партызаны, нас же ж за вас вбывалы! Шоб мы вам хлиба нэ давалы! А хиба мы давалы? Вы самы забыралы! А колы наш час настав – дэ ж вы булы? – И в меня персонально кривым пальцем тычет: – Дэ ты був? Памьятаеш пэрше бэрэзня сорок трэтього року? Я зараз у тэбэ на лоби выцарапаю, шоб памъятав! Я вам усим выцарапаю!
И принялась отнимать нож у жениха. Он не отдал. Толкнул. Баба не пошатнулась. Сама его толканула. Он чуть не упал. Крупная женщина.
Я молчал. Видели мы черный дым над Корюковкой. Смотрели. А вперед не тронулись. И командир наш самый главный на тот момент – товарищ Федоров – видел. И он не тронулся. Приказа не поступало.
Баба вырвалась и бросилась ко мне. Понятно, я не ихний. Не со своими же ж ей драться. Вцепилась мне в волосы. А я и так клочками лысый.
Она мне последнее выдирает и приговаривает:
– Ось тоби, гад! За моих диточок! Ось тоби! Ось тоби!
Причем ногтем по лбу царапает фигурно. Больно! Чувствую, кровь сочится.
Оттащили ее. Вежливо вытолкали под руку из помещения.
Гриша предложил:
– Нишка, пошли на улицу. Сейчас может драка быть. Я по Головачевым белькам бачу. Вже белые. Зараз почнэ кулакамы махать.
Мы вышли.
Я говорю:
– Невеста получилась красивая. Я подстриг. И накрутил. И жениха побрил. И Головача подстриг. А ты, Гришка, под машинку оболванился… Меня б попросил, я б тебе форму придал на все сто.
Гриша с трудом держался на ногах. Мы побрели не спеша до хаты, где я временно проживал.
Спали хорошо.
На рассвете Гриша подал голос:
– Нишка, принеси похмелиться! Иди, там еще гуляют. Принеси. Сам не дойду. Как друга прошу!
Я пошел.
А там уже настоящая и непредвзятая пьянка вместо свадьбы. Конечно, участников заметно меньшее количество, чем сначала. Но зато такие, каких и выстрелом не возьмешь, не только горилкой-самогонкой. Ваня Головач в гражданском. Милицейскую форму снял. Совсем по-домашнему. Жених в чистой рубахе. Прежнюю, видно, запачкал. И правильно, где пьют, там и льют. Из женщин – никого. Только баба, которая мне лоб царапала грязным ногтем. Я как ее увидел во всей ее неприкрытой красе, так сразу про свой лоб и подумал, что ничем его не помазал.
Подошел к столу без приглашения, как старый гость, налил чарку, в чарке пальцем поболтал и лоб себе хорошенько помазал. Крепко защипало. Поднял тост, как полагается, за хороший стол, за гостей, и чтоб нам всем спокойно жилось на свете.
Мужики опрокинули.
А баба говорит, как трезвая:
– А дэ ж твий дружок Грышка? Мине рассказалы, шо он за гусятына. Про батьку его. Вэды Грышку сюды, зараз вин за батьку свого ответит! Може, его батька в окружении стояв з шмайсэром, эсэсам подсобляв, колы наших дитэй и нас жглы вогнэм и вишалы по очерэди и без пэрэдышкы…
И все внимание – на меня.
Я говорю:
– Извините, батьковна, имени-отчества вашего не знаю. Но знаю, что лично Гриша служил нашей с вами Родине с оружием в руках в рядах Советской Красной армии. А батько его – Дмитро Иванович, действительно бывший полицай. Но учтите. Он меня своими руками от фашистов спас. Через него я у партизанов оказался. И теперь говорю с вами. И говорю правду-матку.
