– А как же социализм, равенство, братство? – Подал голос Звягинцев.
– А хрен его знает, – отмахнулся Митронов. – Как оно было на самом деле. Отсюда и не разобрать. Хотя, если поразмыслить, всё вроде проясняется.
– И чего там вырисовывается?
– А то, что нам мозги всё время пудрили, про достижения разные…
– А космос, а урожаи, а прирост поголовья, электрификация, – как же?
– А я знаю! – перебил Пронин. – На зэках потому что всегда выезжали. Да! Сначала их вперёд пускали: трассу прокладывать, котлован копать, и прочее, потом уже, когда самое тяжёлое сделают, комсомольцев с флагами пускали… И дёшево и сердито. Ага! И деньги в карман государства… А работнику шестьдесят рублей в зарплату, и Ваня не чешись.
– Да, а жизнь проходит, мать её… Всё время в трудностях и заботах…
– Как до зарплаты дожить?
– Зато весело жили… – вдруг сладко пропел Байрамов. – Как бывало соберёмся у шурина ли, у деверя или у родителей… Как начнём бывало песни петь… До первых петухов почти.
– Ладно, ты, до петухов… – беззлобно передразнивая, прервал Звягинцев.
– Это ты с девками до петухов вертухался, а родители всегда рано по-хозяйству вставали… До зори.
– Эй, мужики, о чём это мы? – Потерял нить разговора Василий Кузьмич.
– Отклонились вроде… – Обрадовано вспомнил. – А, почему злости много вокруг стало?! А потому что видим, нас всё время обманывают, и не просто обманывают, а унижают или изничтожают наше достоинство, наши корни выветривают…
– Тут в точку, пожалуй. И чёрные поэтому уже нами верховодят…
Чужие.
– Девок наших молоденьких они в основном и портят. Генофонд…
– Так девки уже и сами… везде по миру.
– Так потому и уезжают, что на мужиков положиться нельзя… На нас, в смысле…
– Вот, бляха-муха, получается – правильно сегодня про нас бабы на собрании говорили. Мы во всём виноваты. Чего-то мы упустили в жизни, мужики… Выпустили из рук. А, мужики?
– А рода потому что нет, семьи самой… Вон, куда не глянь, одни мы – старики – и остались.
– Хорошо, правда, внуки какие ещё с нами…
– Да, это хорошо, что не всех туда с собой забрали маяться…
– Слушайте, что я тут недавно ночью удумал.
– Ну, Палыч, что, расскажи. А то молчишь всё, молчишь…
– Мысль такая интересная вроде пришла… Не спал как-то, не спал, и вдруг… Послушайте. Если наше государство сравнить с человеческим организмом… мы, наше село, как будто бы, например, мизинец правой ноги…
– Почему правой?
– Да пусть хоть левой… Так вот, и все остальные: сёла, посёлки – маленькие, средние очень большие и тому подобные города будут частичками этого тела… органами в смысле.
– Ну!..
– И если тело здоровое, не больное, все органы работают нормально, человеку легко, всё ему по силам. Так, да? А если мы все будем покидать родные места и уезжать в город, в Москву, или, не знаю…
– В Санкт-Петербург… – подсказал Митронов.
– Ага, в Санкт-Петербург, то что, скажите, с человеческим организмом произойдёт, если вся кровь к сердцу прильёт, либо к голове… Что получится?
– Голова лопнет, или сердце разорвётся.
– Вот, и я так подумал! То есть смотрите что получается, вот мы, мужики, пить водку перестали – спасибо, сухой закон! – и голове, и сердцу, и ногам легче стало. Легче, правда? Легче?
– Ну!
– Я и говорю, если мы все, люди, перестанем переполнять разные города и столицы, вернёмся к своим гнёздам, да наполним их жизнью, тогда каждый пальчик, каждый суставчик, руки, ноги…
– Задница… – подсказал Пронин.
– …Да, и она тоже, – запоров не будет, – игнорируя шутку, продолжил я. – Весь организм государства вздохнёт свободнее. Здоровее будет. Пусть каждый будет хозяином на своём месте. Тогда и род семейный появится, история начнётся.
– А почему в города-то тогда люди едут? Глупые, что ли? – Со значением перебил Байрамов, и сам же ответил. – Нет. Потому что дома делать нечего.
– Как это нечего? – Удивился Звягинцев. – Ты посмотри вокруг. Разве у нас нечем заняться?
– Ну это сейчас дело появилось.
– Так и я про то же вам говорю, – с жаром наступал Митронов. – Надо нам срочно родню всю домой возвращать.
– В общем, да. Но как это сделать?
– Как-как… написать открытое письмо… К президенту, например, обратиться, мол так и так… товарищ, или как там тебя… Хватит сопли жевать, выступлениями заниматься, пора и о нас подумать. В смысле дело сделать.
Вернуть всё к истокам, к семьям своим, к делу. Мы вот уже начали. Пусть пример берут. Спасибо, Палыч, вернулся. Пусть и остальные возвращаются.
– Надо нам законы менять… – со вздохом заметил Байрамов. – Ох, надо!
– Надо, – согласился я. – Да! При сегодняшнем положении дел, скоро все батраками станем Только уже для иноземцев, и на узаконенных основаниях… За что же тогда мы, наши отцы и деды, всю жизнь боролись, ёпт её в телегу. Мы же русские! Русские! Россияне мы… или кто?
– Правильно говоришь, Палыч. Надо всё брать в свои руки. Всё возвращать к справедливости и уважению…
– К жизни достойной.
– К работе…
– Это да. Это обязательно.
– Всему плохому, не нашему, нужно давать немедленный отпор. Не спускать. Хватит на нас ездить. Мы никогда не были националистами, как я понимаю, но жизнь требует. Иначе, нам хана.
– Значит, нужно – против этих, которые приезжали, круговую оборону нам принять. Так, да, Палыч? – за всех спросил Звягинцев.
– И против них, и против всех, кто нам жить мешает. Главное, в себя поверить. Сорняк в самих себе выкорчевать. Вы ж знаете, если его упустить, он всё собой заполнит, всё заглушит… Мы должны поверить в себя, как это было, например, в начале перестройки. С себя нужно начинать.
– Ну, Палыч, ну, молодец!
– А что, всё правильно. Всё расставил по местам, всё разложил.
– Как по-книжному… С себя!.. Здорово.
– Ага, и про письмо, и про государственный организм, всё правильно, всё доходчиво.
– А это, Евгений Палыч, – Байрамов легонько толкнул меня локтём. – Скажи, те ребята, которым ты звонил, ну, по-сотовому своему, они надёжные? Они смогут нас защитить, как думаешь? Можно надеяться?
– Думаю да. Но быть готовыми к следующим каким наездам – обязательно.
– Значит, что, мужики, получается, нам на старости лет не только перестройку прожить приходится, но и армейские навыки какие вспомнить? Кто чем в армии занимался, да? – подвёл черту Митрофанов.
– Да!.. – спокойно подтвердил Звягинцев. – Придётся.
– Наверное, – без заметного энтузиазма согласился и Байрамов. Немного помолчав, стесняясь, сообщил. – А я в армии писарем был.
– Ой, как хорошо! – преувеличенно восторженно поддержал Константин Пронин, и сменил тон на суровый, пробасил. – А здесь, писарь, снаряды будешь подносить.
– Какие снаряды?! – отмахиваясь руками, испуганно просипел агроном Байрамов. – Откуда? Ты что?
– От верблюда. Не боись, Василий Фокич, если понадобятся – найдём. Страна большая. Земляки или однокашники везде найдутся… – Пронин шутливо толкнул Звягинцева. – Так я говорю, нет, Кузьмич?.
Тот, угукнув, пробурчал:
– Это само собой!
– Погодите-ка, погодите… – пряча ухмылку, Митронов поднял указательный палец вверх, призывая к молчанию. Сощурился, что-то припоминая, и вдруг, легко узнаваемым голосом экс-коммунистического вождя, неожиданно очень похоже, именно голосом того трибуна, как на заезженной пластинке, так же картавя, громко произнёс: «Всякая геволюция, това-гищи, тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться! Да зд-гавствует габоче-кгестянский п-голета-гиат! У-а, това-гищи!»
– Ур-ра!..
Окрылённые привычным патриотичным призывом, рефлекс у нас такой сохранился, мы дружно заорали, забывшись про позднее время. И тут же, рассмеявшись, конфузливо смолкли:
– Тшшь, мужики… Тихо! Люди спять. Разбудим.
В ответ, неподалёку от Байрамовской бани, в курятнике, тревожно заквохтали разбуженные куры. Здесь же где-то, в стайке, сладко причмокивая во сне, глухо завозились поросята. Ещё дальше, по селу, разноголосо затявкали собаки, дружно передавая тревожную эстафету.
– Тшшь, мужики!.. Тихо!
– Всё, закончили на сегодня дебаты, одеваемся.
– Ага! Пора. Полный этот, как его… консенсус.
– Утро вечера мудренее.
– После такой-то баньки, это уж точно.
В воздухе витал запах свежих берёзовых веников, душистого мыла, остывающего пара, горячих распаренных тел, травами и цветами, задуваемыми летним тёплым сквознячком в раскрытую дверь бани, и тонкой отдушкой разной сельской домашней живности.
Спокойствие и умиротворённость.
Село… Деревня…
Спало село. Наше село, родное.
Маленький выздоравливающий организм, в теле большой, огромной страны.
25.
Два следующих дня нам дались с трудом. Мне, во всяком случае. Я серьёзно переживал оттого, что проблемы доверил решать не милиции, как закон государственного устройства предписывает, а частной структуре. По сути, таким же, быть может, бандитам. Я отгонял эту «дурную» мысль. Пытался убедить себя, скорее оправдать, что эти, коли они защитники, они, конечно же, положительные ребята. Они, Робин-Гуды. Не отморозки, беспредельщики, а порядочные, мужественные ребята, которые стоят на принципах товарищеской взаимопомощи, справедливости и патриотизма. Как скорая помощь, например. Да!
