Я же делал это исключительно по нужде, поэтому стоять на руле мне было гораздо легче. Может это и хвастовство, но я чувствовал судно, словно сливался с ним в единый организм.
Это заметили и Палыч и капитан.
– Сергей Павлович, а как ветер? – я, увлечённый соревнованием со стихией, заметил, что поведение океана изменилось в худшую сторону. Волны стали выше, значительно выше десяти метров, значительно длиннее. В ложбине наш кораблик скрывался полностью.
– Приближается к сорока.
По палубе гуляли волны. За моё отсутствие они размолотили принайтованные в карманах тридцать бочек с селёдкой.
Зачем-то капитан оставил в авоське надутыми кухтыли. Я не успел постоять и пяти минут как под напором волны выстрелом лопнул один из них. Зачем их оставил капитан? А, может быть, это они спасли нас от гибельного переворота?
Машина работала на «полный вперёд», но нас несло, хорошо, что не разворачивало.
Капитан всматривался в клокочущий океан, словно пытался найти спасительную и лёгкую дорогу. Несколько раз подходил к компасу.
– Постарайся, Саша, держать курс 270 градусов и, по возможности, спускайся к югу. Как бы нас на Гебриды не выкинуло. Но всё равно – не подставляй борта!
– Есть, товарищ капитан!
Капитан постоял ещё несколько минут и, бросив дежурную фразу – если что, немедленно докладывать! – спустился к себе в каюту.
В четырнадцать часов справа над горизонтом появились просветы в бешено несущихся облаках, о чём я немедленно доложил штурману. Облака вели себя странно – они закручивались и неслись, исчезая, вверх. Остро блеснула молния.
– Сергей Павлович! Смотри – гроза! Молния!
– Где?
– Вот там, справа!
Звук ветра изменился. Теперь это был нескончаемый, злобный визг. Изменилось и волнение. Сначала я подумал, что мы попали в снежный шквал – на нас неслась белая стена, словно метель. Но это была вода. Ветер срезал, как бритвой, верхушки волн, и дробил их в мириады капель. Окна рубки оказались забиты потоками воды, через них ничего не было видно. Меня охватил страх, я ослеп. Вспомнил, как во время зимней практики в Баренцовом море, мы попали в обледенение. Окна забивало рыхлым льдом, видимости никакой, и пришлось выбить стекло, а мгновенно налипавший на отверстие лёд убирать рукой.
Сейчас мог спасти только маленький, диаметром 400 миллиметров, вращающийся от электромоторчика, диск, устроенный в окне перед рулевым.
– Палыч, включи! – я показал глазами на это устройство.
– Тумблер у тебя на подволоке!
– Ясно!
Я включил, струи сгонялись со стекла центробежной силой, но несущийся на нас поток был такой плотности, что помощи от диска было мало – на нас неслась стена воды, в этой стене только угадывались серо-зелёные громады волн.
В секундном просвете я с удивлением обнаружил, что гребни шли на нас не только в правую скулу, но и с левого борта. Волны по спиралям торопились к освещённому участку. Сталкиваясь между собой, они или вырастали в полтора-два раза, или гасились, образуя подобие ложбин.
Я старался находить эти ложбины и направлять траулер к ним, при этом картушка компаса крутилась во все стороны. Лавировать стало трудно, почти невозможно.
– Сергей Павлович! – воскликнул я, – что делать?
Штурман, видевший мои шатания, подошёл к трубе прямой связи, дунул:
– Николай Егорович, поднимитесь к нам, тут творится нечто невообразимое, я такого ещё не встречал.
Через две минуты капитан, в домашнем халате, уже стоял рядом со мной, наблюдая за моими действиями.
– Приготовьтесь, моряки, мы скоро попадём в «глаз бури». Многим удалось его увидеть, но не каждый смог рассказать об этом.
«Почему?» – хотел спросить я, но сразу и дошло.
– А мимо никак нельзя проскочить? – удовольствие попасть в ряды молчунов не прельщало.
– Нет, штурманёнок, не та у нас посудина, чтобы вырваться из объятий урагана. Смотри, юноша, запоминай, – такое бывает в жизни считанные разы. Или никогда. – Капитан восхищённо смотрел на бушевавшую стихию.
– А что мне делать?
– Ты действуешь правильно. Главное – не подставить борт.
– Николай Егорович, а что вы меня штурманёнком всё обзываете, – обидно!
– Извини, юноша, я не прав. Так, Сергей Павлович?
Второй посмотрел на меня оценивающе, мотнул головой – согласен.
Нас било со всех сторон, штурвал стал горячим.
Ветер кончился внезапно, его словно засосало открывшееся, без единого облачка, небо с ярко светившим солнцем. Только порывы прорывались через невидимую черту, осыпая нас фейерверком хрустальных брызг.
Солнце уходило на запад, спускаясь к бешено крутящимся против часовой стрелки облакам, сверху белым, а внизу иссиня чёрным.
Открывшийся океан был изумительно красив.
Волны, пенные гребни на которых исчезли, шли друг на друга со всех сторон.
Сталкиваясь, подобно хрустальным башням вздымались вверх, рассыпаясь тысячами брызг. Белое солнце просвечивало их насквозь, на изломах потоков вспыхивали яркие зелёные лучи. Вода, – самая чистая вода мирового океана, приобрела изумрудный цвет, она перестала быть серой, страшной, злобной. Захотелось плясать вместе с судном в этом безудержном танце волн.
Это завораживающее зрелище подействовало и на капитана.
– А почему нет музыки? Алексей! – крикнул он в радиорубку, – где музыка?
Открылась дверь, высунулась всклокоченная голова радиста, на лбу красовался здоровенный синяк.
– Где музыка? Ты посмотри – какая красота!
– Так вы ж все пластинки побили!
– Я побил? Когда?
– Да когда вы оверкиль пытались сделать. Я уже и SOS хотел включить.
– Э, Лёша, нам никакой твой сигнал не помог бы. Так будет музыка?
– Одна пластинка всего осталась, про Мишку.
– А по радио что?
– Николай Егорович, вы же знаете – один аккордеон.
– Ну, давай Мишку, что б веселей было. А то, как на похоронах…
– Саша, – обратился он ко мне, – держи по-прежнему на большую волну. – А ты, Сергей Павлович, понаблюдай вместе с Брынцевым за обстановкой, лови изменения. Должна же эта машина когда-нибудь остановиться. И – главное – определяйтесь быстрей.
Уходя к себе, остановился возле меня, тронул за плечо.
Я оглянулся, – капитан внимательно смотрел мне в глаза:
– А страшно было?
– Когда? – совершенно искренне удивился я.
Несколько мгновений кэп смотрел на меня, но ничего не сказал, повернулся и пошёл по трапу вниз в свою каюту.
И тут грянула песня – «Мишка, Мишка, где твоя улыбка…» – Лёша явно перестарался с громкостью.
На музыку из носового капа высунулись две мятые рожи. Я удивился:
– Сергей Павлович, всем же было приказано перебраться в корму?
– А эти остались. Но, видно, проголодались. Голод не тётка…
Моряки желали присоединиться к нам, но гуляющие по главной палубе хаотичные валы погасили это желание.
Дверь капа захлопнулась, ручки задраек повернулись, герметизируя носовой кубрик.
Судно крутилось в кольце «глаза урагана», уворачиваясь от наиболее высоких валов. Я инстиктивно уводил его от границы бешено крутящихся облаков.
– Палыч, – в отсутствие капитана я мог позволить себе фамильярничать, – а где мы находимся?
– Не знаю, Санёк, ураган идёт в Северное море. Полагаю, что мы Шетланды проскочили.
Солнце, блеснув напоследок зелёным лучом, скрылось за овалом облаков.
– Мы меняться будем?
– Кэп попросил меня остаться, а это значит, что и ты со мной будешь, – улыбнулся он. – Сам должен понимать, что третьему вахту доверять нельзя.
Я кивнул, соглашаясь с ним.
– А старпом?
– У него голова болит, контузия сказывается, кэп приказал его не трогать.
Старший помощник, азербайджанец, в войну ходил на подлодке.
– А ещё кэп убедительно просил до темноты определиться.
– Звёзды зажгутся, тогда и определимся.
– Вот и подождём.
Песня про лихого Мишку регулярно повторялась.
– Жалко селёдку, – вслух сказал я про разбитые бочки в карманах, – тонны три уплыло.
– Ты о чём жалеешь? Ты кренометр видел?
– Видел, ну и что?
– Да шестьдесят четыре градуса крена за мои шесть лет на флоте я ни разу не испытывал. Кэп сказал, когда ты вниз спустился, что мы в рубашке родились. Приказал – до конца рейса показания не сбрасывать! А мне сдаётся, что ты к этому сильно причастен!
– Да не надо на меня геройство вешать! Там всё по плану было. Нас когда повалило? Когда мы почти на гребне были, так? А дальше мы покатились по склону вниз, и опрокинуться уже никак не могли. Конечно, до гребня нас могло перевернуть, но шанс был, и мы его использовали.
Второй задумчиво посмотрел на меня, потом сказал неожиданное:
– Поэтому, ты, парень, и стоишь на руле. И дальше стоять будешь! Пока не выберемся из этого ада.
Я задумался – как это, перевернуться? Там же никакого спасения! И стало страшновато…
– Палыч, смотри – прямо по курсу – звёздочка!
Палыч посмотрел в боковое окошко:
