Второй задумчиво посмотрел на меня, потом сказал неожиданное:
– Поэтому, ты, парень, и стоишь на руле. И дальше стоять будешь! Пока не выберемся из этого ада.
Я задумался – как это, перевернуться? Там же никакого спасения! И стало страшновато…
– Палыч, смотри – прямо по курсу – звёздочка!
Палыч посмотрел в боковое окошко:
– О, и здесь есть! Кто пойдёт – ты или я?
Признаться, я устал крутить штурвал, захотелось отдохнуть.
– Я пойду, с вашего позволения, сэр.
Палыч принял у меня штурвал, я прошёл в малюсенькую штурманскую рубку.
Ожидал увидеть последствия крена, но всё было нормально. Карта на столе, там же вахтенный журнал, транспортир и штурманская линейка – в ящике стола, в коробочке лежат несколько остро отточенных карандашей и секундомер.
На карте проложен предполагаемый курс, есть последнее место. Этим, как и порядком в рубке, занимается Палыч. Выходит, что мы уже прошли пролив между Шетландами и Оркнеями, но это может подтвердить только определение по звёздам.
Открыл ящик с секстаном, вытащил его из устланных красным бархатом пазов. Открыл крышку ящика хронометра, засёк время пуска секундомера. Секундная стрелка достигла нуля, я запустил секундомер. Теперь на крыло мостика, ловить секстаном звезду и «посадить» её на горизонт. Заскочил в рубку, записал показания. Проделал то же самое со второй звездой.
Поколдовав с «Ежегодником» нашёл свои звёздочки, и вот перекрестье двух линий – наше место!
Ого, мы находимся значительно южнее, в опасной близости от восточной оконечности крайнего острова.
Предупредив второго, повторил все свои действия. Место оказалось смещённым на милю юго-западнее первого, как раз на пройденное нами расстояние между двумя измерениями.
Результаты доложил второму.
Он вернулся из рубки, посмотрел на меня, покачал головой:
– Слишком гладко, Сашок, не верится.
– Так проверьте сами, сэр! – я был в некоторой эйфории от хорошо сделанной работы.
Палыч возился дольше. Вышел, улыбаясь:
– А ты почти гений!
– А почему почти? – я обиделся. – Если бы вы знали, сколько раз за вахту я определялся на третьей практике, вы бы не удивлялись, – по сорок, пятьдесят раз! Мы ходили на поисковике, искали стада трески. Когда находили, становились на якорь и звали всех наших к себе. Времени у меня было – навалом!
– Ну, иди, взгляни на мою работу.
Точка его лежала в двух кабельтовых от моей – в пределах ошибки.
– Пойду к кэпу доложиться. – И спустился вниз.
Небо заволокло облаками, стало совсем темно. Ветер был потише, визг кончился.
Я включил прожектор, в его свете увидел перебегавших из носового кубрика моряков. Одного прихватила волна, и если бы не заботливо протянутый леер, за который он успел схватиться, его, в лучшем случае, могло бы повалить на палубу, а в худшем – смыть за борт.
Палыч вернулся, дыхнул на меня ароматом коньяка.
– Аллес гут, штурманёнок, курс 162 градуса, по возможности. И дал мне целый апельсин.
– А коньячку, хотя бы в клювике?
– Зелен ещё, мой друг.
– Как на руле три вахты стоять, так зелен, а как приободрить капельку, так сразу…
– О! – перебил Палыч, – дуй в кают-компанию, перекуси. Там кандей постарался что-то приготовить.
Я подождал, пока минует очередная волна.
– Пожалуйста, сэр, – и отступил на шаг, не выпуская рукояток из рук.
Палыч аккуратно занял моё место, моя вежливость ему нравилась. Улыбка, слегка обалдевшего от рюмки, улетучилась, когда в окна рубки ударил очередной пенный вал.
Я подошёл к трапу, ведущему на главную палубу, – навстречу поднимался кок. Балансируя, он нёс в одной руке миску с чем-то, во второй – кружку.
Я принял у него кружку и вовремя: – нос судна задрался, кок потерял равновесие и едва успел схватиться за поручень свободной рукой.
Кока крепко качнуло, но он удержался, удержал и миску. Криво улыбаясь из-за распухшей правой щеки, подал мне миску:
– Я сам пришёл, Саня, помоги, сил моих нет больше! – и лицо скривилось от приступа боли.
Я посмотрел на второго – чем помочь? Я же не стоматолог, нас этому не учили. Зуб выдернуть? Страшно! Да и как?
В чемоданчике, насколько я успел заметить, никаких щипцов не было.
– Саня, помоги! Ребята сказали, что ты можешь! – почти плача, снова попросил он.
Я хотел спросить про тех, кто сказал ему обо мне, как спасителе, но потом передумал – а, вдруг, и смогу помочь?
– Ладно, Лёха, держись, что-нибудь придумаем.
Кок развернулся и стал спускаться вниз. А я остался стоять, качаясь, с кружкой в одной руке и с миской во второй. Увидев содержимое миски, обалдел, – там, сразу, были загружены: печень тресковая, шпроты, а поверх лежали два бутерброда с балыком лосося. Сразу вспомнил, что лосось иногда попадал в сети, но на столе не появлялся, исчезая неведомо куда.
И вот теперь он выплыл, вызвав зверское слюноотделение.
Меня догнал голос второго:
– А посмотри-ка, штурманок, что у тебя в кружке! – сказал он, не оборачиваясь ко мне.
Я нюхнул, качка услужливо плеснула мне каплю содержимого в губы – я почувствовал нежный аромат хорошего портвейна.
– За что? – я повернулся к Палычу.
– За, подвиг, мой друг, за подвиг!
Чертовщина! Привыкший оценивать свои поступки трезво, даже очень трезво, я ничего такого и не заметил в своём поведении за этот день.
Да – стойкий, да – могу три-четыре вахты стоять подряд, да – не прошу замены и могу трое суток выбирать рыбу и грузить её в трюм, успевая поспать стоя, прислонившись к пиллерсу.
– Не пижоньте, мой друг, народ всё видит и понимает! – второй не отрывался от окна.
Два вопроса – где перекусить и как помочь коку.
В штурманской? Не дай Бог капнуть маслом на карту – несмываемый позор!
Пока мы крутились в районе Фарер, между Исландией и Скандинавией, мы несколько раз оказывались на одном и том же месте. Карта была в многочисленных подтирках. И вдруг на ней масляное пятно! Ужас!
Решил, что лучше перекусить в кают-компании.
Балансируя, спустился вниз, чуть ли не носом открыл дверь. Никого!
Качка килевая, поэтому сел на кормовой диванчик, как раз по миделю.
Отпил из кружки половину, закусил чудесной лососиной, даже жёсткий, застарелый хлеб не портил вкуса. Пальцами выловил кусочки печени, шпротины. От выпитого разыгрался аппетит и я вычистил миску куском хлеба. Допил портвейн.
И сразу стало тепло, потянуло в сон. Помня о коке, решил всё-таки урвать минут пятнадцать «адмиральского» часа. Засёк время на корабельных часах в корме.
Лёг на бортовой диванчик, чтобы не скинуло, и всё поплыло. Нет ни качки, ни шторма, только сладкий сон. И мысль – помочь коку, помочь коку…
Вскочил, по часам вышло, что украл лишних пять минут. На камбузе тренькала миска, поставленная мной в мойку через окно раздаточной.
Скудное освещение. Что-то где-то поскрипывает. Глухие удары волн в корму и борта. Качка продолжалась, но размахи её стали меньше, это я определил автоматически, согнав остатки сна.
Спустился в кормовой кубрик в каюту механиков. Гений спал, упёршись конечностями в ограничители площади койки. Пятно на бинтах не увеличилось. Потрогал лоб – не горячий. Поразительно, но спали и остальные жители помещения.
Взяв оставленный здесь докторский чемоданчик, вышел из каюты. Дверь за мной захлопнула качка.
Кок страдал, держась за перевязанную полотенцем щеку. Услышав стук, открыл глаза, в них было страдание. Лицо розовое, потрогал лоб – температура, градусов тридцать девять по старику Цельсию.
Открыл чемоданчик, думая, чем помочь. Из инструментов – завёрнутый в целлофан скальпель. Из обезболивающих, что знаю, анальгина нет, нашёл только пустую коробочку из-под него.
Ещё раз более внимательно осмотрел Лёху. Опухоль захватила глаз, который начал заплывать.
Что делать?
Никакой помощи ниоткуда ждать нельзя. На базах, курсирующих на промысле, есть и бригады врачей и операционные и лазареты.
Но нам не поможет никто!
Попросил Лёху встать, сунул термометр под мышку, развернул к свету.
– Рот открой!
Рот открылся с трудом, пространство не давала осмотреть верхняя опухшая губа.
Правой рукой взял его за волосы, запрокинул ему голову, чтобы заглянуть снизу. Вид нехороший, опухоль захватила правую сторону щеки и верхней челюсти, виновник – почерневший, как говорила моя бабушка, глазной зуб.
Потрогал его – шатается.
План действий – либо скальпелем разрезать нарыв, либо попытаться выдернуть зуб.
Наша возня заинтересовала народ. Поотдёргивались занавески, начали высовываться опухшие от сна, заросшие щетиной лица. Посыпалась масса дельных советов, лучшим ответом на которые мог бы стать анекдот армянского радио.
Вынул градусник – тридцать девять и пять.
И меня охватил страх – Лёха мог умереть!
Я поднялся в рубку.
– Палыч, дело хреновое. Мне нужно с кэпом переговорить.
– Тебе нужно, ты и переговори!
