Сергей Павлович подошёл к переговорному устройству, вынул свисток-заглушку, дунул в трубку. Услышал ответ.
– Николай Егорович, вам бы надо подняться в рубку.
Второй не любил, чтобы вопросы решало начальство. Он перерос свою нынешнюю должность, но сейчас дрогнул – ответственность слишком высока.
Капитан, прежде всего, подошёл к барометру. Постучал пальцем. Посмотрел в иллюминатор.
– Ветер сколько?
– Был тридцать два пять минут назад.
– Какие предложения?
– Надо разворачиваться, иначе…
Капитан не дал договорить:
– Надо развернуться, иначе можем погибнуть.
Как погибнуть? – воскликнул я про себя. Мы же нормально идём, двигатель татахтает. Нормально, без напруги. Из машины никаких тревог.
– Как развернуться? – спросил второй.
– Развернуться, пока не поздно. Через минут пятнадцать мы уже не сможем, ветер нас положит.
– Брынцев! – он повернулся ко мне, – ты уловил паузу, когда можно реально развернуться?
– Да! Когда гребень начинает проходить и винт хватает воду! Разворот влево, ветер заходит справа.
– Молодец! Действуй!
Минута мне понадобилась, чтобы выбрать волну побольше, тогда и времени на разворот будет больше. Всё, вот она!
– Давай! – кричит капитан, не выдерживая.
Но ещё до крика, пока винт молотит воздух, я уже кручу штурвал влево. Нос задирается, винт хватает воду, нос идёт влево. По правильному, мы должны накрениться на левый борт, но ветер не даёт, и мы, на ровном киле, съезжаем по склону волны вниз, к подножию. Я пытаюсь успеть принять новую волну левой скулой, штурвал лежит «лево на борту», но силёнок у двигателя маловато, под подножием гребня нос развёрнут только градусов на тридцать к волне.
Пенный гребень валит судно на правый борт, меня отрывает от штурвала и кидает на правую дверь рубки. Я ударяюсь обо что-то, но мысль одна – назад, к штурвалу! В радиорубке грохот. Я вскакиваю, делаю шаги, почти ползком, по вертикальной палубе, у штурвала – Палыч. Перехватываю у него штурвал, пытающийся крутануться в обратную сторону. Судно медленно выправляется, сбрасывая потоки воды с главной палубы. Из радиорубки вываливается радист, дикими глазами осматривает рубку. На лбу набухает синяк.
Вижу, как капитан снимает фуражку и вытирает обшлагом куртки пот со лба.
– Да-а, обошлось, однако. А, Палыч? Согласен?
Второй, молча, кивает, приходя в себя. Подходит к кренометру:
– Что? Шестьдесят четыре градуса? – не верит глазам. – Шестьдесят четыре и мы ещё живы?
В коридоре на главной палубе гомон, там собрались жильцы кормовых помещений.
Из проёма трапа появляется боцман, он смотрит на нас, на волны и молчит. Он понял, что произошло.
– Что внизу – жертвы есть? – капитан смотрит на него.
Боцман отрицательно машет головой:
– Так, по мелочи.
– Успокой команду, пронесло, – спокойно говорит ему капитан.
Боцман, скользя по поручням, скрывается в проёме.
Капитан подходит к трубке прямой связи с машиной, дует в неё.
– Машина? Это ты, Гаврилыч? Как дела? – старший механик, он же «дед», хотя ему чуть больше за тридцать, докладывает обстановку. – И сильно зашибся? Кровь идёт? Сейчас что-нибудь придумаем.
Поворачивается ко мне:
– В мореходке оказание медицинской помощи проходили?
Я, не отрываясь от изумительного зрелища разъярённых волн, мотаю головой:
– Да, проходили, зачёт на пятёрку сдал.
– Вот тебе и карты в руки. В каюте второго механика лежит однокашник твой, Гений. Дед говорит – поранился сильно. Сходи, посмотри, ну и помощь окажи, соответственно!
Я вопросительно смотрю на кэпа:
– А чем? И как?
– Палыч, а чемоданчик скорой помощи у тебя?
– Да, Николай Егорович, у меня.
– Я тут за вас поработаю, молодость вспомню, а ты спустись, отдай его юноше.
И забирает штурвал у Сергея Павловича.
Второй, спускаясь первым по трапу, говорит, что он последний раз этот чемоданчик открывал в начале рейса:
– Помнишь, помкока руку обжёг?
Я не помню этого, но мотаю головой – да, помню, сам же пытаюсь всё вспомнить, что говорила нам добрейшая Вероника Александровна про такие случаи. Второй оборачивается, не дождавшись ответа, смотрит на меня удивлённо.
– В чём дело, Сергей Павлович?
– Ни в чём, – поворачивается и идёт дальше.
В каюте он достаёт из рундука под койкой небольшой деревянный чемоданчик с красным крестом на крышке.
– Открыть?
– Зачем? Я сначала ранку Генкину осмотрю, тогда и открою.
– Ну-ну, – и мы выходим из каюты. Второй уходит в рубку, а я иду в соседний кубрик, где квартируют второй и третий механики.
Генка лежит на нижней койке, обмотанную несвежим полотенцем руку придерживает на животе. На полотенце распустились яркие красные пятна.
– Привет, мазурик! Чего разлёгся?
Генка ошеломлённо смотрит на меня и протягивает руку:
– Вот!
– От вахты отлынить хочешь?
– Да ты что, Сань? – взаправду обижается он.
Я вижу его побледневшее, страдальческое лицо, и перехожу к делу.
– А ну, пошевели пальцами!
Генка, морщась, шевелит грязными замазученными пальцами.
– А теперь кистью!
И кисть работает, слава Богу. Это означает, что перелома нет. А вот если бы перелом был, тогда мне, как медработнику, – хана! Насчёт сращивания костей нас не учили.
– А что это было, там? – он глазами показывает наверх.
– Да ничего особенного. Нептун в гости приглашал, а мы не согласились. Вот он и побушевал.
– А что со мной?
– Да ничего, сейчас операцию делать буду. Может и руку придётся отпилить. В машине ножовка есть?
– В машине ножовки нет, а у кока есть, я видел, – он опомнился, – ты что, Сань, правда пилить будешь? – он посмотрел на меня очень даже испуганно, инстиктивно убирая руку.
– Да не переживай ты сильно, Гений. Не положено мне пилить, квалификация не та! Вот если бы я был хирург, то обязательно что-нибудь отпилил бы у тебя! Или отрезал ножницами, – я балагурил, стараясь отвлечь Генку от боли.
Из весьма скудных познаний в медицине я помнил, что если кровь ярко красная, значит она артериальная. Тёмная – венозная. Почему-то я сейчас боялся именно ран с венозной кровью, наверное, из-за того, что говорили – вскрыл вены, вскрыл вены…
Я положил чемоданчик на крохотный столик у иллюминатора. Он был закрыт на висячий замок, от воров, наверное, а на дужке, на бечёвке, висел ключ.
Откинув крышку, посмотрел – поллитровая баночка со спиртом, естественно, оказалась пустой. Наверное, была плохо закрыта и всё вытекло. Или спирт пошёл на лечение зубов. Или на встречу Нового года.
Обрабатывать рану нечем.
Роюсь дальше. Коробка с ампулами – перекись водорода, – пойдёт! Перевязочные пакеты есть, большие и маленькие. Отложил пару больших.
Таблетки фурациллина – пойдут, когда перевязки надо будет делать. Есть стрептоцид, – тоже пойдёт!
– Терпи, Гений! – я начал разматывать полотенце.
Генка отвернулся, я его понимаю, – я бы и сам не смотрел на свою рану, будь она у меня.
Полотенце не успело присохнуть, и я оторвал его с коротким Генкиным «Ой!».
Полотенце положил под руку, чтобы не пачкать чужую постель. Взял ампулу с перекисью, подрезал верхушку, отломил её.
Положил поудобнее руку, полил на рану перекисью. Она запузырилась, потекли бледно-красные потёки. Вскрыл вторую, полил, – рана очистилась, оказалась рваной и не очень большой. Судя, как медленно наливалось кровью повреждённое место, сделал вывод, что крупные сосуды не повреждены, а, значит, нужно хорошо перевязать и постараться максимально обеззаразить, потому как рука, как и положено мотористу, вся в мазуте.
Пересыпал рану стрептоцидом и перевязал большим бинтом.
– Всё, теперь жди, авось до свадьбы заживёт. Повязку три дня не трогать. Скажешь, если рука начнёт краснеть и опухать. Да не стесняйся, если что – зови! Да – с тебя поллитра! Если выживешь, конечно…
– Да ладно, рассчитаюсь… – он скривился от боли.
– Лежи, сачкуй, мотыль!
Услышал в ответ неясное спасибо. Рука то у него здорово ударена, но что делать с ушибом, который краснел и наливался на глазах, я не знал.
Поднялся в рубку. Капитан:
– Что там?
– Ушиб, открытая рана, но перелома нет.
– Ты гляди, Палыч, как заговорил наш фершал, ещё по флоту слава пойдёт, ему отбоя от посетителей не будет. Придётся красный крест на борту рисовать.
– Смеётесь, Николай Егорович, – я обиделся, – а я спать не буду, переживать…
– Ладно, проехали. Но ты молодец. А спать тебе сегодня может и не придётся…
Последнее я, возбуждённый проведенной операцией и похвалой, пропустил мимо ушей.
Второй яростно боролся с ветром и волнами. Скосил на меня взгляд, и сразу получил удар волны в скулу.
– Бери штурвал, Брынцев, у тебя лучше получается.
Я перехватил у него рукоятки.
– Курс?
– По волне, но старайся идти чуть южнее веста. Определяться надо, хоть убейся!
Второй прав, у меня рулить получается лучше, потому что я досконально изучил поведение рулевого механизма. Я видел, как боцман, когда волна сбивала с курса, быстро крутил штурвал в обратную сторону, судно рыскало, потом резко крутил в противоположную сторону, а результат – кораблик шёл как пьяный по дороге. Или как справляющий нужду бык…
