светло улыбнувшись, она посмотрела Каспару прямо в глаза и рассмеялась.
— Вот видите, как интересно мы познакомились. Как в романе!. Вы, наверное, работаете шофером?
— Да, — ответил Каспар и хотел было добавить, что, кроме того, он еще и механик, но передумал: какое это имеет значение, ведь он не в отделе кадров.
— Мне нравится ваша профессия. Если у меня все разладится, пойду учиться на шофера.
Каспар внимательно посмотрел на нее. О каком разладе она толкует? Смеется, что ли, над ним? Вроде нет. Лицо серьезное. Потом снова улыбнулась.
— Ну, пора домой. Нам с вами немного по пути.
«Жаль, что немного, — подумал Каспар. — И жаль, что больше не услышу, как она поет. Сейчас мы разойдемся, осталось пятьдесят шагов, еще тридцать, десять».
— Что вы такой угрюмый, неразговорчивый? Может, оттого, что солнце село? Не печальтесь, завтра взойдет.
— Я не печалюсь, — пробормотал он, пытаясь улыбнуться. — Мне как раз очень весело. Прямо-таки петь хочется от радости.
— Странный вы…
Они расстались там, где расходились тропинки. Отойдя немного, Каспар оглянулся. Девушка тоже остановилась и смотрела в его сторону. Тогда, без раздумий, повинуясь внезапному порыву, Каспар побежал обратно, и нужные слова пришли к нему сами собой.
— Может, придете сюда завтра? — сказал он.
Она сорвала лист орешника и покачала головой. На ее смуглом цыганском лице блуждала улыбка.
— Я буду вас ждать, — тихо проговорил Каспар, — у эстрады.
И, повернувшись, быстро пошел прочь. «Уж теперь-то я не обернусь, — решил он. — Ни за что не обернусь. Теперь она, должно быть, далеко, но, может, меж стволов еще мелькнет ее синее платье. Оно выцвело на солнце, как и волосы, брови. В тенистом лесу земля прохладная, босые ноги ступают по ней, как по утренней росе. Когда идешь по росе, на траве остается темный след, а тут, на утоптанной дорожке, попробуй разыщи. Может, все это сон? Может, ее вовсе не было?»
Во дворе уборщица качала воду у колонки; утки, построившись в ряд, тянулись на ночлег, жена директора с подойником, до краев наполненным молоком, прикрытым рыхлой пеной, вышла из коровника. Сам директор в одной рубашке, без пиджака, стоял на пороге с озабоченным видом, засунув пальцы за подтяжки брюк. Его бритую голову, шею и грудь покрыли капельки пота, лицо раскраснелось. Видно, он раздумывал о плане — его надо выполнить во что бы то ни стало, а это не так просто.
В комнате Рейнис, примостившись возле тумбочки, что-то записывал в толстую тетрадку. Наверное, опять стишки сочиняет, иначе с чего бы такое страдальческое выражение лица, будто зубы разболелись. Свои стихи Рейнис никому не показывает, а заветную тетрадку прячет в укромное место. Раза три-четыре за все время появлялись они в районной газете, да и то под чужим именем. Об этом Рейнис не любит распространяться.
Харис лежал на кровати, взгромоздив ноги на спинку, покуривал и размышлял. Он сегодня Старика возил в район на совещание и, пока оно продолжалось, успел вычитать в спортивной газете интересную заметку, после чего совершенно потерял покой.
Прислонившись к спинке кровати, в зеленой брезентовой спецовке сидел Язеп и с завистью смотрел, как Харис курит… Он бы тоже не прочь затянуться разок-другой, да врачи строго-настрого запретили. Здоровье никудышное. Сто шагов сделаешь — остановись, отдохни, а то одышка замучит. Язеп терпеливо ждет, когда Харис что-нибудь расскажет. Директорскому шоферу много известно, даже то, что самому директору невдомек. Язепу скучно сидеть одному в своей комнате. А к кому ж еще пойти, как не к шоферам?
Будто свежий ветер, ворвался в комнату Каспар: радостный, возбужденный, волосы растрепаны, гимнастерка нараспашку.
— Знаете, что со мною приключилось? — выпалил он. — Только Рейнис уехал, пошел я домой через парк. Иду и слышу: где-то поют. Женский голос. А кругом ни души. Потом гляжу — стоит на эстраде девушка и поет, как на концерте, только слушать ее некому. Увидала меня, хотела убежать. Ну, потом разговорились, прошлись немного. Если бы вы знали, до чего красива! Эх, Рейнис, ты бы десять стихотворений мог о ней написать. Постой, еще не все. Условились встретиться. Завтра у эстрады. Понимаете, завтра в это же время у эстрады. Только не знаю, придет ли. А я все-таки пойду.
— И откуда у тебя взялась такая прыть? Ты смотри: свидание назначил. — Харис даже привстал от удивления. — Ты ж всегда такой застенчивый с девчонками.
— Много ли тут прыти нужно, — вступился Язеп. — А как же мой отец или вон его папаша с мамашей познакомились? Подойдет момент, эта прыть сама невесть откуда берется.
— Красивая, говоришь? — переспросил Рейнис, закрыв тетрадь и пряча ее в шкафчик. — А все же как выглядит? И как зовут?
— Вот имени не спросил! С виду как все девушки, только красивая.
— Ну, знаешь! — возмутился Харис. — Это черт знает что. Я всех девчонок знаю наперечет, расскажи, по крайней мере, как одета.
— В синем, таком линялом платье. Совсем простая. Немного на цыганочку смахивает…
— А волосы длинные? До самых плеч? И лицо такое тонкое, даже благородное.
— Да вроде.
— Так это Юстина Бернсон. Дочь нашего шофера.
— Ох и рвач этот Бернсон, второго такого не сыщешь, — сказал Язеп. — Посули ему целковый, босиком на битое стекло с крыши прыгнет. И как у такого дочь уродилась красавицей!
— Но почему же я ее раньше не встречал? — рассуждал вслух Каспар.
— Вот те на! — воскликнул Харис. — С луны свалился. Твоя Юстина, друг мой любезный, студентка, а теперь приехала к папочке сил набраться, подзагореть. На каникулы. Потому и не мог видеть ее раньше.
Каспар подсел к столу, взял из стопки книгу. Заниматься три часа. Ежедневно три часа — это закон. Но сегодня так пылают щеки, — может, от солнца? Может быть… Налить в таз холодной воды, освежиться, голова должна быть ясной, схватывать все на лету. Вот так. Но за окном еще не стемнело: видно, как мельтешат мошки. Дубы застыли рядом с липами. Они темнее, серьезнее своих подруг и отступили подальше в тень, чтобы липы казались светлее… Ее зовут Юстина. Как странно — Юстина…
— Ты бы, Харис, тоже мог заниматься, — негромко наставлял Язеп. — Вон как Каспар. А то что ж, и будешь всю жизнь катать директора? Неподходящее занятие для молодого человека. Перешел бы на самосвал, на грузовую — совсем другое дело. Ты знаешь, как тебя прозвали? Шофер-молочник. То-то: молочник.
— А мне-то что? Пускай зовут. Наплевать. Свое дело я знаю, работой доволен, жизнью тоже. Зачем мне учиться? Нет, ты объясни! Каспар, может, в начальники метит, вон уж со студентками
