— То есть, что это значит, какой бы то ни было ценой?
— А все, что вы можете понимать под ценой.
— Но я не знаю, сколько вы стоите на рынке. Вот овес, его необходимо испробовать, мне кажется, он затхлый, большая партия, очень ответственно, надо вывезти из склада. Это тот овес, который съели классические крысы, ах, сколько они несут в своих желудках возможностей жить тунеядцами. Овес трудно перевезти, и надо распродать извозчикам незаметно, вообще, с ним столько хлопот. Так не хотите ли ради Сусанны? Я, пожалуй, смогу ее сюда доставить, если вы отведаете овса.
— Сухого или вареного? — спросил доктор.
— Кони любят сухой.
— Я могу. Нужно вычесть пропорционально, сколько же я должен съесть, но мне надо запивать его хотя бы чаем, но, с другой стороны, кони же не пьют чай.
Людмила насыпала на тарелку. Все-таки поступок доктора ее изумлял.
— Кто бы вы ни были, но вы будете удивительным человеком, и я верю вам, что вы любите сестру.
— Мне только это и необходимо, вы тогда устройте мое счастье, мне необходимо только убедить вас, что существуют необыкновенные любовники, для которых половая любовь важна, но духовная все же стоит на первом месте.
— Вот это и кажется мне сомнительным, как так на втором животная часть?
— Но, извините, я не интересуюсь прошлым Сусанны.
— Да вы и настоящим не очень.
— Однако же вы утверждаете, что у вас было 400. Однако у вас нет ни одного ребенка, значит, вам мужья не дали того удовлетворения, в результате которого появляются дети. — Вы плохо знаете современную индустрию. — Доктор положил в рот несколько овсинок. Разочарование выразилось на его лице. Он думал, что овес приготовлен по особому способу, об этом он успел мне шепнуть, или он желал меня успокоить или показать, что Людмила сочувствует его любви; я тайком, ведь все смотрели на доктора, положил в рот овсинку и понял, что овес был самый обыкновенный, даже и не поджаренный, уж не говоря о каком-то особенном способе. Понял, что Людмила не испытывает к доктору никакого сочувствия, а желала его испытать. Как вы уже обратили внимание, руки у меня были связаны и мне надо было наклониться головой к столу. Доктор очень ловко придумал, когда завязал мне руки за спиной; мне стало противно, что он меня обманывает, делая этих людей выше той подлости, на которой они стояли, и я бы немедленно ушел, если бы мне не было противно обратиться с просьбой открыть дверь, открывавшуюся в комнату. Между тем доктор уже поднес миску с овсом к самому рту, затем попросил ложку и стал хлебать. Разжевывать ему было трудно, но легкий овал лица блестел и челюсти двигались с присущей ему твердостью. Он не хотел показывать, что производит какое-то особенное действо, он просто из любезности пробовал овес и тем временем вел с хозяевами разные любезные разговоры. Едва он доел миску и это гнусное зрелище кончилось, как Людмила, сказала, что он ел с одного конца, а теперь необходимо попробовать с другого, подвинула ему миску. — Человечество должно есть овес, — сказал доктор, продвигая миску, — мне просто кажется странным, что мы раньше не догадались это проделать, в этом есть особенная легкость, страшно хочется увлечения и молодости, хотя, конечно, не даром кормят детей овсянкой. — Вы сами ребенок, доктор, — сказал я, — с той разницей, что дети обычно ненавидят овсянку.
— Нужно их приучать есть овес, а не овсянку. Твердая шелуха, облекающая его, создает перегородки в желудке, за каждой перегородкой он будет отлично гореть, тысяча печей, если б средства вам позволяли, несомненно более равномерно нагреют вашу комнату, чем одна.
— Ваши рассуждения придадут любому безумству реальность.
И Людмиле мое замечание, видимо, не понравилось. Боюсь, что она подумала так же. Доктор посмотрел на велосипеды:
— Меня всегда удивляло коллекционерство. Я имел много книг, но пришел к заключению, что различия мнений только кажущиеся, особенно испытанные временем, и достаточно иметь по любому вопросу десяток книг, не исключая и литературы, чтобы иметь исчерпывающие сведения в данной области. Не думаете же вы, В. Л., из десяти велосипедов выстроить один автомобиль?
— Это будет не простой, а ракетный велосипед.
— Чрезвычайно любопытно, и тем более, что в нем я не вижу никаких особенностей.
— Особенность легко представить. Вот ставится консервная банка, наливается бензин, подносится спичка, бензин вспыхивает, и вы летите на желаемое расстояние. Хотите попробовать? Кстати, вы доели овес? Или вы желаете покушать еще?
— Я, собственно, сыт, но если Людмила Львовна желает продолжать испытание…
— Нет. Мне хватит.
Однако, она не шла за сестрой. Верила ли она в любовь доктора? Завидовала ли она сестре? Не знаю, но все-таки она не двигалась. Или ее заинтересовала выдумка братьев?
— Видите ли, я понимаю, что, вполне возможно, вам даже неприятно идти к Ларвину и Населю, но я могу проделать этот опыт, чтобы вы могли свободно его продолжать. Вы обещаете привести Сусанну?
— А почему ж не обещать?
— Доктор! — воскликнул я. — Но ведь это же чепуха. Как от взрыва бензина в консервной банке может возникнуть ракета?
— Вам неизвестна конструкция консервной банки, неизвестно и качество бензина, да и что вы знаете о велосипеде, какие в нем произведены улучшения. Я сам должен поджечь бензин, или есть фитиль, или вы подожжете?
— Нет, вы зажигаете спичкой, сами.
— Да вы и сами сгорите, и спалите дом.
— Где будет происходить опыт? На улице или в коридоре?
— Я думаю, в ограде.
— Прекрасно. Который велосипед, где банка, давайте бензин! Я спешу!
Доктор схватил первый попавшийся велосипед. Валерьян подал ему бензин. Осип — какой-то помазок и консервную банку. Я попробовал сказать, что велосипед сломают, но тот сказал мне, что надо его отучить, чего он хочет от девицы, зачем обижает, она и без того на все согласна, детей хочет, но это глупости: кто сейчас хочет детей? Многие из отцов сейчас «кукушествуют».
Злоба на доктора была огромная, но, с другой стороны, их смущала такая решимость, совершенно безрассудная, и мягкий овал его лицевой ясности. Конечно, Валерьян лгал, когда говорил, что ему не жалко велосипеда и что ему цены никакой нету, в смысле дрянности, он был такой оборотистый и такой специалист по этой части, что мог продать велосипед, приведя его в годность, хотя бы он целый год лежал в воде на дне речном.
Правда, и велосипед он дал самый дрянной, но я думаю, что его тревожило то, что к ним в комнату при нагоняемом ими ужасе никто не заглядывал, и они даже открыто сделали из своей комнаты склад, чего никто из всего дома не осмеливался сделать, все-таки первым пришел доктор. Осип же подуськивал брата потому, что ему надоел этот склад. Как можно торговать такими непортативными вещами? Недаром он твердил, то ли дело шоколад, в одном портфеле вы имеете полное состояние; кроме того, им хотелось и вытурить поскорей из своей комнаты нас.
«Видите ли, уже все ясно, все давно открыто, почему же не арестуете, ведь ясно, что мы сплавляем и нам разрешено сплавлять, а вы даже взятки не берете, ясно, что Черпанов действует по тайным инструкциям», — думали они, так я полагал. Выкатили велосипед, привязали консервную банку, там, где обычно привязывают разную ерунду. Велосипед скрипел и визжал, доктор понесся на нем по коридору, крича; «Прекрасный велосипед, великолепный велосипед! Какая быстрота полета! Давайте бензин, я прямо отсюда выскочу, лейте!»
Он держал в руке коробку со спичками, Валерьян бежал за ним, плеща бензином из бутылки; затем доктор вдруг начал стрелять спичками. Вам, наверное, помнится эта детская забава, прижимаете головку спички к черной полоске на коробке, другой конец сжимаете пальцем и щелчком бьете в сердцевину, спичка летит, горя. Тот вначале и не думал, что доктор осмелится с ним так шутить, доктор кричал: «Пропадает взрыв, я вас приближаю к себе взрывами, вы выплескиваете взрывы!» И начал стрелять во всплески.
Валерьян вначале не понял, а затем, когда спичка горящая пронеслась совсем было у локтя, он разозлился и швырнул в доктора бутылкой, но так как он напуган был возможностью взрыва в его руке бутылки, то он кинул ее недалеко, и на средине, приблизительно на расстоянии между доктором и Валерьяном, спичка встречная соприкоснулась с бутылкой. Доктор стрелял так метко или это чистая случайность, но спичка попала прямо в горлышко бутылки. Последовал взрыв. Через дым и пламя доктор пронесся на велосипеде. Валерьян стоял с растопыренными руками, и доктор наскочил на него, велосипед подпрыгнул, и произошло то, что зовется на языке велосипедистов «восьмеркой». Доктор перелетел через голову Валерьяна, велосипед впился ему в ноги, доктор упал ко мне в ноги, и мы вместе с ним опять очутились в комнате братьев. Доктор мгновенно уселся на корточки и спросил:
