— Спасибо, Ван, что не забываешь.
— Твоя курить, Ван Ли дарить. На! — он извлек из кармана пачку турецкого табака, протянул его Колоску.
— Ай да, Ван, — улыбался Колосок, принимая подарок. — Ляжем на бочок, покурим табачок. Ты, Ван, без большого чина, да зато — молодчина!
Возвращение Ван Ли стало Для барака маленьким праздником. Сели в круг. Вспоминали каждый о своем, о старых ранах, лазаретах, боевых походах и об этих трудных месяцах лагерного житья.
* * *
…Таяли зимние дни. По-прежнему бойцы жили надеждой вернуться на родину, жадно читали еженедельную газету: не просит ли замирения Пилсудский? Нет ли в ней чего о мире и о возвращении домой?.. Но о мире не писали, а его так хотелось.
Время от времени заходил Дениска в соседний барак к Андрею. Хоть и появился между ними какой-то непонятный самому Дениске холодок, а все же тянуло его к земляку-одностаничнику.
В канун святок Дениска вернулся от Андрея сумрачный, видимо, сильно не поладивший с ним в чем-то. В помещении было пусто: в последнем бараке комиссар проводил очередную политбеседу. В пустой длинной комнате, в углу, спиной к Дениске, сидел боец и что-то читал нараспев, вполголоса.
«Не иначе, письмо получил», — подумал Дениска и, радуясь за товарища, осторожно подошел к нему на цыпочках. И только тут заметил, что боец читал псалтырь, молитвенно сложив руки.
— Ты что же это, гнилая требуха, делаешь? — возмутился Дениска.
Боец вздрогнул.
— А тебе какое дело? Ты что мне — указ? — презрительно ответил богомолец.
Дениска, ошеломленный, выскочил из барака, нашел Колоска и Ван Ли, рассказал им об этой стычке.
— От такой жизни с ума сойдешь, не только к псалтырю потянет, — сказал Колосок. — Кто же это богомольный такой?
— Да Ильюшин, что подле Буркина спит.
— А чего ж Буркин смотрит, черт глухой? Ведь рядом же!
— Вот и выходит — рядом, а разной масти, — сказал Дениска. — Да и с Андреем тоже что-то неладно, хандрит парень, боюсь — собьется с пути, потеряется.
Вошли в барак. На пороге перегородил им дорогу малознакомый боец, появившийся в полку незадолго до отступления.
— Ты что, Калюжный? — спросил его Колосок.
— Да я вот, товарищи, газетку достал. Оказывается, та газетка, что мы получали, брехливая. Эта получше будет.
— Что ж эта правильная газетка пишет? — внешне спокойно спросил Колосок.
— Да что — в России голод, целые губернии умирают, а коммунисты да комиссары обжираются.
— Я тоже коммунист, — сказал Колосок, — а, кажись, не зажирел.
— Так ты ж не в России, — нагло усмехнулся Калюжный.
— Брешет газетка! — запальчиво крикнул Ван Ли, выхватывая ее из рук Калюжного.
— Читай, читай! — подхихикивал тот.
Колосок развернул газету, и со страниц глянула жирная стежка букв: «Русское слово».
— Это же белогвардейцы пишут! Те, которых мы били, да не добили. А ты, красноармеец Калюжный, им веришь!
— А кто их знает, кто пишет? Мы читаем написанное.
Вечером по бараку с нары на нару ходило «Русское слово».
Пришел комиссар, объяснил бойцам:
— Это провокация, товарищи! Это орудуют те классовые враги, которых мы выгнали из нашей страны. Классовая борьба продолжается. Враг среди нас. Будем бдительны, будем беспощадно разоблачать врагов и неутомимо убеждать сомневающихся: помогать им разобраться, где правда и где ложь. Будем достойны имени бойцов 1-го Краснознаменного полка!
«Русское слово» было только разведкой врага, вскоре он перешел в наступление.
Утром, на первый день рождества, в лагере появился русский генерал в сопровождении коменданта Зильберта и двух вооруженных офицеров. Из бараков выскочили удивленные бойцы, оглядывая необычайных гостей. У барака «Западный-2» «гости» остановились. Бойцы, образовав круг, выжидательно посмеивались. Адъютант, нервно теребя замшевой перчаткой аксельбант, начал:
— Граждане!
Бойцы смолкли.
— Слово к вам имеет атаман Всевеликого войска Донского генерал от кавалерии Петр Николаевич Краснов… прошу! — обратился он к дородному генералу.
Генерал снял фуражку, вытянул накрахмаленный платок, протер им глаза, разгладил тронутые сединой усы и гладко подстриженную густую бородку и вдруг по-молодому выпрямился.
— Здравствуйте, сыны Дона, Кубани и Терека! — Голос у генерала был круглый. — От имени ваших отцов и матерей, от имени многострадальной России…
— Что ты — от имени да от имени, оторвали тебя от русского вымени! — засмеялись в толпе.
Генерал только нервно повел плечом:
— От имени многострадальной России разрешите мне принести заверения в любви к вам — сынам тихого Дона, славной Кубани и далекого Терека. Поднявшие меч на отцов и дедов своих, от меча и погибнут!
Дениска стоял перед генералом, вперив в него глубоко запавшие глаза. Он впервые видел Краснова, о котором так много слышал. И вот теперь Краснов был перед ним с поднятой седой головой, поскрипывал хромовыми сапогами.
— Родина оскорблена, вера потеряна, — кидал генерал слова, долбя бойцов ястребиным взглядом. — Но смутные времена, времена самозванцев, пройдут бесследно, оставив после себя лишь жалкое воспоминание о господстве большевиков, предавших и продавших святую Русь.
В толпе засмеялись. Генерал гневно вскинул глаза, махнул фуражкой.
— Да, да, только жалкое воспоминание, — повторил он.
— Ближе к делу, дорогие гостёчки, — крикнули из толпы. — Зачем пожаловали?
Генерал картинно взмахнул рукой:
— Я принес вам не меч, а мир. Я верю в силу русского народа, вижу его страдания и призываю вас, сынов славного казачества, потерявших родину, забыть старые распри, слиться воедино с нами для борьбы против большевиков. Восстановим славу русского оружия, отомстим за посрамление родины и храмов божьих!
С Дениски капал крупный пот. Он слышал многих ораторов, но ни один так не действовал на него, как этот генерал, говоривший с непокрытой головой. Слова простые, такие, какими говорят старики на Дону. Но дурманят эти слова, путают, туманят голову.
Дениску толкнул Ван Ли.
— Комиссара надо позвать, — шепотом проговорил китаец.
— Сам должен знать, — ответил Дениска.
— В город уехал давеча комиссар, — ответил один из бойцов.
— Вот те и на! С того, видно, генерал и разговорился, не боясь укорота.
— Ничего, и без комиссара дадут ему укорот. Нынче мы все грамотные.
— Да поможет нам господь бог! — услышал Дениска последние слова генерала.
— Господа, — сказал адъютант, обращаясь к бойцам, — генерал кончил.
— Здесь господ нет, — усмехнулся Колосок, — господа в Черном море купаются.
Офицер смутился:
— Граждане… какие будут вопросы?
— Дайте теперь я скажу!
Колосок вышел в круг.
— Тут господин генерал говорил, что Россия погибла, народ страдает, а виновники — мы, большевики.
Толпа притихла. Адъютант смущенно посмотрел на оратора, презрительно улыбнулся.
— Я так считаю, — продолжал Колосок, — что мы, большевики, выгнали вас из России — это правда. А все остальное — брехня. За что повыгоняли мы белопогонников? Да за горбы, которые вы набили нам — тому самому многострадальному народу, который вы так любите! И отцы, и деды, и мы хлебнули горя, что и говорить. А как через край полилось, так извиняйте, невтерпеж стало. Ахнули мы и смахнули вас вместе со старым режимом! Так я говорю, ребята, или нет?
— Так, так, чеши его!
— Крой его, Колосок! — крикнул Дениска.
— А теперь господин генерал, насчет купли и продажи. Ты вот тут разъяснял, что родину продали. И опять-таки верно. Только кто ее продал? Вы! — крикнул Колосок. — Вы! Распродали ее, как такую девку. Немцам продавали, французам, англичанам, американцам, японцам. Только ваша купля-продажа не вышла. Без народа, без хозяина торговали, вот и проторговались. Ты и с Деникиным-то поладить не сумел, а хочешь, чтоб за тобой кто пошел! У них, — обернулся Колосок к толпе, — с Деникиным важнейшие разногласия были: Деникин к Антанте под юбку лез, а господин генерал Краснов Вильгельму штаны завязывал. Ясно, что платформы разные. Ну а для нас вы все одним миром мазаны, и для трудового народа от вас одна корысть: кол да мочала, чтоб не плелась эта сказочка с начала!
Генерал бросил по-немецки фразу Зильберту, круто повернулся.
— Дорогу! — крикнул он, позеленев от злости.
Круг подался.
— Я, пожалуй, и кончил… — улыбнулся Колосок. — Говорить-то много не умею, а высказал сразу все — и крышка, извиняйте за резкость, генерал Краснов.
Свита спешила за генералом. У выхода из лагеря он вдруг вспомнил, что фуражку держит в руках, мелко перекрестился, напялил на уши фуражку, вскочил в пролетку…
Встревоженные приездом генерала, бойцы до вечера собирались кучками, громко переговаривались.
