— А здорово его Колосок отделал.
— Этот скажет — партейный…
— Да еще и разведчик. Так подвел и вывел, что генерал еле ворота нашел.
— Молодчина!
Дениска прошел в барак и до вечера, не шелохнувшись, лежал на нарах. Он думал об Андрее — неужели польстится земляк на сладкие речи Краснова?
Вечером в барак пришел немец с переводчиком.
— Кто в армию Краснова, выходите в контору получать обмундирование и жалованье.
— Нету таких, проваливайте.
Переводчик переспросил:
— Точно нету?
— Есть! — крикнул голос.
Бойцы изумленно повернули головы. Калюжный схватил сундук, неуверенно подошел к Ильюшину.
— Ну как, Степа, пойдешь?
Барак притих.
— Нет, ступай один, а я уж с ними. Мой бог с красными сладится.
— Ну, как знаешь. Увидишь наших, кланяйся.
— Ладно.
Калюжный, пригнув голову, робко подошел к дверям.
— Куда же мне?
— В контору.
Дениска вдруг вскочил, выбежал из барака. Колосок бросился за ним.
— Я, Миша, сейчас. Хочу еще раз с Андрюхой поговорить.
Он опрометью кинулся в соседний барак.
— Андрей где? — вбегая, Опросил Дениска.
— Я тут! Это ты, Дениска?
— Я, Андрюша! Неужели так-таки и уйдешь с этой сволочью?
— Ну-ну, ты не очень-то шуми! — ощерился Андрей.
— Ладно, — сказал Дениска. — Иди, да гляди не попадайся на моей дороге — не промахнусь! А России ни вам, ни Краснову не видать! — Дениска рванул дверь и вышел из барака.
— Ну что? — спросил Колосок. — Остается Андрей или уходит?
— К панам подался, — сурово сказал Дениска. — Умер Андрей для меня, умер.
…Человек семнадцать вышли из конторы в сопровождении проводника-немца. У ворот лагеря, часовой, нахмурясь, пропустил их. Бойцы угрюмо смотрели им вслед.
— Эх, ребята, — засмеялся Колосок, — чем меньше дерьма, тем дышать легче!
* * *
Бойцы ждали далекой весны, а вместе с ней свободы и мира. Но во дворе все еще хозяйничала пасмурная зима, похожая на русскую осень, с заморозками и дождями и мокрым ветром. Изредка выглядывало солнце, и двор покрывался проталинами оттаявшей земли. Тогда бойцы выходили из барака, садились на солнышко, грели прозябшие спины. Солнце пряталось за оградой кладбища, и вновь земля холодела, покрывалась промерзлой коркой.
В один из таких не то зимних, не то весенних вечеров Колосок, Дениска и Ван Ли лежали на нарах. Дверь открылась. В синем просвете показался немец.
— Колоскофф, — произнес он тонким голосом.
— Я.
Немец подошел, протянул конверт.
— Письмо! — заорал Колосок на весь барак.
Бойцы повскакивали с нар, обступили его. Дрожащими руками Колосок вскрыл конверт, вынул осторожно листок бумаги. В глазах замелькали черные, едва разборчивые строки.
— Огонь давай! — крикнул кто-то.
Принесли лампу. Колосок развернул лист, взволнованным голосом стал читать:
— «Пущено письмо 20 декабря 1920 года из станины Отрада Кубанка отцом твоим Никандром Тимофеевичем Колосковым и его супругой Дарьей Петровной. Дорогой наш сынок Михаила Никандрович. Посылаем тебе низкий принизкий поклон и желаем тебе здоровья в делах рук твоих, а еще кланяется тебе кум Корней Никифорович с супругой Аграфеной Степановной с детками до сырой матушки-земли…».
— Бросай поклоны, читай новости! — крикнул Дениска.
— Постой, не спеши! — огрызнулся Колосок. — Мне и поклоны милы! «…И еще сообщаем тебе новость, — запинаясь, продолжал он, — что с Врангелем мы расплатились дочиста, а вот вас загнали к немцам и держат там ни про то ни про се, а тут скоро пахать выезжать, а сам знаешь, не на чем. Если бы ты был, может, с кем спрягся и маленько попахал, а раз тебя нету, а мы с матушкой старые — куды нам в степ. Вот, может быть, под быков весной наймусь, тогда легче будет, и кой-как прокормимся; это с быками-то. А ты, дорогой наш сынок, Михаила Никандрович, пиши, когда возвернешься со службы. Ты уже и так прослужил 6 лет, пора и заменить кем-нибудь. Ты поговори с начальством, может быть, отпустють…».
— Го-го-го! — засмеялись бойцы. — И впрямь, ты что ж, Колосок, мало просишься?
— Да цыц, дайте ему дочитать.
— «…А еще собчаю тебе новость, — невозмутимо читал Колосок, — недавно я ездил в Краснодар на советский съезд от своих граждан, а мене возьми да выбери в комитет, так что дилов у меня теперь много, станичники ходють ко мне за советами, а в город меня возють по делам каждую неделю и все бесплатно, делегат ведь я. Матери мое делегатство не по духу, говорит, что вот Миша приедить, дак подменит, а я, говорю, сам справлюсь, а Михаила пусть сам работает на пользу советской власти. Вот так. Ишо пропиши нам про Шпака, где он есть, а то про него ни слуху, ни духу, а старик слег в постель…»
— Встряхнулся! — произнес Дениска. — Шпака и кости-то, небось, сгнили.
— Эта Шпа́ка — собака, — непримиримо сказал Ван Ли.
— «… Так что мы теперь, — читал Колосок, — ждем от тебя новостей о немецком народе и о вашем житье-бытье. Ходють слухи о мире с поляками, а мы покамист не читали в газетах. Пропиши сам про это, ежели читал, а пока до свидания, дорогой наш сын, Михаила Никандрович. Известные тебе родители Никандр Тимохвеевич и Дарья Петровна Колосковы».
— Ай да старик!
Колосок любовно сложил письмо, вложил в конверт. Нестыдные слезы щипали глаза. Рядом лежал Ван Ли, устремив глаза в потолок, верно, тоже думал о родине.
«Знает ли о нем его мать, где он? — спросил себя Колосок, поглядывая на китайца. — Нет, наверно, не знает, а вот мои старики знали». Ему вдруг стало грустно, что только к нему, в одиночку, пришла эта радость. И он бережней укрыл буркой своих верных друзей — Дениску и Ван Ли.
Белая капель капает с деревьев, пятнит дорожку, дымится, и кажется, что все вокруг наполнено густым синим вьющимся дымком. По горизонту медленно плывут утренние розовые облака.
— Да-а, весна! — мечтательно произнес Дениска, глядя на облачко, трепещущее в бездонном небе.
Весна, о которой так мечтали бойцы, пришла неожиданно рано. Напоенный прозрачной синевой, день словно не шел, а звенел, таял. Весна вызвала бойцов из бараков. Они сгрудились на солнцепеке, оживленно беседуя, обсуждая новости. Ждали приезда из Москвы представителя Центроэвака. Он приехал в ростепель под вечер, радостный, как свидание. Долго говорил с комендантом лагеря и с командованием полка. Далеко за полночь Зильберт тревожно осматривал бараки.
В окно заглянула луна, и было видно, как в сизом оперении с запада на восток шла в наступление грозовая туча.
Туча задернула луну, и в бараке стало темней и как будто прохладней. Во сне Дениске чудилось, что кто-то его тепло обнимает, чья-то жесткая ладонь ерошит курчавую голову и теплыми легкими слезами плачет какая-то женщина, похожая одновременно на мать и на Андзю…
Утром всех выстроили во дворе. В сопровождении администрации лагеря и командования полков представитель Центроэвака обошел ряды бойцов. Посредине фронта остановился.
— Дорогие товарищи! — сказал он. — Разрешите мне от имени партии и рабоче-крестьянского правительства передать вам пламенный привет и крепкое заверение…
— Урр-а-а! — гаркнули бойцы.
— Страна помнит ваши героические подвиги и напоминает вам…
— Ура-а-а! — гремело в рядах.
— Будьте уверены, что партия и правительство, а также трудящиеся нашей республики ждут вас с нетерпением в свою трудовую семью. Войны мы не хотим, но во имя мира будем сражаться так, как сражались в Польше.
Бойцы жадно слушали речь приехавшего с родины человека.
— Наша мирная делегация уже выехала в Ригу для подписания мира.
— Ур-р-ра!! — радостными весенними голосами кричал весь лагерь.
— Будем надеяться, что мир, во имя которого мы сражались, будет заключен.
Ряды распались, и ватага дюжих бойцов кинулась к оратору.
— Качать!.. Качать его!..
Тот не успел скинуть пенсне, как от сильных рук взлетел на воздух.
— Братцы, подождите! — вскричал он.
— Ур-рра-а!! — неслось по лагерю.
…На другой день представитель Центроэвака обходил бараки, знакомился с жизнью бойцов.
Возле барака «Западный-2» он остановился.
— Ну, как живете?
— Живем надеждой, — ответил Дениска.
— Скоро, скоро мы вас возьмем отсюда, товарищи!
Человек с родины присел на нары, тесно окружили его бойцы.
— Смотрите, как бы вы вшей не набрались! — полушутя предупредил его Колосок.
— Не беда. Я приехал сюда не от вшей бегать, а чтоб вас освободить.
Вечером представитель Центроэвака уехал в другие лагеря. Но в этот день как будто бы и не заходило солнце — до утра горел свет, до утра говорили лагерники, каждому казалось, что свобода уже у самой двери: распахни ее и ступай сквозь все границы на Дон, на Кубань, на Терек.
