— Где вы с ним познакомились?
— Как будто ты не знаешь его, и вообще…
— Сегодня утром я с трудом узнал его. Скажи, это он был рыжий, тощий…
— Да, да, он, тот самый…
— Но я не помнил его, забыл.
— Ты не должен был забывать.
— Как-то упустил из виду…
— Не должен был упускать.
— Не интересовался его существованием…
— Надо было интересоваться.
— Не принимал во внимание…
— Надо было принимать.
— И все же, где вы познакомились?
Молчание.
— Ты помнишь жирафов?
— Помню.
— Какие прекрасные были жирафы.
— Знаю, о чем ты хочешь мне напомнить.
— Я иногда их вспоминаю. С тех пор я никогда их не видела.
— И не могла увидеть.
— Почему?
— Они погибли.
— Правда? Бедненькие!
— Знаю, что ты хочешь, этим сказать.
— Такие прекрасные были жирафы…
— В тот вечер…
— У них были очень грустные глаза…
— Я позвонил на следующий день… Но что от этого изменилось? Ничего!
— Они смотрели так испуганно…
— И все же, где вы могли познакомиться?! И куда подевался тот тип?
— Я устала, Ник… Ты хочешь узнать, как мы познакомились и что стало с тем жутким типом. А меня другое мучает: почему все сложилось так, а не иначе, не так, как хотела я, не так, как себе представляла?!.
— И как представлял себе тот, другой, кто хотя бы одну минуту думал о тебе.
— Да, хотя бы тот, другой…
Молчание.
— Человек — это память… Ты как-то сказал это… Очень давно.
— Наверно, сказал.
— Не слишком ли много времени прошло с тех пор?!
«Неужели она думает, что я струсил?.. Нет, нет… любовь сковывала меня и лишала смелости. Ты мне казалась недосягаемой, неземной, и я мог только мечтать о тебе безмолвно, затаенно, безнадежно… Я так и не посмел открыться тебе, не решился… Как мог я сказать о своей любви, если считал себя недостойным. В моем представлении ты не должна была принадлежать никому, даже мне! Поэтому я заглушал, душил свою страсть…»
Но ничего этого я не сказал. К чему эти беспомощные оправдания?
— Ник! — Нани приподнялась, пытаясь разглядеть меня в темноте. — Ты уходишь?
На глаза ее набежала фиалковая слеза. Она нащупала на стене выключатель и включила люстру.
Она была похожа на цветной сон, из тех, что снятся в отрочестве…
— Ты уходишь, Ник?..
Дремлющий Синий привязал ремнем к стулу Замухрышку Але и, стоя над ним, вливал ему в глотку вино из огромного рога. Пестрый в Крапинку как тряпка повис на перилах. Желтого Платоныча и Мамии не было видно. Зато Мутно-Зеленый и Ванька-Встанька сидели на корточках у стены, хлопали в ладоши и пели. Пьяны они были в стельку.
Нежная ветка ореха, Чупри-чупар, чупри-чупар!
Спелый Кизиловый вообще куда-то исчез.
Наконец появились Мамия и Желтый Платоныч. Мамия полз вокруг стола на четвереньках, на нем в позе римского императора с воздетой кверху рукой восседал Желтый Платоныч.
Как видно, объезжал Мамию.
Глядя на них, мне захотелось плясать.
Я сорвался.
Выхватил у Дремлющего Синего из рук рог и вылил ему на голову остававшееся там вино. Потом одним махом вскочил на стол и начал танцевать.
Кто сорвал, тому и принадлежит. Чупри-чупар, чупри-чупар…
Трещала под моими ногами раздавленная посуда. На Желтого Платоныча, оседлавшего Мамию, сыпались осколки и остатки еды.
Но внимания на меня никто не обращал, и я самозабвенно плясал.
Утром я проснулся в своей кровати. Голова болела, сердце учащенно билось, как это бывает после ночных кошмаров… Может, это и был только кошмарный сон?!
Рассказ свой хочу закончить на манер одного французского моралиста: если, прочитав эту повесть, кто-нибудь засмеется, я буду удивлен… Если не засмеется, буду удивлен не меньше.
Перевод А. Беставашвили.
ГУРАМ РЧЕУЛИШВИЛИ
АЛАВЕРДОБА [10]
Дождливая весна выдалась в этом году, и летом лило не переставая. Все ходили в плащах или легких пальто, ждали, что распогодится, но в сентябре заненастило еще пуще. И только впервые приехавшие в Грузию расхаживали в белых сорочках; вымокшие, со слипшимися волосами, но непоколебимо уверенные, что здешнее лето гораздо погожее северного. На самом же деле — дожди и дожди. Однако общеизвестно, что в наших краях всегда благодатная погода, и приезжие просто не верили дождям.
Что далеко ходить, я сам, попав в Телави, не мог поверить, чтобы в Кахетии перед самым сбором винограда случилась такая тоскливая, промозглая, бесцветная погода.
Третий день не унимался дождь, а двадцать седьмого — алавердоба. Мне не терпелось увидеть этот старинный праздник. Чего только не насмотришься на нем: пиршество, борьба, джигитовка. Я с детства влюблен в верховую езду, в джигитовку, в бешенство скачек. И чтобы в такой день сидеть в Телави!.. Но этот дождь… На мое счастье двадцать шестого прояснилось. Набухшие горы с трудом выдерживали глыбы туч, с боков которых срывались длинные лучи солнца. Закат высветлил зеленую степь до
