себя сказал:
— Лазил, верно. И еще буду.
— Ну, ты… — У Мартемьяна Колонкова под глазами острее обозначились морщинки.
Подошел Сидор Гремин. Он только что управился — вывел трактор и бульдозер из гаража, велел гнать к проселку, туда и бригаду дорожников направил. А сам подошел к начальнику лесопункта доложить, мол, все в порядке, дело сделано. У Сидора Гремина сегодня праздник. Дорожные работы — его конек, и начальнику лесопункта с ним тут не тягаться. А значит, он сам себе хозяин — что голова велит, то рука творит. Никому не говорил, а думал: «Хоть теперь самому, без догляда…»
— Начал, говоришь? — сказал Мартемьян Колонков.
— Конечно, — довольный собой, ответил Сидор Гремин.
— Ловок, — сказал Мартемьян Колонков.
Сидор Гремин поежился, Лешка холодно поглядел на него.
35
Весь день просидел Ерас Колонков дома. А к вечеру оседлал пеганку, сказал только что пришедшей из магазина Нюре Турянчиковой: «Я скоро буду. Жди…» — и выехал со двора.
Небо было серое. Над гольцами кучились облака. Пеганка недовольно подергивала узду: так поздно хозяин еще никогда не беспокоил ее.
На околице поселка встретил Сидора Гремина, угрюмо сжал губы, боялся, сорвется с языка злое. Недолюбливал Сидора Гремина, пожалуй, даже больше, чем Мартемьяна Колонкова, хоть причин для этого не было. Просто чудилась за ним крепкая сила и ловкость. А это не нравилось, это обижало. Не хотелось никому уступать своего. О себе всегда думал — не хуже другого. А когда оказывался рядом с Сидором Греминым, чувствовал непонятную неловкость. Это было наивно и смешно. Он и сам знал, что наивно и смешно. Знал, но ничего не мог поделать с собой.
Не доезжая до облепихового разметья, повстречал бригаду дорожников. Лица разгорячены быстрой ходьбой, за поясом у каждого разный строительный инструмент. Впереди — бригадир. Он увидел Ераса Колонкова, смеется:
— Дядя Ерас, племяша твоего видели. Кустики аж с корнем выдергивает. Отчего бы?
Кто-то сказал:
— Пересадить хочет, говорит, поближе перетащу к поселку.
Заспорили, загалдели:
— Видно ли? Чепуховое дело.
— В тот раз с бассейном тоже говорили — чепуховое… Ан нет.
— Один он. Шибко ли сделаешь?
— Шибко — не шибко, а пусть, раз терпежка кончилась.
Заспорили, загалдели и словно забыли об Ерасе Колонкове. А тому этого и надо: шлепнул пеганку ладонью по спине, отъехал, и вскоре был на облепиховом разметье. Разнуздал пеганку, пустил на подножь, отыскал племяша, закричал:
— Филька, стервец, ты чего меня в краску вгоняешь?!
Филька то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не расслышал. Он даже не взглянул в сторону Ераса Колонкова.
С Байкала потянуло ветром. Облепиховые кусты задрожали. У Ераса Колонкова зашлось сердце. Лишь теперь он по-настоящему осознал ту бездну беды, которая нежданно-негаданно свалилась на его голову.
— Племяш, — жалобно прошептал он. — Это как же, а?
Филька поднял голову, положил на землю лопату:
— Я место выбрал подле Болян-реки. Доброе место.
— Очумел? — выдохнул Ерас Колонков. — Да где видано — весь сад? Нам с тобой и за год не управиться.
— Управимся, — сказал Филька.
— Не дури. Если бы было можно, я бы сам… Значит, нельзя.
Но Филька сказал:
— Надо постараться.
И Ерас Колонков взорвался. Все-то выложил Фильке: и что он напрасно упрямится, словно один на земле, и о боли своей сказал, что камнем на сердце. А когда замолчал, понял — не убедил Фильку. Не те слова, видно, были. Ссутулился, опустил голову. Ленивые ворочались в голове мысли. Мысли ни о чем — пустые. Почувствовал на плече ласковое прикосновение Филькиной руки и, словно со стороны, незнакомое, услышал опять:
— Надо постараться.
Не обозлился, не вскипел, только тихо сказал:
— Отстань, оглашенный.
Сел на траву подле кустов облепихи, которые стояли еще нетронутые. Заметил, потрескалась земля, обыгала — давно дождя не было. Возле стояла пеганка, обмахивалась хвостом, изредка поворачивала голову в сторону Ераса Колонкова и терлась о его плечо.
36
И отчего это пришло Зипочке в голову только теперь? Могла бы и раньше рассказать отцу об отводе делян.
— Я до того устала, — говорит Зиночка. — Рукой не пошевелить. А Сидор — ничего. Пришел и сразу за дело. И — правильно. Без дела человек как пух — легкий. Ветер подует и унесет.
Зиночка не чувствует, как постепенно начинает говорить словами Сидора Гремина. А Мартемьян Колонков заметил… Оборвать бы ее: мол, не мели попусту, каждый должен быть самим собой. Но еще не дошло до того. Мартемьян Колонков молчит и с неприязнью вспоминает, что сам прочил себя в тести Сидору Гремину.
Что же произошло? Потерял ласковость к Сидору Гремину. «Не боек, а сам себе на уме. Как снег перволежек. Бывает, ждешь — растает, а он — ни-ни. Так и простоит до зимы».
— А возвращались мы мимо облепихового разметья, — лопочет Зиночка. — Ягода прямо в руки просится. С душой он все же, твой однополчанин. Плохому человеку сад не вырастить. Я говорю об этом Сидору. Он не возражает: «Верно». Только чувствую, чего-то не договаривает. И не потому, что боится. Нет, конечно. Просто не хочет. Это мне не понравилось сначала, но затем я поняла Сидора Гремина. Когда принято нелегкое решение, не очень-то говорить хочется.
— Ты думаешь, он принимал решение? — Мартемьян Колонков удивленно смотрит на дочь.
— Да, конечно, — убежденно говорит Зиночка. — Принимал… Только не совсем так, как ты понимаешь.
— А как же?
Зиночка пожимает плечами. Ей, кажется, что отец не в духе и ему лучше не мешать. Но не мешать Зиночка уже не может. И поэтому, не ответив на вопрос отца, Зиночка продолжает рассказывать. О себе. О Сидоре Гремине.
— Может, хватит? — У Мартемьяна Колонкова подрагивает бородка. Зиночка умолкает и недоуменно смотрит на отца, не понимая, почему он сердится.
— Что случилось? — помедлив, спрашивает Зиночка.
Но разве он знает, что?.. Знает. И Мартемьян Колонков тихо говорит, что Сидор Гремин парень ничего себе. Только плохо — нету в нем этакой жалости, что ли. А может?..
Не успевает досказать, хмурится, услышав Зиночкин голос:
— Ну и что?..
Зиночка, успокоившись, идет в свою комнату. Одергивая занавески на окне. По стеклу катятся дождевые капли, сшибаются друг с другом, причудливо сплетаются в кружева.
Что же все-таки случилось? Почему отец изменил свое решение о Сидоре Гремине? Она мучительно пытается найти разгадку происшедшего, но ничего путного не приходит в голову. И тогда Зиночка, не раздеваясь, падает на кровать и долго лежит, слушая, как шуршат на оконном стекле дождевые капли.
37
Три дня Ерас Колонков не разговаривал с Филькой. Нестерпимо хотелось пожаловаться кому-нибудь на судьбу-невольницу, повернувшуюся к нему спиной. Только некому было. А может, Нюре Турянчиковой? «Э, нет, — останавливал себя. — Ей нельзя. Испереживается». Привык перемалывать в себе
