на Бориса рукой, словно Калугин был виноват в том, что в прах развеял его вспыхнувшую надежду на благополучное возвращение сейнера, и пошел дальше.
Через день шторм утих, лишь зыбь — монотонно и упорно — что-то пыталась доказать равнодушному берегу. Своего вертолета в поселке не было. Вертолет, приписанный к аэропорту Корфа, утром при первой же возможности улетел на санрейс в тундру. Оставалась одна надежда — на геодезистов, базирующихся за перевалом, но там еще бушевали остатки шторма. О МРС-21 по-прежнему ничего не было известно.
Рейсовый пассажирский АН-2 из Корфа — первый после шторма — шел на посадку. Пилота попросили:
— Будь другом, сделай круг над заливом, посмотри, нет ли чего.
Через десять минут пилот сообщил:
— Видимость из-за волны плохая, но, кажется, видел плот и на нем двоих.
— Сделай еще круг.
Сделал.
— Да, плот. На нем двое. Но никто даже головы не поднял.
После полудня через перевал пробился вертолет геодезистов. После долгих поисков нашел плот. На нем были старпом и механик Плоткин. Плоткин был без сознания, пульс еле нащупывался, старпом замерз.
Капитана выбросило волной через день, недалеко от поселка — с оторванной рукой. Механика Кандея и Тимонина еще через два дня на косе нашли пограничники. Аполлона Бельведерского — Леонида Кучеренко — вообще не нашли.
Только у капитана была семья. Хоронили без Плоткина, он все еще не приходил в сознание. Борис стоял над могилой оглушенный и с каким-то удивлением смотрел на торжественно-отрешенные от мирской суеты, от процентов плана и центнеров лица своих недавних. товарищей по работе. Он вдруг подумал, что впервые так внимательно присматривается к ним, что ничего о них не знает. Что они за люди? чем жили? откуда и зачем приехали сюда на Камчатку? плохие они или хорошие? что за человек был тот же капитан, почему у него такие виноватые глаза? Борис вспомнил, как тот приходил к нему, к больному, в кубрик, приносил лекарства, немудреную домашнюю снедь, неуклюже пытался что-то рассказать о себе, он знал, что Борис собирается стать моряком, и даже там, в кубрике, виновато отводил в сторону глаза.
Что за человек был механик Кандей, замкнутый неразговорчивый мужик со странной фамилией? Почему у него, несмотря на возраст, не было семьи? От кого-то мельком Борис слышал, что Кандей — ленинградец, что в войну он служил в морской пехоте, сполна хлебанул солдатского счастья под Керчью, но правда ли это да и о Кандее ли это он слышал, теперь уж Борис точно не помнил.
Что за человек был старший помощник? А Аполлон? Что крылось за его внешним разбитным ухарством, что за душа таилась под выцветшей тельняшкой, почему у него иногда даже сквозь самое разбесшабашное веселье такие печальные были глаза? Опять от кого-то Борис слышал, что его страстно любила прекрасная женщина, чужая жена, но почему-то у них не получилось, но опять-таки Борис не мог с уверенностью сказать, что это слышал он об Аполлоне.
Что за парень Плоткин, который до сих пор без сознания валяется в больнице, и неизвестно, выживет ли?
Борис шел меж выкрашенных в веселые цвета кладбищенских пирамид на галечных, быстро осыпающихся холмиках и неожиданно обратил внимание, что лица на фотографиях этих веселых пирамид больше молодые. Он стал присматриваться, и точно, на всем кладбище — неогороженном, без единого деревца, даже кустика, за редкими могилами кто ухаживал, рядом шумел океан, бухал о берег пустыми бочками из-под бензина: то ли из озорства скатили ребятишки от аэропоота, то ли сорвало с какого-то корабля — он нашел всего две или три могилы умерших в преклонном возрасте и своей смертью. Большинство же могил этого маленького кладбища принадлежало молодым или сравнительно молодым, и надписи на пирамидах, как правило, сопровождались пояснением: «Трагически погиб…» Рыбак, снова рыбак, геолог… геодезист, летчик, снова моряк. На краю этого странного кладбища стоял небольшой бетонный обелиск: «Памяти трагически погибших моряков-колхозников…» и дальше следовал большой список имен. Сегодня появилась еще одна братская могила.
Кто-то кашлянул позади. Борис вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Это был истопник общежития хромой Ефимыч.
— Одни молодые, — растерянно сказал Борис. — Странное кладбище. Никакого ухода. Даже не огорожено. Рядом мусорная свалка.
— А кому за ним ухаживать-то? За могилами присматривают родственники, а тут родственников нет. Коренного-то населения здесь нет, уезжают, приезжают, так и идет жизнь. Кому охота ложить кости в вечную мерзлоту, когда она при жизни все их пропитала. Как дело к пенсии, а то и раньше, как денег прикопят, — подаются в Россию, в теплые края, поближе к родным местам, к родным могилам. Чебаевские вон только здесь легли. Тоже уже собирались уезжать в свой Устюг Великий, да хозяйка умерла скоропостижно, и он уж не уехал. Да я вот здесь лягу. Некуда ехать.
Борис не знал, что ему ответить.
— Поселок старинный, а старых могил нет, — сказал он. — Да и в поселке старых домов нет.
— А ведь поселок-то каждые сто лет, а то и чаще, полностью смывало — то тайфуном, то цунами, — сказал Ефимыч. — А свалке-то тут, конечно, не место. Да с кого спросишь? Нет уважения к мертвым. Плохо это. К смерти уважения нету, а от нее, как ни петушись, никуда не уйдешь. Летчик у нас был Русаков, полетел спасать рыбаков и погиб. Три рейса сделал успешно, а на четвертом, последнем — совсем туман все закрыл — он и врезался вон в ту сопку. Митинг был, когда хоронили. Пионерам красные галстуки у его могилы повязывали. Бетонный большой памятник решили поставить. Жену в гости звали. А приехала она через четыре года и могилу-то с трудом нашла. Временную пирамидку, видимо, бичи сожгли, а бетонный памятник так на бумаге и остался. Стыду-то было, только при ней уж и поставили.
На другой день Борис пошел в контору и взял расчет. Он боялся, что его будут уговаривать остаться, но никто не уговаривал, наоборот, бумаги оформлялись с какай-то обидной предупредительностью, при этом ему не смотрели в глаза, словно чувствовали перед ним вину.
К вечеру по общежитию прошел слух, что час назад в больнице пришел в себя Плоткин. Собрав в Дорогу свой немудреный армейский скарб, Борис пошел навестить его. Но, сколько не упрашивал, к Пдоткину не пустили, говорили, что тот еще слаб, Борж не уходил, стоял в коридоре, надеялся все-таки как-нибудь проскользнуть в палату. Неожиданно в коридор вышел в небрежно накинутом на плечи халате следователь Чумаков. Борис понял — от Плоткина.
Борис замялся, хотел было незаметно выйти
