—Погубил я тебя, браток! И добить тебя нечем. И уходить мне надо. Извини.
Сначала он пытался скакать на одной ноге. Затем нашел палку, ковылял. Потом полз, полз, полз.
Лес редел и спускался куда-то. Спиридонов выполз к реке. На берегу полежал ,отдыхая. Погодя снял хорошие свои штаны,
разорвал подштанники, перевязался. Опять устал. Отдышавшись, потрогал воду рукой.
— Холодная, зараза, — сказал он, бодря себя, вошел в воду и лег на нее. Течение взяло его и медленно понесло в ночи мимо лесов, полей и лугов России.
* * ★
По лесной тропинке шла и плакала милая барышня. Коротковолосая, в длинной юбке и кофточке с высоким воротником, в высоких же шнурованных ботиках не для глухого леса была барышня. А стояло утро.
— Барышня! позвали из кустов.
— Ой! сказала барышня.
Держась за неверные ветви кустарника и прыгая на одной ноге, на тропе появился Спиридонов.
— Ты куда? — строго по-деловому поинтересовался он.
— В Бызино.
— А откуда?
— Из Ольховки. А, собственно, почему я должна отчитываться перед вами? — опомнилась, наконец, барышня.
— Учительница, — догадался Спиридонов. — Звать тебя как буду?
На одной ноге, усталый и замордованный человек, от которого всегда можно убежать, стоял перед ней и командовал.
— Зачем вам это?
Он сменил руки — левой ухватился за кусты, а правую протянул ей:
— Яша.
Она задумчиво посмотрела на его руку, а затем деликатно пожала.
— Анна Ефимовна.
— Учительница! — обрадованно вспомнил он и спросил серьезно: — Ты за белых или за красных?
— Я учительница, — объяснительно напомнила она.
— Ну, а белые поблизости есть?
— У нас в Ольховке нет, а про Бызино не скажу — не знаю.
— Если поймают меня белые, застрелят к чертовой бабушке. Спрячь меня, Аня, а?
Ничего-то он не скрывал, стоял прямо, спокойно смотрел в глаза, просил по-человечески.
—Пойдемте, — сказала Анна и, повернув, пошла по тропинке в обратную сторону. Он запрыгал рядом на одной ноге.
—Обопритесь о мое плечо, - предложила она, и они пошли трудно и медленно.
— В Бызино-то что тебе надо было?
— К их учителю Ивану Максимовичу посоветоваться шла.
— А я помочь не могу?
Она обернулась (он шел чуть сзади), посмотрела на него иронически (что-то ты понимаешь!), но все-таки не выдержала и заговорила про беду свою.
—Понимаете, прошли с ребятами весь алфавит, все буквы они уже знают и подряд, и в разбивку, а в слова складывать ну никак не могут. Бьюсь, бьюсь, и ничего — ничегошеньки не получается.
—А буквы все до одной знают?
— Что я вам врать буду?
—Раз все буквы знают, значит и слова сложат. Было бы из чего складывать.
— Вам бы все шутить.
— Конечно, мне сейчас только и шутить.
Помолчали утомленные разговором. Шли. Он смотрел на ее затылок в кудрявых и коротких светлых волосах.
—А ты случаем, не эсерка, Анна?
Она опять обернулась и поймала его взгляд.
—Тиф у меня недавно был.
—Ясно. Постоим немного, — предложил он. Они постояли немного. Спиридоновская рука абсолютно машинально сползла на ее талию.
—Эго еще что такое? — в гневе спросила Анна.
—От слабости это, Аня, — миролюбиво объяснил Спиридонов.
—Пошли, — приказала она.
Когда сквозь разреженный лес увиделись деревенские зады, он полюбопытствовал осторожно.
— Спрячешь ты меня куда?
—У хозяйки моей баня есть. Мы ее сейчас не топим, в печке моемся. Так вы в баньке пока поживете.
—Везет мне на баньки! — сказал Спиридонов.
* * *
После снарядами рваных лесов и полей, после деревенской тьмы и глуши в городе, ах. Как приятно. И стучали подковы по булыжнику, и шумно было вокруг, и шли чистые дамочки тротуа-
рами. Георгий Евгеньевич и фельдфебель верхами ехали, главной улицей завоеванного города.
— Не стоит, Георгий Евгеньевич, ей Богу, не стоит, — говорил фельдфебель и непроизвольно, трогал под козырьком фуражки плотную повязку. Много у него сейчас было лица.
— Я не скажу, так ты донесешь — какая разница?-- философски заметил офицер.
— Не донесу. Нечего доносить! Лежал мертвяк, и если бы не открыл глаза, так в мертвяках и числился бы. А не открывал.
— Все, Сергеич. Ответь мне лучше на число философский вопрос: почему наша контрразведка и ихняя всегда в городе в одном и том же здании поочередно размещаются?
— Очень даже понятно,--Сергеич разъяснял мрачно и со знанием дела.-- Занятия у них похожие, а размещаются они всегда в бывшем полицейском управлении, там все для этих занятий имеется.
— Ишь ты как просто! — удивился Георгий Евгеньевич и, соскочив с коня у здания контрразведки, резво взбежал на крыльцо веселого заведения.
В дежурной части он сказал сидевшему за барьером пожилому подпоручику:
— Доложите ротмистру Карееву, что поручик Мокашев просит принять.
Дежурный вяло распорядился:
— Доложи.
— Слушаюсь.
Вестовой скрылся в дверях, которые вели во внутренние помещения.
Красивый лысеющий блондин поднял глаза от бумаг потому, что услышал старательный топот сапожищ. Поднял глаза и поморщился вопросительно.
— До вас поручик Мокашев, ваше благородие.
— Мокашев, болван. Проси, — Кареев поднялся из-за стола, одернул френч, ожидательно стоял.
—־Юрочка! — сказал он, ликуя и разводя руки как бы для объятий.
— Здравствуй, Валя.
— Молодой; красивый и — что самое приятное — живой!
— Я к тебе по делу.
— К черту дела. От этих дел голова кругом. Замотался, устал, как собака.
— Пытать, что ли, устал?
—Дурак ты, Юрка.
—Не обижайся. Эго я так, для красоты слога. — Мокашев хотел сразу покончить с неприятными делами. — А дело вот какое:сбежал у меня пленный комиссар. Взяли его контуженным и никак не думали, что он окажется таким прытким. Вот документы его.
Георгий Евгеньевич вынул из нагрудного кармана бумаги и протянул их Карееву.Тот небрежно полистал их и бросил на стол.
— Одним комиссаром больше, одним меньше... Хотя лучше, если бы меньше.Но, в общем, непринципиально. Считай, что все забыто и закрыто. Рассказывай, как живешь.
—Воюю.
—А я, судя но твоему тону, вышиваю гладью.
—Тоска, Валюн.
—Не говори. Домой в Питер хочу — сил нет.
—Ты что — думаешь, все по-старому будет?
— Только так, Юра, только так. Как было, как вспоминается, как мечтается об этом сейчас. Иначе игра не стоит свеч.
— Нельзя, нельзя после того, что произошло в России.
— Можно. Загнать в бутылку, заткнуть пробкой, залить сургучом. И на века. Ради этого и сижу здесь, — и Кареев похлопал ладонью по столу.
—Спорить с тобой не буду, — устало сказал Мокашев. — Спать хочу. Жрать хочу. Где тут можно остановиться?
—Да, чуть пс забыл! — радостно вдруг заорал Кареев. — Твоя мамам здесь. И меня навестила. Жаловалась — грабанули усадебку вашу. Железная у тебя маман. Явилась с зонтиком и с управляющим. А у управляющего реестр — кто из хлебопашцев что уволок. Пошлю к вам в деревню команду. Ноблес оближ.
Нехорошо стало Мокашеву. Он встал, надел фуражку.
—Обрадовал ты меня, Валя.
И пошел к дверям. Кареев крикнул вдогонку:
—Она в гостинице остановилась! Меня в гости звала!
* * *
Отпихнув услужливого швейцара, Мокашев пробежал дореволюционный роскошный вестибюль губернского отеля и через три ступеньки взлетел на второй этаж.
Где Мокашева остановилась? — грубо спросил он у горничной.
— В двадцать третьем, господин поручик, — ответила бойкая и нестарая горничная, по роду занятий и душевной склонности досконально разбиравшаяся в воинских званиях.
Мадам Мокашева принимала гостей: супружеская чета — сухой элегантный старичок и пышная, средних лег дама--гоняли чаи и беседовали с хозяйкой.
— Нет, Елена Николаевна, усадьбу вам теперь не продать, — говорил старичок. Кто купит недвижимость рядом с крестьянами? Спекулянт только залетный.
— Мы наш городской дом еле-еле за бесценок продали. И то случайно, — злорадно добавила супруга его.
— Но почему? Почему? Елена Николаевна возмущалась. — Почему я не могу продать свою собственность, купленную на деньги, которые Евгений Юрьевич честно заработал долголетними трудами своими во славу России?Где справедливость, порядок, порядочность, наконец?
— Революция у нас, — напомнил ехидный старичок.
Без стука распахнулась дверь.
— Здравствуйте, — сказал Мокашев-младший.
— А это мой непутевый сын, — дрогнувшим от ласки голосом сказала Елена Николаевна и, подойдя к Георгию Евгеньевичу, погладила его по щеке. — Познакомься, Юра. Сергей Леонидович и Елизавета Александровна Холодовские.
Супруги вежливо покивали.
— Очень приятно. — Мокашев щелкнул каблуками, показал чете пробор и обратился к матери: — Мне нужно с тобой поговорить.
Супруги сразу же встали. Мокашев отошел, сел на подоконник, с нетерпением смотрел, как мать целуется со своими гостями. Дверь за супругами закрылась, и он начал с крика.
