— Ох, и страшная эта штука бабий гонор! Умный же ты человек, Анна, хороший товарищ, а несешь околесицу. Пока проводили их, пока проверял я, что и как- время-то шло. А теперь- вот я.
— Уж какая есть! -запоздало обиделась Анна.
— Кончили об этом. У меня к тебе есть просьба. Я здесь воззвание-послание сочинил, по смыслу все в порядке, но насчет ошибок сомневаюсь. Ты проверь, а?--Яков бережно положил на подоконник лист каллиграфически исписанной бумаги.
— Штаны ему стирай, ошибки проверяй. Давай бумагу сюда.
Анна взяла листок и отошла к свету, к лампе.
— Почерк у тебя какой красивый! Прямо готический шрифт.
Для общения необходима была близость, и поэтому Яков по забывчивости сиганул в окно. И, понятно, зацепился раненной ногой.
— Ой! — завопил он и сел на пол. Анна сказала презрительно:
— Как дитя! А еще людьми командует.
— Так не командую я тобой, прошу все время.
— Просишь, а все равно командуешь. — Анна села за стол и стала внимательно читать. Спиридонов тоже сидел — на полу — сидел тихо и подчиненно.
— Ошибок очень много, — огорченно констатировала факт Анна.
— А я что говорю. Ты ошибки исправь, я снова перепишу.
— Здесь и некоторые выражения не совсем правильные.
— Сути ты уж, пожалуйста, не касайся. Выражения все правильные.
— Синтаксически неправильно.
— Синтаксически — это насчет запятых? Ты их тоже исправь.
Анна вздохнула несильно и взяла карандаш Спиридонов сидел на полу и видел курчавый затылок, тонкую с ложбинкой шею, поднятые неширокие плечи.
—Завтра уедешь из деревни, — решил он вслух.
—Это почему же?
—Комиссара прятала ты, Аня.
—Я не комиссара прятала, я тебя прятала.
—А я комиссар.
—Ты — Яшка. Ты — мой Яшка. — Анна подошла к нему, и он встал. Она обняла его — они были почти одного роста — и замерла, прижавшись к нему. Он осторожно поцеловал ее в тонкую шею.
— Все будет в порядке, Аня. Только тебе надо уехать.
— А ты?
— Ну, я! Здесь другой разговор. Я воевать буду.
— И долго ты будешь воевать?
— До победы, Анна.
—А вдруг тебя убьют до победы?
—Не может того быть.
—Все может быть.
—Человека, который воюет за светлое будущее, не должны убить.
—Бог не позволит или Карл Маркс?
— Светлое будущее не позволит.
—Чье светлое будущее?
— Твое. Мое. Наших детей.
— Так ты за свое светлое будущее борешься. Не мало ли? Таких, как я, знаешь сколько? И все мы боремся за свое светлое будущее. За светлое будущее человечества.
—Кто это?-- спросили от двери. Они обернулись. В темном проеме стоял высокий, очень приличный господин в котелке и полосатых брюках.
—Эго Анна, учительница, — виновато представил Анну Спиридонов.
— Кто это? — повторил вопрос господин. Тогда Анна освободилась от спиридоновских рук, подошла к господину и поцеловала его в бородатое благообразное лицо.
— Здравствуй, папочка.
— Кто это? — в третий раз спросил Анин папа.
— Комиссар пехотно-пулеметных курсов Яков Спиридонов. Раненый, — представился Спиридонов, строго гладя на будущего тестя.
— Кем раненый? — папа изъяснялся пока только вопросами.
— Злодейской белогвардейской пулей, — преданный глаз Спиридонова подозрительно заблистал.
— Когда?
— Туг недавно белый офицер меня допрашивал. Все вопросы задавал. И так мне это надоело — сил нет. Может сядем за стол, посидим? Анна к тетке Дарье за самогоном сходит, а?
— Отец не пьет, — сухо предостерегла Анна.
— Это как же? Совсем и ничего?
— Совсем и ничего. Я — запойный, — грустно признался папа.
— Папа! — гневно воскликнула Анна.
— Что, дочка? Я так понимаю, что с будущим родственником познакомился. А зачем от родственника скрывать? — папа снял котелок, сел за стол, положил на клеенку тяжелые руки. Спиридонов сел напротив, помолчал недолго, потом решил продолжить беседу:
— Болезнь, переживания или так, от нечего делать?
— Я — портной, — раскрыл секрет папа.
— Понятно.
— Теперь ты допрашиваешь, Яша?- злобно осведомилась Анна.
— Простите. По батюшке не знаю как...
— Да что уж, Иваном. Ефим Иванович Алексеев. — Все разъяснилось, и Ефим Иванович приступил к делу. Собирайся, Нюра. Я за тобой.
— Куда, папочка?
— Домой. Время такое, что обязательно дома сидеть надо. Мать извелась, беспокоится. Ты одна у нас осталась, боимся мы за тебя.
— А другие где же? — неожиданно для себя спросил Спиридонов.
— Не твое дело, — грубо ответила Анна.
— Замужем старшие, замужем, — вежливо ответил Ефим Иванович.
— Анна, отец дело говорит: уезжать тебе отсюда надо.
— Когда, на чем?
— На телеге я, дочка. За поддевку тонкого сукна огородника Сигаева уговорил.
— Мы и не слыхали, как вы подъехали, — заискивающе сообщил Яков.
— А ваше дело такое было — не слышать ничего.
— Не говори пошлостей, папа, — приказала Анна. — Как же так, никому не сообщив, уехать. Что люди скажут?
— Я им все как сеть разъясню. Они поймут.
— Собирайся, Нюра.
— Вы идите на улицу, а я сейчас, — растерянно сказала Анна и заметалась по избе, ища чего-то, сама не зная что.
Ефим Иванович и Спиридонов вышли на крыльцо, и сразу же грубый голос поинтересовался из темноты.
— Скоро, что ль?
— Сейчас, Петрович, — ответил Ефим Иванович.
— Слушай, Ефим Иванович. Вы там берегите Анну-то. Она горячая. Ненароком выскочит когда не надо, скажет не то. Пусть дома сидит.
— Беречь-то для тебя?
— Для меня, для тебя. Просто надо беречь такого хорошего человека.
— Это ты мне, отцу, говоришь?
Анна сидела на телеге, а Яков шел рядом. Телега катила по белой во тьме дороге.
—Иди, Яша, - сказала Анна.
—Боюсь.
—Иди, иди. Все будет хорошо.
—А вдруг будет плохо? Как я тебя найду, когда увижу?
—Ты же за светлое будущее воюешь и победить хочешь. Всех победишь и найдешь меня.
—Я очень сильно люблю тебя, Анна.
Спиридонов приблизился к ней, и она его тайно поцеловала.
— Иди, — распорядилась она, и он остановился. Телега укатила в черную тьму. Вдруг Спиридонов закричал:
—Живете где вы, адрес какой?!
—Дворянская, номер тридцать шестой! —криком же ответил Ефим Иванович.
—Ишь ты! Дворянская! — не выдержал лирического тона Спиридонов.
—Так номер-то тридцать шестой! — разъяснили из темноты.
* * *
Поручик Мокашев стоял перед разгневанным генералом (ротмистр Кареев был рядом с Мокашевым, но как бы и не с ним), и генерал бесстыдно орал на него:
— Вы шляпа, поручик! Дать уйти комиссару! С ума посходили все. Ни дисциплины, ни порядка, ни бдительности. Наконец! Вы в армии, черт вас побери! По вашей, поручик, вашей вине два уезда охвачены восстанием.
— Не понимаю ваше превосходительство, — признался Мокашев.
— И все ваш комиссар, которого вы упустили. Вам это понятно, поручик?
— Но не может бунтовать один комиссар в двух уездах.
— Вы на что намекаете?
— Я не намекаю, ваше превосходительство.
— Кокетка, белоручка, девственница из борделя, — генерал высказался и устал. — Будете ловить своею комиссара. Не поймаете — военно-полевой суд. Ротмистр Кареев постарается, надеюсь, вам помочь. Все. Можете идти.
Мокашев и Кареев по уставному сделали кругом и двинулись к дверям. Уже в спины им генерал сказал:
— Рассказывают, будто бы под комиссаром ваш конь, ротмистр. Правда ли это?
Кареев повернулся и ответил не по военному.
— Правда, Сергеи Бенедиктович .Вы хотите мне что-нибудь приказать?
— Идите, Валя. Так просто,к слову пришлось.
Мокашев и Кареев спускались по роскошной лестнице.
— Ловко ты меня, признался Мокашев.
— Выхода у меня не было, Юра.
׳--Понимать тебя -понимаю, но,наверное, подло это все-таки, а?
— Между прочим, Серж очень точно про тебя сказал. Девственница из борделя..Не находишь?
Тихо разговаривая, они вышли из штаба. Мокашев сощурился на солнце, надвинул на глаза козырек, осмотрел улицу и ответил:
— Не нахожу.
— И в поместье свое хочется, и вещички вернуть жаждется, и ручки в чистоте блюсти мечтается. Не выйдет, Юра. Придется ручки замарать.
— Придется, Валя. Комиссара вот ловить буду.
— Другой разговор. Пошли ко мне. У меня для тебя сюрприз.
Фланируя, они центральной губернской улицей направлялись в контрразведку. В дежурке Карссв приказал:
— Ганина. Найти немедленно, и ко мне.
В кареевском кабинете они скинули фуражки, расположились вольно.
— Хочешь, Юра, я скажу за что люблю тебя? За что не люблю — ты и так знаешь, — предложил Кареев.
—Трепать языком обязательно надо?
— Ждать надо.
— Тогда давай.
—А люблю в тебе, Юра, я свое продолжение, свое второе я. Вот я: в грязи, в крови по уши — палач, убийца, растленный тип. Но это только одна сторона. Вот я, — здесь Кареев навел палец на Мокашева, — интеллектуал, чистюля, борец за идеалы.
—Валька, ты, я помню, стихи сочинял когда-то, — перебил кареевскую тираду Мокашев.
