— Кто просил тебя ходить к Вальке? Кто просил тебя обращаться в контрразведку?
Елена Николаевна заплакала. Мокашев завыл, схватился за голову и покачал ее. А Елена Николаевна высморкалась в кружевной платочек и ответила:
— Мне Холодовские посоветовали.
— Ты что, девочка, не знаешь куда обращаться?
— Но ведь что-то надо делать, Юра. Ты меня пойми — не добро жалею — за отца твоего мне больно, за тебя. Не воровали, не торговали, не эксплуатировали никого. На профессорское жалование все куплено. Все! И книги любимые твои сорок лет по томику собирались!
—О каких ты книгах говоришь? Зачем заставлять людей ненавидеть себя! Мать, что ты наделала!
—Но это только справедливо, Юра.
—Мы за справедливость, они за справедливость! И кровь, всюду кровь! От глупости, от тупости человеческой все зверство.
Елена Николаевна снова заплакала. Он подошел к ней, поцеловал в щеку, погладил по волосам:
— Извини меня, мама. Я пойду.
Она прижалась к нему, потрогала его лицо.
—Иди. Надо тебе — иди. Только я тебя три месяца не видела.
* * *
Среди ночи Мокашев проснулся. В темноте, шаря неверной рукой по полу, разыскал бутылку, хлебнул из горла, потом нашел папиросы и спички, закурил, встал с постели и подошел к окну. Глядя на тьму через мохнатое от пыли стекло, сказал не то вопросительно, не то извинительно для себя:
— Что делать? Что делать?
—Накрой меня, Юрик. Замерзла я что-то, — попросила из постели Зина, горничная второго этажа.
* * *
У инвалида Антипова был второй день светлого запоя. А посему он шел по деревенской улице и взывал:
—Православные! Доблестные жители деревни Ольховки! В честь моего запоя убедительно требую все мужское народонаселение ко мне в избу на питье самогона и слушание граммофона.
Он останавливался, он раскланивался на все четыре стороны. Он делал единственной своей рукой разнообразные жесты. Попалась навстречу бабка Мансфа, сказала сострадательно:
—Покуражился, Миша, и хватит. Иди домой, музыку послушаешь, поспишь, авось проспишься.
Жалко стадо Мише бабку Манефу. Он порылся в кармане и вытащил горсть мятых бумажек.
—Кто тебя, старую, пожалеет? Я, бабка Манефа. Я тебя как самую древнюю достопримечательность Ольховки очень люблю. Держи и пользуйся.
Бабка деньги взяла.
Граммофон заводили в молчании. Миша крутил ручку, четверо приятелей его сидели смирно перед налитыми стаканами.
...Жили двенадцать разбойников.
Жил Кудеяр-атаман.
Много разбойники пролили
Крови честных христиан,--
вдруг рявкнул Шаляпин.
Миша оторвался от граммофона и взял стакан.
— Со светлым праздничком.
Пили не торопясь и со вкусом.
— Крови пролили много, да...- заговорил, выпив, самый старший —дядя Митяй. Самое было время потолковать разумно.
— Поднялись мы в атаку, -начал Миша, и все покорно согласились послушать. -Только-только рассвело. Поле снарядами перерыто, камни, земля дыбом- идем, спотыкаемся. И вдруг неожиданно как-то рвануло рядом. Лечь не успел, стою дурак дураком. Пыль осела. Гляжу — левая рука моя на тряпочке висит. Бросил я винтовку, оторвал правой левую, смотрю, куда положить. Тут и сознание потерял. Санитары говорили, что никак они вырвать у меня мою руку не могли, так в полевой госпиталь и привезли. С двумя руками. Потом мне очень интересно было: Похоронили мою руку или так, на помойку выбросили.
— Людей похоронных сколько по лесам-полям лежат, а ты рука! — заметил дядя Митяй, разливая по стаканам.
— Когда все кончится, когда все успокоятся! — запричитал хроменький Вася. Мужичок был с изъяном, небоявшийся мобилизации.
— А почему я пью? — загромыхал вдруг Миша. — А пью я потому, что господа пришли. Скоро баре приедут. И делать нам больше нечего, Богом обиженные, как сидеть и ждать. Пейте, гуляйте к чертовой матери!
— Команды сейчас пойдут, — знающе сказал Митяй. — Команда за хлебом, команда за овсом, команда за лошадьми. Держись за портки, мужички.
— А я все пропью! — обрадовался Миша найденному выходу.
— Все реквизировать! — закричал неожиданно Аким, самый здоровый и самый пьяный, подумал и добавил потише: — И всех ликвидировать!
— Дайте музыку послушать, — попросил молодой и серьезный Егор.
Граммофонная иголка уже скребла пустое место. Миша встал, прижал грудью граммофон к стене, завел его и перевернул пластинку. Пелось про блоху.
— Песня странная какая, - удивился Вася. — Ну что такое есть блоха? Почему же про блоху"/
— Иносказательно. Понимать надо, — объяснил Егор.
— У кого чего болит... — добавил дядя Митяй.
— Не болит, а чешется, — уточнил Миша.
В дверь громко постучали. Миша подмигнул всем, налил в свободный стакан самогону, вышел к дверям и приказал:
—Вася, открой.
Вася открыл. На пороге стояли пожилой господин в городском платье и солдат с винтовкой.
— А вот и граммофон, — радостно сказал господин, не здороваясь.
— Граммофон, — подтвердил Миша. — Садись, Марк Иванович, послушай. Шаляпин поет.
— Каторжник, бездельник, вор! — взвизгнул ненавистно Марк Иванович.- Музыку слушаете! Немедленно, сию минуту неси граммофон в господский дом.
—Не донесу я в одной руке, — сказал Миша.
Солдат-мальчишечка взял наперевес большую для избы с примкнутым штыком винтовку и поторопил неровным басом:
— Давай, Давай пошевеливайся!
— Аким, помоги, Бога ради! — попросил Миша.
Они шли по широкой деревенской улице: впереди твердо шагал Миша, за ним — Аким с граммофоном, далее солдат и Марк Иванович,־а замыкали процессию чуть отставшие мишины гости. Все шли молча, не торопясь. Но не выдержал солдат: довольно сильно он ткнул штыком в широкую акимовскую спину и закричал повелительно — ужасно любил командовать:
— Быстрее, быстрее!
Аким обернулся в удивлении, поставил граммофон на землю и спросил:
— Зачем ты это сделал?
— Иди! Иди! — завопил солдатик и пырнул Акима в грудь.
Аким взял винтовку за ствол и отвел штык в сторону. Солдат от страха выстрелил и отскочил назад.
— Не подходи, не подходи!
— Да я тебя! — заорал Аким, и солдат выстрелил в него. Аким осел. Подбежал Егор, ударил солдата под колени, вырвал винтовку и в ярости выстрелил в упор. Солдат запрокинулся и упал. Он дернулся раз, другой и затих. Все глядели на него, только Аким рассматривал свою потрогавшую прострелянный бок окровавленную руку.
Марк Иванович оторвал взгляд от солдатика, перевел глаза на каждого по очереди- как сфотографировал -и, повернувшись к ним спиной, сначала зашагал быстро, потом побежал суетливо и неумело, спиной ожидая выстрела.
— Тикать надо, — сказал дядя Митяй.
— А я? — поинтересовался сидящий на камне Аким.
Егор и Вася подхватили ею под руки и натужно поволокли. Дядя Митяй пошел за ними .Миша почесал затылок и сказал невесело:
— Наделали дедов.
Посреди деревенской улицы лежал только что застреленный солдат, и кровь его подтекала под граммофон, который стоял рядом.
* * *
Уже темнело, когда дядя Митяй осторожно стучал плохо согнутым пальцем в окошко небогатой избы. Стучал негромко, но въедливо. Белым пятном возникло в стекле невнятное старушечье личико.
— Тетка Дарья, Ефимовну позови, — потребовал Митяй. Старуха за стеклом весело покивала головой — соглашалась позвать.
Учительница Анна Ефимовна ступила на крыльцо, как в класс: строгая, подобранная, чисто одетая.
— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич.
— Слыхала, Ефимовна, что случилось у нас? — не здороваясь, спросил дядя Митяй.
— Человека убили.
— Двух. Аким помирает. Отец Павел у него.
— Ко мне зачем пожаловали? Я не врач, не священник тем более.
— С комиссаром твоим поговорить нам надо.
— С каким еще комиссаром?
— Который у тебя в баньке сидит. Очень просим тебя, Ефимовна.
— Какой комиссар? Да вы что, с ума посходили?
— Побойся Бога, Ефимовна, — укорил Митяй и подсказал — напомнил, — комиссар. В левую ногу раненный. Пятый день у тебя в баньке прячется.
Анна Ефимовна всплеснула руками:
— Ну что за люди! Что за люди!
— Сведи, Ефимовна. Очень надо.
Яков Спиридонов лежал на верхней полке в одежде, потому что в баньке было холодно. И темно. И муторно от безделья. Яков лежал на спине, смотрел в потолок и развлекал себя песней:
Брали русские бригады
Галицийские поля.
И досталось мне в награду
Два кленовых костыля.
В дверь поскреблись. Слабо хромая, Яков добрался до двери, снял тяжелый деревянный брусок, строго сказал:
—Входи.
Вернулся в парную, на нижний полок сел хозяином. Анна тяжело дышала и молчала. Наконец, с трудом оторвав руки от груди, безнадежно доложила:
—Яков, к вам крестьяне.
Ом повел веселым глазом.
— Проси.
— Откуда узнали, откуда узнали? Представить себе не могу!
— Так ведь деревня, Аня. Зови этих обормотов.
Вошли трое: дядя Митяй, Миша и Егор.
— Четвертый где? — поинтересовался Спиридонов.
