не ответила.
— И не кормит и бьет, — не унимался старик. — Но все ж таки с палки на ремень перешла. Жалеет. Лапотной веревки дождусь, совсем легче жизнь пойдет.
Максимовна вернулась с бутылкой. Старик перехватил и стал наливать.
— Мать, и тебе налить?
— А что?
— Совсем праздник, — обрадовался старик.
Над столом в простенке висели ходики. На циферблате была нарисована кошка. В прорезях для глаз бегали туда-сюда черные зрачки, будто кошка ко всем присматривалась. Подняли.
— За гостя.
— За вас, — ответил Матвей.
Старик тут же взялся наливать по второй.
— И куда гонишь? — остановила Максимовна. — Яколич!
Старик, едва закусив, закурил. Матвей тоже.
— Ох, мужики, — заметила Максимовна, — пьют, да куря́т, пьют да куря́т. И чего бабы изрываются, еду вам готовят?
Но сама была все же довольна: Матвей не торопился, застолье получалось семейное.
Над телевизором висели фотографии детей и внуков. Одна, старшего сына, убитого летом сорок пятого на востоке, уже пожелтела, и остальные забивали ее своим глянцем и четкостью.
— Вот ты мне подтверди, — сказал старик, — только громко не ори, я своих понимаю, как это люди не дорожат…
— Ну, замолол!
— Стой, мать. Как это люди не дорожат тем, что живут? Как?
— Один ты дорожишь, — заметила Максимовна, недовольная, что разговор пошел в сторону: ей-то хотелось подвести к Зое.
— Доживу до твоих лет, буду дорожить, — сказал Матвей.
— Действительно, — сказала Максимовна.
— Пораньше бы надо, — упрямо говорил старик, — а то я дорожить начал, а жить уже некогда.
Максимовна налила сама.
Выпили, закусили. Матвей хвалил грибы, еще прошлого года, но крепкие, не кляслые.
— Вот оговаривают свах, — начала Максимовна разговор, — примись кого сватать, сводней обзовут, а что может быть лучше — двух хороших людей свести. Верно?
— Спели бы вы песню, — увернулся Матвей от вопроса, — я поиграю. Давай, Максимовна, частушки зарядим, а? «Отвяжись худая жисть, привяжись хорошая».
— Частушки не получаются. Спеть бы, это неплохо.
— Ну так споем!
— Сразу нельзя. Накатить должно, — объяснил старик. — Хороша у тебя квартира? — спросил он, а Матвей, зная его нелюбовь к двухэтажным казенным домам, ответил:
— У вас лучше.
— Как же, — довольный, сказал старик. — По голове никто не ходит. Матвей, как думаешь, ведь точно, что из любого деревенского можно городского человека сделать, а из городского деревенского никогда.
— Ну и не надо, — сказала Максимовна.
Матвей поглядел на ходики. Маятник качался, кошка все бегала глазами.
— Торопишься? — испугалась Максимовна.
— Некуда мне торопиться. — Матвей подумал о Зое.
— Э-х! — крякнул старик. Он пропустил-таки внеочередную рюмку. — Чего, мать, петь-то? Давай начинай. Подпою.
— Подпевальщик!
— А что? — обиделся старик. — Я переход в «Ревела буря, гром гремел» вытягивал.
— Правда, спойте, — попросил Матвей.
— Э-х! — задоря себя, крикнул старик и запел, топая валенком:
Деревенски д’мужики
д’они просто чудаки:
в лес не ходят, дрова колют… —
и запнулся. Нет, не такая просилась песня. — Мать, — спросил он, — может, «Вечор поздно из лесочка»? Или «На кладбище Митрофановском»?
— Я уж этих и не помню.
— Ну, ребята, — сказал старик, — песни забываем, плохи наши дела. Это телевизор из тебя все выбил. Мне хорошо, я глухой, его не слышу, он на меня не действует. — Старик трогал бороду, щурился. — Вот! — радостно поймал он пришедшие на память слова. «Цвет розы»?! «Во сне как ангел появился, на сердце искру заронил». Начни. Иль и эту забыла?
— Помню, — улыбнулась Максимовна. Она вначале в шутку согласилась петь, а сейчас и в самом деле захотелось. Она боялась, что неверно начнет, нагнула голову, посерьезнела, теребила платье на коленях.
Старик улыбался. Матвей ждал. Кошка на часах всех осматривала.
— Кругом, круго-ом, — начала и сбилась Максимовна.
— Осироте-е-ела, — вступил старик.
— Обожди, — строго сказала Максимовна и, заметив, что Матвей взглянул на аккордеон, сказала: — Не надо: Сейчас. — Она вздохнула и, стесняясь, что ее ждут, взяла слишком высоко и торопливо:
Кругом, кругом осиротела…
Старик тут же подхватил, принизил и в меру замедлил:
Кругом осталась сирото-о-ой.
Дальше они пели согласно, оберегая друг друга.
С тобой все счастье улетело,
Да не воротится оно назад.
Матвей думал, что они будут повторять последние две строки куплета, настроился подтянуть и уже вдохнул воздух и качнулся вперед, но они пели дальше:
Вернись, вернись, мой ненаглядный,
Ко мне, ко девице младо-о-ой.
— Тут дальше все застолье вступало, — радостная от того, что песня пошла, быстро заметила Максимовна.
Гуляй д’гуляй, моя Анюта,
Но не влюбляйся ни в кого-о-о!
— А дальше одни бабы выводили, — тоже быстро, не сбивая песни, пояснил старик. — Ох, было!
Максимовна вела высоко, но не напряженно:
В твоих летах любить опасно:
Да ты сповянешь, как цветок.
И тут Матвей вспомнил следующие слова. Дальше он знал. И, поддержав, увидел, как обрадовались старики.
Когда цвет розы расцветает,
То всяк старается сорвать.
Когда же роза увядает,
То всяк старается ее стоптать.
Песня шла, как будто век они ее втроем пели.
Зоя вошла в избу и остановилась у порога. Матвей подскочил, поставил стул Зое рядом со своим. Зоя села. Старик сделал знак: не мешайте.
Ах, когда девица счастлива,
То всяк старается любить…
Максимовна глянула на Матвея. Он улыбнулся.
Когда же девица несчастна,
То всяк старается забы-ы-ть.
Старик, освеженный песней, даже о выпивке забыл и все поводил рукой, собираясь запеть другую, но Максимовна уже достала из шкафчика стопочку для Зои. Старик спохватился, налил.
— Ты громче говори, — сказал он Зое, — я тебя не слышу. Матвея вот с полслова.
— Молчу, молчу, — сказала Зоя.
Потянулись чокаться. Зоя аккуратно коснулась рюмки старика и стопочки Максимовны, а по Матвеевой рюмке пристукнула сверху донышком.
«Ой, девка», — подумала Максимовна.
Вина Зоя только коснулась губами. Глядя на нее, и Матвей не допил.
— Все видели? — спросил старик. — Все свидетели. Матвей, видел, как непьющей притворяется? Я знаю, она в два горла льет, а тебе показывает, мол, в будущем не надейся. Матвей, не женись, гляди на мой портрет. Не верь женскому народу!
— Аль вино горькое? — хитро спросила Максимовна. — И ты, Матвей, что-то чинишься.
Зоя моментально повернулась к Матвею:
— Подсласти.
Матвей смешался, жарко стало.
Кошка бегала глазами, сравнивая старых и молодых.
— Молодежь! — кричал старик, забывая, что из всей компании один
