в черную дыру оврага. Осыпь смягчила падение, да и Прон успел спрыгнуть, чтоб не сломать жеребцу хребет. Выбрались из оврага и опять понеслись, теперь уже по светлому полю к темнеющей деревне.
Прон пролетел прямиком к шарыгинскому дому. Отрядник слова не успел сказать и затвор передернуть, как Прон свалился на него сверху, ударил кулаком, как кувалдой. Отрядник рухнул. Прон рванул трехлинейку из его рук и второго, подбежавшего, сшиб как дубиной, прикладом. Кинулся на задворки. Жеребец побежал за ним.
По грядкам, по картошке добежал до бани. Дверь нараспашку. Прон сунулся внутрь в душное тепло бани, зацепился стволом за притолоку. Никого!
Горела на окне коптилка. Прон, обжигаясь, вывинтил головку коптилки, плеснул керосином на подоконник и стену, бросил фитиль. Прикладом высадил раму, выбежал.
Повернул за угол и увидел лежащего человека. Нагнулся, узнал Сеньку. Свистнул жеребцу. Подбежал к забору, отодрал верхнюю прожилину, нажал плечом и с треском повалил целое звено забора.
Яков, как будто ждал, отворил калитку, жалостливо охнул, увидя запаленного жеребца.
— Жива? — хрипло спросил Прон.
— Жива.
Прон отер клочьями рубахи исцарапанное потное лицо, поглядел на руку — вся в крови.
— Этого, Семена-то… — начал Яков.
— Видел. Хрен с ним. Таковский был.
— Еще мальчишку. Эх, сунулся под пулю.
— Где? — спросил Прон о жене.
— Ушла. У матери спрячется.
— Дойдет, — сказал Прон. — Спасибо, Яшка. А теперь садись, гони! Сейчас эти вернутся. Поскачешь по деревням: собираться к утру. Лошадь загонишь — бегом беги. Не сможешь бежать — ползи. Понял? Прон зовет!
— Брат! — заговорил Яков. — Ты жив, жена жива. Пусть они собачатся между собой. Нам-то все одно из куля в рогожу.
Баня разгоралась, будто раньше обычного светало.
— Яшка, не я первый начал.
— Брат! — сказал Яков. — Кровь пролилась в кашей деревне. Супостаты и ахиды…
— Из-за нас пролилась, — оборвал Прон. — Ты в святцах запиши: из-за нас!
— Брат! — чуть не плача, сказал Яков. — Забыл нас бог. И деться нам некуда. И черт еще не хворал, когда ж он умрет?
— Я в Уржум, — торопливо говорил Прон, — доложу им, что банда на них идет, что председатель убит.
— Председатель! — вскрикнул Яков. Поднял голову. Звезд не было видно. Яков очнулся: — Нельзя тебе в Уржум. Тебя тут же посадят. За почту.
— Вот на прощанье почту и доставлю. Пора. Яшка!
Он подставил колено. Яков мелькнул лаптями, сел на жеребца. Жеребец, тяжело екая селезенкой, пошел через дорогу.
От конторы закричали: «Стой! Стой!»
— Гони! — крикнул Прон и выстрелил на крик.
Яков скрылся.
Баня пылала. Лохмотья пламени взметывались и гасли.
Прон прошел в калитку, запер ее изнутри, пробежал мимо клети, в которой днем сидел с Анатолием, и огородами спустился к Вятке.
С косогора в деревню наметом шла конница Степачева.
Прон положил на берегу винтовку, забрел по колено, зачерпнул пригоршню тяжелой воды. В воде бликовали отсветы пожара. Ладони саднило. Ожгло исцарапанное лицо, когда Прон плеснул на него. Он зашел поглубже, повернулся лицом к пожару, наклонился к воде и стал пить.
С той стороны реки на берег вышла женщина. Остановилась, глядя на пожар. От пламени по воде тянулся к ней красный переливчатый след более яркий, чем лунная дорожка.
* * *
Пули, которые летели в Прона, а угадали в деревья, сказались через много лет.
В деревне ставили новый дом. Привезли бревна для сруба. Старик-плотник вырубал паз и ударил по заблестевшему свинцу…
Улаз — время выкачивания меда из сот (местн.).
