по стенам. — Живи, кто тебе не дает?
— Ты.
— Помилуйте, — иронически сказал Степачев. — Тебе нужен дом? Вот он. Бери.
— Спасибо.
— Не за что. Я тебе не мешаю. Оставайся. Кто тебе не дает? Этот ямщик? Нет, дорогой, мешаешь себе сам. И новая власть, которая уголовников не милует. А мы тебя простили.
Шатунов задернул штору, достал папироску, прикурил ее над ламповым стеклом.
— Кто это мы? Я что, подрядился тебе служить?
— Наше дело — святое дело, — сказал Степачев, повышая голос, — и потому оно добровольное! И в этом — наша заслуга и наша сила. Посмотри, давно ли Советы у власти, а уже вынуждены насильственно забривать лбы. Кончился их порыв. Началось отрезвление. Оно хлестнет по ним, кто же им простит, что они посылают людей на смерть.
Шатунов нагнул голову, курил. Затянулся резко, табак попал в горло, и Шатунов закашлялся. Степачев стукнул его ладонью по спине. Шатунов поперхнулся, слезы появились, но кашель стих.
— Так что, Ваня? — мягко сказал Степачев. — Если ты считаешь, что я в тебе нуждаюсь, то заблуждаешься.
Шатунов чувствовал, как саднит в горле. Степачев принес с кухни горшок простокваши. Шатунов отпил. Стало легче.
— Иван, слушай меня, — Степачев говорил как с маленьким. — Я бы тоже отчаялся, если б видел, что мы обречены. Но нет же! Замысел наш дерзок — мы внутри России. Большевики истекают кровью на фронтах извне. Казачьи атаманы собирают силы, Дутов уже действует. Как ни темен мужик, он пойдет за нами. Сиди, сиди.
— Пойдут. Идут уже! — угрюмо сказал Шатунов. — Разная сволочь вроде меня.
— Дослушай. Пока здесь — я один. На первый взгляд это звучит скверно: одиночка. Но скажи, когда слово истины было в устах большинства? Народ бестолков, стадо. Одиночки чаще гибнут. Я готов к этому, правда за мной.
— Какая правда? — спросил Шатунов. Слова командира не доходили до него, да он и не слушал. — Ты сам откуда?
— Я русский. Этим все сказано.
— Этим ничего не сказано.
— Ну, знаешь ли. Есть предел всякому терпению.
— Душно, — сказал Шатунов. Он подошел к трубе, вытянул чугунную задвижку, снял жестяную крышку с отдушины.
От двери, до сих пор распахнутой, посквозило холодком.
— Давай-ка иди спать, — сказал Степачев. — Почему я должен кого-то уговаривать, тебя в том числе?
— Стой! Куда? Стой, говорю! — закричал во дворе охранник.
Шатунов метнулся к лампе, убавил свет, выглянул в окно. Узнал Сеньку Бакшаева.
— Пропусти! — крикнул Шатунов охраннику. Оттолкнул от себя тяжелую раму. — Пропустить!
— Кто там?
— Парень этот. Председателя который…
— А, — Степачев выкрутил фитиль, прибавил света.
— Стихли комары, — сказал Шатунов. — Не буду окно закрывать.
Вошел Сенька. Рукава от полушубка он нес в руках.
Шатунов спросил:
— Чего это ты в жилетке? — и увидел Сенькино страшное лицо.
— Что такое?
— Ушел он, — выговорил Сенька. — С Проном ушел. Как хотите, так и думайте.
— Врешь! — Степачев медленно подошел к Сеньке. Тот пятился, пока не ударился о косяк. — Ты врешь! — говорил Степачев, брезгливо, одним пальцем поднимая за подбородок Сенькино лицо. Сенька стукнулся затылком. — Где это ты загримировался? Ты это какую роль играешь? И сколько же тебе за эту роль платят?
— Это надо было Прона не знать, чтоб поверить, — успел сказать Сенька.
Степачев ударил, не замахиваясь. Сенька сполз спиной по косяку. Степачев стал бить его ногами. Шатунов вспомнил, как он сам днем при Сеньке бил председателя, и ему стало противно.
— Хватит! — крикнул он. — Я не собираюсь в пыточной камере спать.
Сенька, давясь кровью, кричал:
— Бейте, стервы, все бейте. Знал бы, никогда бы к вам не пришел.
Степачев сполоснул руку под рукомойником, взял полотенце:
— Ты, братец, успокойся и расскажи, как было дело.
— Пропадите вы все пропадом, — ответил Сенька.
— С такими, как ты, пропадешь, — согласился Степачев, вытирая палец за пальцем. — Говори, говори, пока есть возможность. Тебе что было приказано?
Сенька встал, швырнул рукава, стащил полушубок и тоже бросил.
— Идите вы все к такой-то матери! — крикнул он. — Если вы родного сына не жалеете, что от вас ждать!
— Какого сына? — вскочил Шатунов. — Врешь!
— Такого! Председателя. Что, не сын?
Степачев уронил белое полотенце рядом с полушубком и наступил на него.
— Иван! Ты что ему приказывал?
Шатунов взял себя в руки, стал расстегивать кобуру:
— А вот сейчас прихлопну, будет знать, что приказывали.
— Перестань, — брезгливо остановил Степачев. — Где они?
— Не знаю.
— Иван! — беспомощно сказал Степачев. — Иван. Да как же так?
— С полчаса, как проехал Прон в уржумскую сторону.
— Седлать!
Шатунов высунулся в окно, крикнул охраннику:
— Дежурному взводу седлать!
Охранник перехватил трехлинейку, приложился и выстрелил в небо. Передернул затвор. Выпала, сверкнув, гильза. Охранник еще раз выстрелил. У конторы зашевелились.
Степачев одевался. Сенька пил воду из рукомойника.
— Как тебя? Бакшаев?
— Я!
— Иван, дай ему ключи от бани. Пусть ее, — и черканул рукой.
— Ладно, — ответил Шатунов, — одевайся, я лошадей приготовлю. Иди за мной, — велел он Сеньке.
У калитки стоял Яков. Сенька, увидев его, отпрянул назад, в сени.
Охранник выводил из конюшни командирских коней. У конторы слышались голоса, брань. Кони ржали.
Шатунов подошел к Якову.
— Нету Анны, — доложил Яков. — Весь двор обыскал. И креста нет, я крест на порог клал, чтоб не ушла.
Шатунов странно усмехнулся:
— Вот тебе ключ, Яша. Ускачем, откроешь баню, выпустишь свою невестку, Пронову бабу. Понял?
— Да, да, — радостно закивал Яков. — Бог тебя простит за все.
— Вначале тебя простит. За председателя. Спас, значит. Молодец. Зачтется.
Яков обомлел.
— Ты думал, Шатунов не узнает? Если б не я, конец бы тебе. Иди. Стой! Председатель — сын Степачева?
— Но я же не знал, Ваня. Крест во все пузо, не знал. Если б знал, разве бы тебе не сказал.
— Ладно, иди. Стой! Сразу не лезь, как ускачем, только тогда. Выжди.
— Иван, — сказал Яков. — Не берите лошадей у Шарыгина: заразные.
— Как?
— Сап. Заразные, и своих заразите. Подвел он вас, козла под стол пустил.
Из дома выскочил Степачев. Яков глотнул воздух, стиснул в кулаке теплый ключ, пригнулся и побежал вдоль забора в проулок.
Охранник бросил повод шатуновской лошади, — торопливо подвел степачевскую к крыльцу. Степачев вскочил в седло.
— Ты скоро? — спросил он Шатунова.
— Сейчас. Бакшаев!
Степачев ударил каблуками коня, поскакал к конторе. Сенька подбежал к Шатунову.
— Наган, конечно, отобрали у тебя, — сказал Шатунов, передавая Сеньке другой. — Умеешь?
— Умею. Кого?
— Брата Прона, Яшку. Он тебя продал. Я смолчу, Степачеву продаст.
— Где он? — спросил Сенька, дрожа от холода.
— Скоро к бане придет. Подкарауль. Значит, его и… — Шатунов помедлил, — ее. Сквозь стекло. Там у нее светло.
— Кого ее?
— Пронову бабу. Яшка за ней придет.
