Вокруг балагана паромщика постоянно стояли на приколе пять-шесть каюков, в соломе были спрятаны сети и переметы, а на покатой крыше сушились весла. Когда Зубов, с подозрением посматривая на целую флотилию каюков, спросил однажды у паромщика, почему эти каюки собраны у балагана, Авдей Гаврилович добродушно усмехнулся и ответил, не моргнув глазом:
— Ить каждая лодочка догляду требует, товарищ инспектор. А я круглые сутки в балагане, вот и гляжу за чужими лодками. А хозяева мне благодарность оказывают: то картошки кило дадут, то грушек сушеных подкинут, а то, гляди, какую чехонь на ужин старику оставят…
— А что, много рыбы ловят? — поинтересовался Василий.
Авдей Гаврилович усмехнулся и махнул рукой:
— Рыбалят, конешно. Вон у меня полна крыша ихних удочек да лесок. Одно знают: червя по огородам копают да с удочками на каюках дежурят. День или же ночь такой рыбалка посидит и несет до дому пяток паршивых чехонишек. Вот тебе и весь улов.
Мимоходом осмотрев темный, заваленный рухлядью балаган, Зубов простился с паромщиком и ушел, успокоенный.
В этот день он договорился с Груней о ее поездке в город.
Вечерком, взяв свой затянутый парусиновым чехлом фибровый чемоданчик, Груня уехала. Она надеялась без задержки получить заказанные правлением рыбколхоза пять рыбоводных аппаратов и тотчас вернуться в станицу. Однако все получилось иначе.
Хмурая женщина, к которой Груня обратилась в городской конторе, сразу ошеломила ее вопросом:
— У вас наряд есть?
— Какой наряд? — смутилась Груня.
— Наряд на аппараты.
— У меня есть бумага, подписанная председателем колхоза.
Щелкая замком изрядно потертого портфеля и разглядывая какие-то бумаги, женщина возразила:
— Во-первых, без наряда мы ничего не отпускаем, а во-вторых, у нас нет ни одного исправного аппарата.
— В таком случае я пойду к директору или в редакцию газеты, — пригрозила Груня. — Что же это получается? Люди едут к вам за двести километров, а вы их маринуете в своей канцелярии. Разве так можно?
Женщина равнодушно посмотрела на нее:
— Можете идти к директору, он вам то же самое скажет.
К счастью, румяный, с глянцевой лысиной директор оказался не столь твердокаменным и угрюмым, как его подчиненная. Поглаживая располневшую шею голубым платочком, он выслушал Груню, вздохнул и сказал участливо:
— К сожалению, у нас, дорогой товарищ, действительно нет исправных аппаратов, и я, право, не знаю, как вам помочь… — Он подумал, аккуратно сложил свой пахнущий духами платочек, сунул его в карман, посмотрел в окно и вдруг оживился: — Знаете что? Я напишу записочку директору рыбопромышленного техникума! Он вам даст пару аппаратов. Мы ему через недельку вернем. Один вы возьмете у нас, его легко исправить. Нельзя же вас отпускать с пустыми руками.
Директор написал записку, и Груня пошла в техникум. Она быстро нашла приземистое, восстановленное после войны здание. «Тут учился Вася, — думала Груня, — его, должно быть, помнят и начнут расспрашивать меня о нем…»
Груня не ошиблась. Высокий седой директор, прочитав записку, тотчас же приказал лаборантке упаковать два аппарата, усадил Груню на диван и заговорил о Зубове.
— Вы из Голубовской? — спросил он. — Так, так. Знаю вашу станицу. Там у вас должен работать наш бывший студент Зубов. Работает? Ну, вот. Передавайте ему привет. Он славный парень. Горяч немного, но это пройдет. Скажите ему, что мы поможем в вашей затее. На днях я вышлю ему книги, кое-какие аппараты, новые инструкции. Если нужны будут консультации, пусть пишет…
Груне было очень приятно слушать все, что связано с Зубовым, и она внимательно вслушивалась в тихий голос директора.
— Зубов был хороший студент, — говорил директор. — Боюсь я только, чтоб он не разменялся на мелочи в вашей станице. Увлечется какой-нибудь одной стороной дела и потеряет масштабы. С ним это может случиться. Скажите ему, пусть выписывает журналы, читает, интересуется новым. Наука не терпит косности и узости. Так и скажите ему.
— Я скажу, — пообещала Груня, — но он и без этого работает. Молодежь собрал вокруг себя, сейчас мы рыбоводный пункт открываем в колхозе, спасение рыбной молоди планируем…
— Вот, вот. Это хорошо. У нас в рыбном хозяйстве непочатый край работы, лишь бы желание и умение были…
Все три полученных в городе аппарата были аккуратно упакованы в ящики и отправлены Груней на пристань. Пароход «Молотов» уже стоял у причала, но посадки еще не было. Среди сновавших на пристани людей Груня заметила Степана Худякова. Одетый в брезентовую робу, Степан сидел на вещевом мешке у чугунной изгороди. Увидев Груню, он издали поздоровался с ней и крикнул:
— Вместе едем?
— А ты куда? — спросила Груня.
— В Голубовскую. За солью в город посылали.
— Я тоже в Голубовскую.
Они устроились на нижней палубе, плотно затянутой тугим брезентом. Пароход отошел в сумерках. Слева замелькали частые огни города, справа лиловой полосой потянулись густые, ровно подстриженные рощи.
— Не замерзнешь? — спросил Степан.
— Нет, Степа, у меня ватная стеганка, да и ночи уже теплеть стали.
Груня села поближе к Степану, и он с грубоватой нежностью закутал девушку своим матросским бушлатом.
— Так будет лучше, товарищ рыбовод.
До войны Степан Худяков служил на одном из черноморских крейсеров, потом оказался в бригаде морской пехоты, с которой прошел все военные дороги. Молчаливый, даже мрачноватый, он на всю жизнь полюбил друзей-матросов и очень горевал, когда его после тяжелого ранения в грудь демобилизовали из флота. Вернувшись в станицу, он не расставался с матросской тельняшкой, по праздникам надевал черный парадный бушлат, бескозырку с полосатыми гвардейскими лентами и, взяв баян, ходил по улицам, играл песни о моряках.
Не успел пароход отойти от пристани и миновать залитый водою Зеленый остров, как Степан спросил, покосившись на Груню:
— Может, сыграть?
— Сыграй, Степа, — попросила Груня.
Степан расстегнул защитный чехол, вынул баян, с деланным равнодушием накинул на плечо ремень и лениво тронул сверкающие белой костью и перламутром клавиши. Тихонько подпевая, он заиграл старую песню о широком море, об умирающем кочегаре. Но на мотив старой, всем знакомой песни кто-то сложил новую — о герое матросе, оборонявшем от врага родное море. Задумчиво перебирая клавиши, Степан запел вполголоса.
Вокруг него стали собираться пассажиры: они вставали со своих узлов и чемоданов, подвигались поближе к сидевшему в темноте певцу и, вздыхая, слушали хватающую за душу песню. А Степан пел о смерти отважного матроса, о его храбрых друзьях, мстящих за гибель героя:
Напрасно старушка ждет сына домой, —
Тоскуют и плачут баяны…
Воюет бригада пехоты морской,
По суше проходит с боями.
Прижавшись к стене, Груня слушала песню, и перед ее глазами вдруг как живое возникло все, о чем пел Степан: она увидела широкое синее море, повитый дымом скалистый берег, смертельно раненного матроса, который, выплюнув песок и кровь, зубами взводит последнюю гранату. Закрыв глаза, Груня думала об этом неизвестном человеке, о его предсмертных мыслях, о прекрасной жизни-мечте, которую он защищал на горячей каменистой земле, побитой и посеченной вражескими бомбами, пахнущей гарью, но бесконечно милой и дорогой. И, думая это, Груня всем сердцем поняла, что ее жизнь и труд, так же как жизнь и труд Степана, Василия Зубова, Тоси — всех, кого она знала, — это живая частица человеческой мечты, за которую принял смертные муки погибший на пустынном берегу неизвестный герой-матрос.
— Такие-то у нас были люди, Грунюшка, — сказал Степан, помолчав. — Гордые, красивые люди… Они меня жить научили…
Над левобережной рощей поднималась большая луна. За бортом парохода шумно бурлила тронутая золотой рябью вода. Медленно расходились по местам привлеченные песней пассажиры. Внизу, в приоткрытом люке, видна была мерной грохочущая, пышущая жаром машина.
Они проговорили далеко за полночь. Не утерпев, Груня рассказала Степану о рыбоводном пункте, об аппаратах, которые стояли рядом в фанерных ящиках, о широких планах спасения рыбной молоди.
— Это здорово! — качнул головой Степан. — Я уважаю настоящую работу. Без работы скучно жить на свете. — Он тронул Груню за руку и сказал тоном заговорщика: — Знаешь что? Давай откроем ящики и поглядим эти твои аппараты! Я ж их отродясь не видал. Очень мне хочется понять, как это живую рыбу из икры выводят.
— Нет, Степа, нельзя! — испугалась Груня. — Тут все обложено стружками, увязано. В станице посмотришь…
На Голубовской пристани Груню встретили Иван Никанорович, Зубов, Тося с подругами. Пока возчик из рыбколхоза вез ящики к сияющему чистотой амбару, Зубов, взяв Груню за локоть, спросил:
