встали.
— Будет охота, заходите. Во-он наше общежитие. Комната тринадцать, счастливое число.
— Верка, бессовестная! — остановила ее подруга.
— А что такого, — покраснела Вера, и они быстро пошли к проходной.
Они понравились Мите, обе. Он посмотрел на часы, до суда время еще оставалось. Он снова пошел к Хомяку, рассчитывая, что тот уже вернулся домой.
Поднялся по лестнице, дернул дверь — она легко открылась, была не заперта. Коровин поднялся навстречу ему с книжкой в руке. Он был официален и сердит.
— Давайте починю.
— В том-то и дело, что чинить нельзя. Петр Андреевич пошел в милицию, и этот сломанный замок нужен как доказательство. Но я-то тут при чем! Я виноват только в том, что Петр Андреевич был моим гостем, когда приезжал к нам хоронить свою мать. Теперь я приехал к нему. Мало ли что мне нужно в Москве, я хочу просто погулять по улицам. И вот я должен сидеть и сторожить его квартиру. В чем дело, в чем дело!..
Митя развел руками и, не зная, как ему помочь, ушел.
* * *
Около четырех часов Митя подходил к двери районного суда. Жену он увидел издали, она шла с другой стороны, торопилась, хотя время еще было. Митя подождал, пока она вошла и, повременив, зашел. Однако в гардеробе опять наткнулся на нее. Сидя на стуле, она надевала новые туфли. Босоножки завернула в газету и сдала на вешалку. От Мити она отвернулась, будто и не знает его, и, вздернув голову, крепкая, загорелая, никак не подходящая к судебным коридорам, побежала по лестнице вверх.
На скамейках вокзального вида сидели мирные, непреступные люди. Несколько домашних хозяек, старики, студенты полистывали свои лекции. Разговаривали тихо, словно бы по секрету.
Он увидел, как Катя поискала по номерам тот зал заседаний, который был указан в повестке. Она оглянулась на Митю и вошла. Он тоже вошел.
В длинной комнате рядами, как в кино, стояли стулья. На них сидели такие же непреступные люди. Впереди у правой стены — барьерчик, за которым — Митя сразу догадался — скамья подсудимых. Но там оказалась не скамья, а просто стул. На нем никто не сидел. За зеленым судейским столом три кресла с высокими спинками, среднее — с самой высокой — для судьи. (Это была нестарая еще женщина домашнего облика с косой вокруг головы.) А два других кресла — для заседателей. Заседатели были тихи и обыденны и не бросались в глаза.
Митя сел поодаль от жены. Очередь их была, судя по количеству народа в зале, еще не скоро.
Перед трибуной для свидетелей стояла девушка, по-школьному тихая, по-школьному пухлая. Она отвечала судье жалобно, как ученица, которая знает, что потом все равно будут трудные вопросы, на которые ей уже не ответить.
— Фамилия?
— Керилашвили.
— Национальность?
— Русская.
— Образование?
— Восемь классов.
— До этого состояли в браке?
— С Цветковым Юрием.
— Причина расторжения данного брака?
— Он не хочет, чтобы я училась на медицинских курсах. Сам не работает и не учится. Муж меня всячески унижал, жили мы плохо. Говорил, что я проститутка, что он меня за три рубля купил… Разве можно так? Потом все эти оскорбления, которых я совершенно не заслужила…
— Муж пишет в своем объяснении,—-сказала судья, — что вы собираетесь вернуться к своему первому мужу.
— Просто он слышал телефонный разговор и построил на этом всякие нелепицы.
— Давид Керилашвили, встаньте. Вы поддерживаете иск жены о расторжении брака?
— Я не согласен, какие она указала причины. Здесь причины совершенно другие.
Он небольшой, в красивой бежевой курточке. Приятное, тоже невзрослое припухлое лицо.
— Почему вы не работаете?
— Я работаю, но в трудпроме. По состоянию здоровья.
— Чем же вы так больны?
— Я четырнадцать лет лежал в гипсе, у меня был туберкулез. Граждане судьи, поймите одно, она не такая уж плохая девушка. Товарищи судьи, я ее любил и люблю сейчас.
— Почему же вы не давали ей учиться?
— Граждане судьи, я сам ходил к ней в училище и говорил: заставьте ее заниматься! Они говорят, ты, муж, не можешь заставить, как же мы можем заставить!.. Вот здесь сидит ее мать. Лариса это все ее слова говорит. Она своей дочери так сказала: пускай его родители построят вам кооперативную квартиру. Она думает, что грузины богатые. А грузины есть разные, есть богатые, есть бедные. А раз нет квартиры, так я ей не нужен!
— Истица, он правду говорит?
— Вообще он не любит меня
— Но вот он утверждает, что любит вас.
— Нет, он меня не любит.
— Нет, люблю, и ты это знаешь!
— Нет, не знаю.
— Ты знаешь через моих звонков, которые я тебе звонил!
— Керилашвили, почему вы считаете, что ваша жена хочет вернуться к своему первому мужу?
Тут закричала ее толстая багровая мать:
— Врет, врет! Никуда она не возвращается! А перед свадьбой они сказали, купим вам кооператив.
Судья прервал ее:
— Не умеете вести себя в суде, покиньте зал.
Мать вышла.
— Товарищи судьи, но я жену ни в чем не обвиняю! — воскликнул Керилашвили. — Если у Ларисы есть три сердца — одно для первого мужа, другое для меня, а третье еще для кого… По-моему, у человека должно быть одно-единственное сердце!
Мите стало неловко сидеть и слушать. Он вышел в коридор, закурил.
Мать Ларисы сидела на лестничном подоконнике пролетом ниже. У других дверей, прислушиваясь, стояли старухи.
Мимо по коридору медленно шел Керилашвили.
— Развели? — спросил Митя.
— Развели, — не сразу ответил тот и остановился, поджидая бывшую жену.
Вместе они вышли на площадку и остановились там, тихо разговаривая.
Мать Ларисы смотрела на них молча, терпела, пока могла, потом закричала снизу:
— Ну сколько можно! Сколько можно! Все Юре скажу! Ты что всех порочишь! Вот сейчас спущусь и скажу, пускай идет домой!
Но разведенные стояли, не слушая ее.
— Хватит тебе, иди, мама, — отмахнулась от нее Лариса.
— Двухличная! Двухличная! — кричала мать.
— Уйди вон отсюда! — крикнула Лариса.
Мать пошла вниз, продолжая поносить ее.
Митя погасил папиросу, вернулся в свой зал.
Центром его была Катя с золотящимся в солнечном свете узлом-косой.
Перед судейским столом стояла пара: подтянутый человек, наверно, военный в штатском костюме, и женщина с продуктовой кошелкой, которую придерживала на стуле рядом с собой.
— Примириться с женой не хотите?
— Ни малейшего желания, — ответил муж. — Основная причина, что я ее ненавижу и даже не могу находиться в одной комнате. Есть женщина, на которой я женюсь сразу же после расторжения брака. И она это прекрасно знает, потому и тянет.
— Сколько лет вы прожили вместе?
— Просуществовали? Семь лет. Откажете на этот раз — через десять дней принесу еще одно
