- У каждого свои причуды.
- Ну что вы! Мне, наоборот, приятно с вами работать.
- Спасибо. Я очень хочу остаться. У меня мама на иждивении.
- А у меня вот нет матери. И никого нет... – Нина впервые за весь разговор увидела широко раскрытыми глядящие на неё глаза Сазонова. В них плескалось нечто необыкновенное, грустно-синее.
- Вы такой молодой. И такой печальный...
Девушка покраснела и потупилась. Она немало знала о Сазонове, хотя за время его работы председателем сельсовета едва ли более двух раз говорила с ним.
- Идите отдыхайте. Я тут займусь кое-чем...
- Я помогу вам. Можно?
- Нет! – сухо сказал Сазонов, и глаза его прикрылись, спрятав дорогую синеву.
Его вдруг потянуло к этой девушке, доброй и милой, которую он звал про себя Одуванчик, и, боясь, что Нина заметит эту минутную слабость, он хмурился, по привычке опуская веки. Они плохо слушались. Нина огорчилась, но послушно вышла.
Сазонов достал из стола документы и сидел над ними, не отрываясь, до глубокой ночи. Все эти цифры, скупые, неуклюжие фразы обрели в его воображении материальность, превратись в гордеев, мартынов, евтропиев. За это он и любил деловой язык отчётов и докладов и порой, забываясь, разговаривал с ними вслух. Они загадочно помалкивали и мелко разбегались по бумаге. Сазонов прекрасно понимал, о чём они молчали.
В полночь он услышал в приёмной чьи-то осторожные шаги. Это была Нина.
Глава 36
- Живой? – освобождая рядом с собой место, спросил Панкратов. – А тут слух пустили, будто Фёкла тебя заездила.
Панфило горделиво распушил бороду и уселся на бревно перед конюховкой.
- Его заездишь! – хмыкнул Федяня. – Бедная баба дозваться не может. Как женился, так между гряд прячется...
Панфило ухом не вёл, невозмутимо покашливая, свысока посматривал на насмешников.
- Говорят, в Совет жаловаться ходила, – подхватил Евтропий. – Дескать, или другого мужика давайте, или этого из огурешника вытащите. Ефим сулился меры принять.
Евтропий давно помирился со своим соседом. Кобель, которого он купил для Тарасова, оказался выхолощенным и совсем не лаял. Был он добродушен, толст и перед каждым вилял хвостом. Панфило гневался на это и даже пытался утопить. Но у самой реки его догнал Евтропий.
- Купать повёл? – поинтересовался он, косясь на камень с верёвкой, которые старик держал в руках. – Надо, надо... Пёс благородных кровей. Не то что пустолайки твои. Он у прежнего хозяина каждую субботу в баню ходил.
Сердито шипя в бороду, Панфило спустился к реке и старательно вымыл пса, выслушав все те полезные советы, которые щедро рассыпал перед ним Евтропий.
- Не оступись, тут склизко. Сам утонешь и пса утопишь. А он в сельсоветском поминальнике записан. После греха не оберёшься, затаскают. Ефим страсть как собак любит. Так что корми, пока не околеет.
Но выхолостень и не собирался помирать. Жилось ему не хуже, чем богатому барину; отъелся до того, что едва в конуру влезал. Панфило не привязывал его, думая, что пёс убежит на улицу и там его загрызут собаки. Но пёс был домосед. А ещё был он ласков, глаза умные; всё понимают, только сказать не могут. Увидит хозяина в добром расположении духа, подойдёт, встанет на задние лапы, а передние на грудь положит. Старик сперва злился на это, потом привык. А Фёкла души не чаяла в собаке.
В огороде переругивались между собой соседки.
- Всю рассаду измяла! Ишо зайдёт – ноги переломаю! – грозилась Фёкла.
- У своей ломай! – добродушно отбрехивалась Агнея.
- Моя по огородам не шныряет.
- Рассады пожалела! Да зайди ко мне – дам, сколь в подоле унесёшь.
«Видно, опять ихняя свинья набедокурила! – догадался старик. – Ну, погоди, сосед! Теперь мой черёд шутить...» Взяв пешню, спрятался за рассадником и стал поджидать хавронью. Ждать долго не пришлось. Подкравшись тихонько, со всего маху ударил свинью по задним ногам и столкнул её в яр.
«Уж бил бы насмерть, старый козёл!» – ворчал Евтропий, вытаскивая из яра свою живность.
- Аспид! – голосила Агнея. – Я тебе всё припомню! Так и знай, что опять головёшек в бороду натычу!
Евтропий посмеивался.
- Не я ли говорил, что свинья не ко двору?
- Другие мужья в драку лезут, а у его полон рот смеху.
- Да из-за чего драться-то? Она без ног-то лучше. Больше сала належит.
- Вот сдохнет, тогда и тебе худо будет!
- Выходим. К дяде Лавру свезу.
Завалив свинью на телегу, привязал её и поехал в Бузинку. Можно было бы дорезать, но летом мясо скоро портится, да и появился предлог навестить дядю, с которым Евтропий жил душа- в- душу.
- За кролами поглядывай! – наказывал он жене. Кролы – дядин подарок – дали второй приплод.
Евтропий ехал не спеша, зная, что Лавр по старости лет редко отлучается из дому, чаще сидит за самоваром, поджидая нечаянных гостей. На божнице у него, за иконой, всегда припрятана одна, а то и две нераспочатых бутылки.
Схоронив последнюю жену, он принял на квартиру старую деву из монашек, плоскую и зубастую, как пила. Была она сварлива и привередлива. Несколько недель старик терпеливо сносил её руготню, но, после того как она обнаружила его тайник и выбросила оттуда бутылки, не сдержался и прямо в сморщенный нос квартирантки сунул по всем правилам сложенный кукиш. Хоть и по правилам, а не угодил. Горюха удивилась и с того дня занемогла. Лавр свёз её в больницу и теперь по четвергам носил передачи, радуясь своему одиночеству.
- Хлеб-соль, дядя! – поздоровался Евтропий.
- Садись, – пригласил ветеринар, веселея: ожидание не было напрасным.
- Я к тебе по делу, – для приличия отказался Евтропий, блудя глазами.
- Сядь рядком, потолкуем ладком.
Призывно забулькала водка; быстро потекло за разговорами время. Евтропий
