не скоро вспомнил, что на телеге привязана свинья.
- Какими судьбами? – доставая другую бутылку, спросил хозяин.
- Попутье было, – не желая отвлекаться от столь важного дела, уклончиво сказал Евтропий. Ветеринару и это пришлось по душе. Переговорив обо всём, что допустимо за столом, они запели.
Песни перемежались разговорами, которые были сперва неторопливы, а потом и невнятны.
- А кк-кролы... кролы мои... как? – костенея языком, спрашивал старик.
- Плодятся! – Евтропий ещё не заикался.
- Вооо... Наследство доброе до... досталось.
- В самый раз. Ох язви те! Я ведь к тебе с задельем! – спохватился Евтропий.
- Не егози. Сиди, пока сидится.
Эх, пить будем И гулять будем! А смерть придёт – Помирать будем!
- Свинья-то уж околела, поди?
- Какая свинья?
- Моя. Ноги у ей повело. Лечить привёз.
- Ты её кальцием.
- Кальцией! Эт-та можно!! – гаркнул Евтропий. – Звенел звонок нащееет поверкиии...
- Ланцов заддумал убеежааать! – подхватил старик.
К ночи они притомились и уснули прямо за столом, как засыпали все, кто приезжал к ветеринару в гости.
Когда рассвело, Евтропий поднял голову, слил в стакан остатки водки и тряхнул дядю.
- Чем, говоришь, свинью-то пользовать?
- Кальцием, – пробормотал ветеринар и снова запосвистывал носом.
- Кальцией, – повторил Евтропий, чтоб не забыть это мудрёное слово.
Свинья давно примирилась со своей долей.
- Тоскливо тебе, свинка?
Хавронья грустно повела пятачком: хоть бы покормил, но хозяин решил насыщать её пищей духовной.
- Ты не расстраивайся. Сейчас домой поедем. Петь будем!
Он был верен своему слову и пел всю дорогу, делая передышку лишь для того, чтобы уговорить свою печальную спутницу подтягивать ему. Она упрямилась.
- Не хошь? Так и петь сроду не научишься! Без песен какая жизнь, сама подумай?
Но свинье было не до песен. Перебитые ноги распухли, краснота поднималась к брюху.
- А я ишо ка...альцию тебе выхлопотал, – обиделся Евтропий. – Вот не куплю – и пропадёшь. Пропадёшь ведь?
Свинья обречённо хрюкнула: с тобой всё возможно.
- То-то, – удовлетворительно кивнул он. – Ладно, жив буду – куплю...
Ближе к Заярью он замолк, заскучал.
За околицей ждала Агнея. Будто и не заметив её, понужнул лошадь, проехал мимо.
- Не узнал, христовый? А ну, дыхни! – велела она, но тут же отпрянула. – Ой не могу! Сивухой разит!
- Не сивухой, а кальцией, – внушительно пояснил Евтропий.
- Кем?
- Кальцией, дура-баба! Лекарство такое. Свинью лечил и сам принял. Дядя от ревматизма присоветовал.
- И легче? – отнимая у мужа плётку, спрашивала Агнея.
- Это не сразу скажется. Велено покой блюсти. И чтоб никаких волнений! А с бабами, говорит, ни-ни... на одну плаху не становись! Придётся, как Панфилуше, в баню запереться, – искоса поглядывая на жену, вдохновенно врал Евтропий.
- Верно, что ли?
- Я тебя хоть раз обманывал?
- А нализался с чего?
- С горя. Мыслимо ли: от родной жены в бане прятаться!
- Я к тебе приходить буду.
- Дядя Лавр строго-настрого воспретил! Чтоб на одну плаху не ступал, говорит...
- Вот ужо придёт, старый колпак! Я ему такую плаху покажу... Сам износился и другим не велит... А ты, может, шутишь, Тропушко?
- До шуток мне! – страдальчески морщился Евтропий. – Раз покой прописан – точка. Блюсти надо. Он учёный, в этом деле собаку съел.
- О, господи, твоя воля! Неуж по-другому нельзя?
- Нельзя, Агнея. Свинье и той покой требуется... А мне подавно.
- Да пропади она пропадом, твоя свинья! – Евтропий ради этого и огород городил. – Заладил: свинья, свинья... Как я без тебя жить буду?
- Да уж и не знаю как. И помирать неохота, и тебя жалко, лапушка моя! Ты ведь не удержишься, пилить станешь...
- Чтоб у меня язык отсох!
- И самогону для растирания у тебя не выпросишь...
- А самогон-то разе дозволено?
- Эко сморозил! Первое средствие... – Евтропий не выдержал, рассмеялся и тут же получил звонкую затрещину. Но теперь и Агнея смеялась, и удары от этого теряли свою пробойную силу. Евтропий пошевеливал лопатками и направлял лошадь по ухабам, чтобы жену побольше трясло.
Глава 37
Гордей вздрогнул, увидев это странное широколобое лицо.
- А-а, старый знакомый! – следователь с улыбкою шёл навстречу, протягивая руку. – Не в обиде на меня?
- Кто старое помянет, тому глаз вон, – ответил Ямин, прикидывая в уме, что могло здесь понадобиться Раеву.
- Так и должно быть, – кивнул следователь. – Садись.
- Пущай Митя сидит, а я постою.
- Ха-ха-ха! А ты шутник! – следователь пошлёпал подушечками пальцев по бритому черепу и сказал: – В твоём совете нуждаюсь.
- Ты, однако, не в ту дверь стучишь. Я ведь из подкулачников.
- Перестань! Я знаю, что говорю. Науменко хорошо знаешь?
- Вместе робим – как не знать.
- Что он за человек?
- Худого не примечал.
- Ладишь с ним?
- Иначе нельзя.
- На него донос поступил. Написан явно изменённым почерком. Как думаешь, кто написал?
- Я не ворожея – угадывать.
- А ты мог бы написать?
- Ты вот что, гражданин хороший, говори, да не заговаривайся! А то я могу и по шапке...
- Но-но! – погрозил пальцем Раев. – Впрочем, прости. Знаю, что это не в твоём характере.
- Знаешь,
