до конца, — самолюбиво возразил Костя.
— Прежде всего вернемся в помещение. Я вышел, как видите, без пальто, а у меня радикулит…
Ребята посмотрели на Костю; он покачивал головой; явно ощущал красивый этот парень свою власть и над ними и над этим стареющим продрогшим очкариком…
— А вы идите греться, Илья Семенович, — позволил Батищев с дружелюбным юмором. — Не рискуйте, зачем? А мы придем на следующий урок.
— Демидова, ты комсорг. Почему ж командует Батищев? — не глядя на Костю, спросил Мельников.
Маленькая Света Демидова ответила честным взором и признанием очевидного:
— Потому что у меня воля слабее.
— А еще потому, что комсорг — это рабочая аристократия, — веселым тонким голосом объявил Михейцев.
— Пошутили — и будет, — невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки.
— А мы не шутим, Илья Семенович, — солидно и дружелюбно возразил Костя. — Мы довольно серьезно настроены…
— А если серьезно… тогда получите историческую справку! — молодеющим от гнева голосом сказал учитель. — Когда-то русское общество было потрясено тем, что петрашевцев к «высшей мере» приговорили — кружок, где молодой Достоевский был… где всего лишь читали социалиста Фурье, а заодно и знаменитое Письмо Белинского к Гоголю. И за это — гражданский позор на площади… надлом шпаги над головой… потом на эту голову — мешок… и тут должен был следовать расстрел! В последний миг заменили, слава богу, острогом.
…Или другое: из Орловского каторжного централа просочились мольбы заключенных о помощи: там применялись пытки…
В таких случаях ваши ровесники не являлись в классы. Бастовали. И называли это борьбой за права человеческой личности… Как Сыромятников.
Такая аналогия смутила ребят. Не сокрушила, нет, а именно смутила. До некоторой степени. А Мельникову показалось, что лекция его до абсурда неуместна здесь… что ребятам неловко за него!
— И что… помогали они? Ихние забастовки? — трусливо вобрал Сыромятников голову в плечи. Ответа не последовало.
— Предлагаю «не удлинять плохое», как говорили древние. Не слишком это порядочно — сводить счеты с женщиной, у которой сдали нервы. А? — Илья Семенович оглядел их всех еще раз и повернулся, чтобы уйти восвояси: аргументы он исчерпал, а если они не сработали, сцена становилась глупой.
Но тут он увидел бегущую сюда Наташу. Ребята насторожились, переглянулись: теперь учителей двое, они будут снимать стружку основательнее, злее… За ворону, за срыв уроков вчера и сегодня, за все…
Наталья Сергеевна была, как и Мельников, без пальто, но не мерзла — от возбуждения. Блестя сухими глазами, она сказала легко, точно выдохнула:
— Я хочу сказать… Вы простите меня, ребята. Я была не права!
И — девятый «В» дрогнул: в школе тех лет нечасто слышали такое от учителей, не заведено было. Произошло замешательство.
— Да что вы, Наталья Сергеевна! — хором заговорили девочки, светлея и сконфуживаясь.
— Да что вы… — заворчали себе под нос мальчишки.
— Нет, вы тоже свинтусы порядочные, конечно, но и я виновата…
Срывающийся голос откуда-то сверху сказал взволнованно:
— Это я виноват! Ворона-то — моя…
Все задрали головы и увидели забытого наверху Генку. Он еще что-то пытался сказать, спускаясь с лестницы, но все потонуло во взрыве смеха по его адресу. Обрадовался разрядке девятый «В»!..
— А я на Сыромятникова подумала!
— Что вы, Наталья Сергеевна, я ж по крупному рогатому скоту!
…Мельников, стоя спиной к ним, завязывал шнурок на ботинке и горевал о том, что сполна избавиться теперь от жидкой глины, на обувь налипшей, получится только дома; а как в этом виде на уроки являться? Ветер трепал его шарф и волосы. У него было такое чувство — неразумное, конечно, но противное, — будто вся компания смеется над ним. И Наташа тоже.
* * *
Потом урок английского шел своим чередом. Зная, что они похитили у Натальи Сергеевны уйму времени, ребята старались компенсировать это утроенным вниманием и активностью.
— What is the English for… [3] ехать верхом? — спрашивала звонко Наташа.
В приливе симпатии к ней поднимался лес рук. Все почему-то знали, как будет «ехать верхом»!
— То ride-rode-ridden! — бодро рапортовал Сыромятников. Даже он знал!
Но тут вошла в класс Светлана Михайловна. Все встали.
— Ах, все-таки пожаловали? — удивленно сказала она. — Извините, Наталья Сергеевна. Я подумала, что надо все-таки разобраться. В чем дело? Кому вы объявили бойкот? Садитесь, садитесь. Воспользовались тем, что завуч бюллетенит, что учительница молодая… так? — Она ходила по рядам. — Только не нужно скрытничать. Никто не собирается пугать вас административными мерами. Я просто хочу, чтобы мы откровенно, по-человечески поговорили: как это вас угораздило — не прийти на урок? Чья идея?
Молчит девятый «В» в досаде и унынии: опять двадцать пять!
— Так мы уже все выяснили! — сказал Батищев.
— Наталья Сергеевна сама знает, — подхватила Света Демидова.
— Да… у нас уже все в порядке, Светлана Михайловна, — подтвердила Наталья Сергеевна.
— О… Так у вас, значит, свои секреты, свои отношения… — Светлана Михайловна улыбалась ревниво. — Ну-ну. Не буду мешать.
По классу облегченный вздох прошелестел, когда она вышла.
* * *
Школьная нянечка, тетя Граня, выступала в роли гида: показывала исторический кабинет трем благоговейно притихшим первоклассникам.
— Вишь, как давно напечатано. — Она подвела их к застекленному стенду с фотокопиями «Колокола», «Искры» и пожелтевшим траурным номером «Правды» от 22 января 1924 года. — Ваших родителей, не только что вас, еще не было на свете… Вот ту газету читали тайно, за это царь сажал людей в тюрьму!
— Или в концлагерь, — компетентно добавил один из малышей.
— Ишь ты! Не, до этого уже после додумались… А ну, по чтению у кого пятерка?
— У него, — сказали в один голос две девочки, — у Скороговорова!
— Ну, Скороговоров, читай стишок.
Она показывала на изречение, исполненное плакатным пером:
Кто не видит вещим оком
Глуби трех тысячелетий,
Тот в невежестве глубоком
День за днем живет на свете.
(И. В. Гёте)
Шестилетний Скороговоров, красный от усилий и от общего внимания, громко прочел два слова, а дальше затруднился. Тут вошел Мельников.
— Это, Илья Семеныч, из первого «А» малышня, — спокойно ответила на его недоумение тетя Граня. — У них учительница вдруг заболела и ушла, а что им делать — не сказала. Вот мы и сделали посещение… А трогать ничего не трогали.
— Ну-ну, — неопределенно сказал Мельников и подошел к окну. Внезапно он понял что-то…
— А как зовут вашу учительницу? — спросил он у малышей.
— Таисия Николаевна! — ответил Скороговоров.
А одна из девочек сказала, переживая:
— На арифметике она все плакать хотела. А второго урока уже не было.
Мельников понял: да, та самая, которую
