— Прыгай в окно! — вдруг крикнул Гузь, не выдержав.
Вячик разбежался и вскочил на кровать третьего больного, поскольку она стояла в аккурат под окном. С койки Вячик шагнул на подоконник и стал рвать фрамуги, шпингалеты и замазку, — законопатили окно на зиму. Только сухой треск стоял. Он уже распахнул первую раму и взялся за вторую… Уйдет, думаю, поскольку второй этаж — для здорового парня дело пустяковое. Но тут случилось такое, какое по мне шарахнуло сильнее, чем физический предмет в маковку…
Третий наш больной, тяжело травмированный, вдоль и поперек забинтованный, всю дорогу молчавший… Как подскочит! Схватил Вячика за руку, да как крутанет с высоты, да через свое плечо, да на пол… Вячик грохнулся и лежит. И тишина наступила в палате небесная при такой картине: Вячик, значит, лежит; мы с соседом приподнявшись на локти; третий, забинтованный, стоит на кровати; Гузь, бледный, как белоснежный гусь, от бессилья опустился на край моей постели… У людей немота, у стен глухота.
Но Вячик вздохнул и сел, новорожденно озираясь. Тогда и перебинтованный соскочил со своей койки и стал как бы нам фокус показывать — повязки с себя бесконечные сматывать. И чем толще в его руке вспухала марлевая бухта, тем квадратнее делались мои глаза… Ни хрена не понимаю, но глазенками моргаю.
Ас! Ученый сотрудник Леденцов, как таковой. Рыжие волосы, под марлей слежалые, рукой взлохмачивает.
— Здравствуй, Николай Фадеич, — поприветствовал он меня, будто не пробыли вместе пару суток.
— Здорово, лейтенант! — И я сделал вид, что он только что влетел в форточку.
А дверь нараспашку — чуть из проема не вылетела. Капитан Петельников ворвался, считай, как бандит хороший. Окинул своим высоковольтным взглядом палату и сразу успокоился: Вячик на полу сидит и как бы ничего не понимает; Гузь у меня в ногах сидит, и этот-то все понимает.
— Финита ля комедиа! — сказал Петельников лейтенанту на своем оперативном жаргоне.
— Так точно, товарищ капитан!
— Уведи их, машина внизу.
Леденцов, этот, считай, пацан, взял обоих под руки и повел как миленьких. Гузь кряхтел, а Вячик плечо оглаживал. И не попрощались со мной.
Петельников подсел ко мне с хитрой ужимкой:
— Как самочувствие, Николай Фадеич?
— За еловую чурку меня держите? — надулся я.
— Что такое? — прикинулся капитан росомахой.
— Коли аса подложили, так про Серегу знали.
— Не знали, а подозревали. А ты вот как догадался?
Я рассказал про не туда вогнутый ноготь, про память свою дурацкую, только сегодня очнувшуюся. И так далее и в том же направлении.
— А ты как смекнул, капитан?
— Разные были соображения. Странным показались совпадения — два молодых парня, примерно одного возраста, одного роста, и оба работают по полсмены. Ну а когда один якобы сбежал, то глянули мы попристальнее на второго. Ты глянул, Николай Фадеич?
— Глянул.
— И что обнаружил?
— Ноготь.
— Это уже особая примета. А не заметил вмятые полосочки в волосах от ушей до глаз?
— Шрамы?
— Нет, от очков. Он же носил их по полдня. А не заметил красноты на верхней губе? Раздражение от клея, которым лепил усы. Ну и так далее.
— Зоркие вы ребята, — похвалил я, поскольку ребята они ушлые.
— Мы зоркие, а эти жулики умные. Ведь неплохо задумано, а? Не догадайся, что Сергей и Вячеслав одно и то же лицо, век бы не поймали.
— Не умные, а подлые, — подправил я. — Поскольку минус и плюс совместиться не могут.
— Ага, антилюди, — заулыбался капитан. — Да ведь вроде бы люди.
— Ты по своей работе обязан знать, почему идут на злоумыслие.
— Я и знаю.
— Ну и почему?
— Сегодня утром разбирался с одним грабежом… Напали на мужчину. Ценные книги в портфеле целы. Деньги целы. Золотые часы целы… А отобрали только импортные джинсы фирмы «Ливайс».
— Портки? — удивился я.
— Вот и ответ, Николай Фадеич, на причину, как ты говоришь, злоумыслия.
— Так какой ответ-то?
— Мещанство.
— Что за зверь? — спросил я, будто не слыхивал.
— Верно, зверь. Еду ему подавай дефицитную, одежду импортную, а работу престижную.
И капитан засмеялся так легко, будто и этого зверя он скоро отловит. Я тоже гоготнул от какой-то легкости и уверенности в своей и в нашей общенародной жизни. Что же касаемо дружбы, то здесь капитан от меня не отвертится. Таких людей упускать — жизнь не понимать. И сведу с ним моего сына Геннадия, поскольку воспитывать лучше всего на живых людях.
Попрощался со мной Петельников, пожелал скорейшего выздоровления, и только это вышел, как сосед мой задохнулся от судороги:
— Сестру мне, сестру!
Вызвал я кнопочкой блондинку и гляжу на своего стропаля с удивленной опаской, поскольку до сих пор ни на что он, кроме страха быть усопшим, не жаловался. Сестричка прибежала в одну секунду.
— Переведите меня в другую палату! — вдруг огорошил ее сосед.
— Что случилось? — спрашивает сестра, поскольку тоже в недоумении.
— Это ж не палата, а притон! Или тут явка какая? Этот Николай Фадеич неизвестно кто. Забинтованный больной оказался не больной. Бандиты прыгают на окна, драка на полу, капитаны, прокуроры, лейтенанты… Разве тут выздоровеешь?
— Больной, успокойтесь. Впуск посторонних прекращен, и теперь у вас в палате будет комфортная атмосфера.
И только она сказала про атмосферу, как дверь воровато приоткрылась, потом открылась и вошел мужик. Это бы еще ничего, но вошел и второй мужик. Пара мужиков — что пара башмаков. Да ведь и третий шагнул в палату, а коли три мужика — спору жди наверняка. Нет, не жди, поскольку и четвертый возник. Тут я подумал: где четыре мужика, будет пять наверняка. Он и втиснулся.
Пять человек переминались у двери, будто морозцем прихваченные.
— Во, и целая шайка пришла, — жалобно простонал соседушка.
10
Это была она, шайка, то есть моя бывшая бригада. Ребята собрали в палате все стулья и сели в ряд, как на собрании. Поэтому я перечислю их слева направо: Валерка-шинщик, большеротая верзила; Василий-моторист, плотный мужик; Николай-окрасчик, махонький да белобрысенький; Эдик-электрик, лобастый дипломат; Матвеич-плотник, хромой, но трезвый. Пять штук. Ну а Кочемойкина Петра не увидишь до утра.
Пока я справлялся с чувствами, застелившими мне видимость, они тоже не зря сидели: Василий вздохнул, Эдик кивнул, Валерка мигнул, Матвеич икнул, а Николай чихнул. Считай, минут пять мы приходили в себя.
— Чего ж ты не ввел меня в курс? — укоризненно спросил Василий.
— Неужели бригадой не справились бы? — поддержал Эдик.
— Я придумал такую штучку, которая током шарахает, — сообщил Валерка.
— Чего штучка… Взяли бы в руки по пустой бутылке и склад бы окружили, — не согласился с ним Николай.
— А если бы по полной? — уточнил Матвеич.
Гляжу я на ребят, и в палатной тиши в эти хорошие минуты вдруг затлело во мне незваное беспокойство. Много я с ними отработал, знаю их, как свой рабочий инструмент, изучил их и в труде, и в праздности… Вижу ребятишек глубоко и любовно… Но в то же время тревожно напрягаюсь: а чего я сейчас в них не вижу, чего в них не понимаю, чего о них не знаю?.. Что в этот момент, пока я гляжу и разговариваю, летит мимо меня? Ведь сколько бы я ни оглядывался на прожитое, всегда там находил ошибочное и мною упущенное.
— Как живешь, Василий? — спросил я голосом не мужским и не бабьим, а хрен знает каким.
— Отцом стану, — буркнул он самодовольно.
— Не забудь пригласить на крестины. Как ты живешь, Эдик?
— На курсах итальянского языка учусь, Фадеич.
— Кончишь — поговорим по-итальянски. А ты, Валера?
— Фадеич, я придумал, как обойтись без поршневых колец…
— Потом покажешь. А ты, Матвеич?
— С бутылками завязал окончательно.
— Хвалю. А ты, Николай?
— А я, Фадеич, рыбаком заделался, любителем.
— По крайней мере, День рыбака он празднует, — вставил Эдик.
— Помни, Николай, — подсказал я, — что День рыбака не только праздник для тех, кто ловит рыбу, но и для тех, кто ее ест.
— А как же, — встрепенулся Николай. — Вот попробуй…
Банка маринованной корюшки, им на столик поставленная. Эта банка как сигнальная ракета — ребята дружно зашуршали.
Василий, мать честная, приволок прямо на тарелочке круглый торт под названием «Фантазия». Жена, которая помнила наше приятное знакомство, испекла его специально для меня, как для пострадавшего. Все натуральное, включая буквы из варенья «Будь здоров!».
Эдик плюхнул мне на брюхо пачку журналов, и все иностранные. Одни картинки. Чтобы, значит, я не скучал. Господи, чего только не сфотографировали… И рестораны, и вертолеты, и спиртные бутылки, и собачки, и короли… Между прочим, много женского полу в купальниках. Смысла никакого, а глядеть приятно.
