как к тебе перешли?
- Наверно, в воде отпечатались. В колодце рядом висели, – предположил Федяня.
- Я те так отпечатаю, век помнить будешь! – рассердился Евтропий, поняв, что его провели. Федяня вырезал на своём туеске те же инициалы, и Евтропий перепутал туеса.
- Кто ел сметану – будьте свидетелями! – воззвал Федяня. – Это он мой туес украл...
- Винюсь! – отошёл Евтропий и рассмеялся. Он и сам любил проказничать и прощал проказы другим.
Мужики, слушая их незлобливую перебранку, посмеивались.
- Тётка Фёкла, вчерась корова на ферме сдохла. Суп-то не из её? – спросил Венька, вылизывая свою чашку.
- Из её, милок, из её.
Евтропий и Афанасея, оба брезгливые, выскочили из-за стола.
- Ишь, какие привередливые! В других странах, говорят, бычьи копыта варят, а тут – мясо.
- Постыдилась бы, Фёкла Николаевна! Всю выть людям испортила. Не слушайте её! Корову при мне резали, – вступилась Шура.
- Я тебе, сучий сын! – погнался за Венькой Евтропий.
После завтрака, разбившись на звенья, стали готовиться к метке. Копновозы запрягали лошадей в волокуши с ещё не повянувшими листьями.
- Позоревать бы часок! – потянулся Федяня.
- Надо с вечера пораньше ложиться.
- А с девками кому миловаться?
- Молодым токо и поспевать, – поддержала Фёкла. – После хватятся – поздно будет.
- Ты, поди, много грешила, тётка Фёкла?
- Что было, то было. Теперь осталось грехи замаливать.
- Подвернётся – не упустишь, – ввернул Панкратов.
- Так оно. А пока перебиваюсь чем бог послал.
- Нахваталась божественного-то...
- С кем поведёшься...
- С кем ты токо не водилась, – буркнул Евтропий.
- С тобой, Тропушко, с тобой, свет! Разве я виновата, что Агнея глаз с тебя не спускает?
- Делом займись! – нахмурился Евтропий. – Шурёна, ты за главную. Трактористов накорми.
- Она скорее тебя голодным оставит, чем трактористов.
Шура пошла будить Ефима и Прокопия, до рассвета косивших при включенных фарах. Подождав, когда удалятся покосники, Фёкла налила в кастрюлю щей, сунула за пазуху хлеб и крадучись пошла в лес.
Парни сладко посапывали на пахучей, умятой ими траве. Шура долго сидела над ними, перебирая пальцами жёсткие бронзовые кудри Ефима.
- Ты где, Александра? – очнулась она от голоса Фёклы.
Отозвавшись, Шура растормошила ребят и, пока они умывались, собрала завтрак.
Вымыв посуду, подошла к Ефиму.
- Ефим Михеич, можно тебя?
- Нет, нельзя.
- Может, она по комсомольским делам? – лукаво прищурился Прокопий.
- Так и есть, – благодарно кивнула ему девушка и, отойдя в сторону, жарко зашептала: – Люблю тебя, Симушко.
- А на маминой постели кого любишь?
- Как у тебя язык повернулся сказать такое? Да я лучше утоплюсь...
- Отец не дозволит! – голос Ефима перехватило обидой. Губы дрожали.
- Я даже и в мыслях ни о ком, кроме тебя, не думала! – давясь рыданиями, бормотала девушка, протягивая к нему руки.
- Отстань... мачеха!
- Зря ты её! – сказал Прокопий, увидев приниженный, полный отчаянной мольбы взгляд девушки. – Как бы не сотворила чего над собой...
Ефим не отзывался.
- Не верю я этим наговорам, – продолжал Прокопий. – У нас такого наплетут, что сам себя не узнаешь...
Они залили горючее, и трактор, пуская весёлые сиреневые дымки, зарокотал по елани. Что-то, должно быть озорное, кричали копновозы. Но сквозь шум мотора не разобрать.
Выбрав посуше площадку, Федяня ссаживал с волокуши копны. Евтропий немецким штыком заострял зубья стогомётных вил.
Зарод завели широкий, но к полудню Панфило топтался на пятачке, гладко завивая верхушку. Вершил он искусно. Стог получился ладным и убористым. Связав крест-накрест четыре веслака, уложил их и на вожжах спустился вниз.
- Вон, слышь, начальство пылит!
- Ну, молодцы удалы, крепко работнули! – похвалил Гордей.
- Не молодцы бы, дак акульками звали. – Из ходка, покряхтывая, вылез Дугин. За ним выскочил Науменко.
- Как живёшь, Фёдор?
- Не тужу. Головных капель не привёз дорогому сынку?
- Кажному слову место знай! – осадил Дугин. – В эку жару токо квас пить, милое дело.
- Солнышко низко, а у вас уж зарод выше сосен, – обмерив стог, сказал Гордей. – Эдак вас надолго не хватит.
- Отдыхайте, рванули крепко, – подключился Науменко и напомнил: – Нам пора.
Их вызывали в район.
- Раз начальство велит – отдохнём, – сказала Афанасея и придвинулась к Науменко. – Посиди с нами перед дорожкой!
- В дороге насижусь, – слегка отстранился тот.
- Стыдишься? – подалась за ним Афанасея. – А я весь стыд потеряла. И добрая стала, хоть верёвки из меня вей.
- На людях-то не липни... неловко.
- Думаешь, Марье передадут? Не нужен ты ей. У ей Пронька есть. А у тебя я. Так и знай.
Афанасея пристроилась в кустах, вытянув усталое тело… Федяня задумчиво грыз былинку, сплёвывая обкуски.
Издали доносился рокот трактора, без устали носившегося по елани.
- Неказистая машинёшка, а нам за ей не угнаться, – сказала Афанасея. – Умно сделана!
- Ну уж и умно! – возразил Венька. – Кабы она ишо сено за нас метала...
- Придумают и такую. Всяких напридумывают.
- Вот житуха-то начнётся! Лягу я на берегу Ярки, а трактор мне огурцов у деда Панфила наворует. Лежи да хрумкай, – фантазировал Венька, шарясь у Афанасеи в носу былинкой. Она чихнула, не открывая глаз, схватила его за ухо.
Глава 40
- Такого уговора не было, Алёха! – говорил Дугин. – Своим детям я отец...
- Кобель ты, а не отец! – резко оборвал Науменко. – Давно вижу, на девку облизываешься. Не про твою честь!
- Я ведь не спрашиваю, про чью честь Афанасея. Так что давай не будем, Алёха!
