- У-ж-жинать! – позвала Фёкла.
За болотом отсчитывала кукушка.
Глава 39
Утром Евтропий поднял косарей до зари. Молодых без церемоний вытягивал из балаганов за ноги, обливал водою из бочки.
Вышли по росе. Первый прокос по неписаной традиции начинал сам. Косил чисто, травинка к травинке. Под ровным рядом ни одного уса.
Жжжаажж-ахх... – выводила коса, под самый корень срезая траву. Волнисто и плавно нырял носок. Пятка мощно отбрасывала кошенину в валок.
Жжжаахх-аххх... ххжааххх-ааххх...
- Пятки ожгу! – возбуждённо кричал Панкратов, идущий вторым.
Евтропий сквозь зубы сплёвывает, не отвечает.
Через пять минут Панкратов начинает отставать и, горячась, прокашивать нечисто. Сзади на него наседает Федяня, который не знает, что такое усталость, смятое дыханье, точно родился без лёгких. Но и ему нелегко угнаться за Коркиным.
- Иди к бабам! – насмешливо советует он Панкратову. – Это как раз по твоим силам.
- Молокосос! – сердится Панкратов, с ещё большей яростью налегая на литовку.
Но работа не любит гнева. Трава не слушается, ускользает изпод жала. Панкратов бранится, всё чаще правит литовку, доставая из-за голенища оселок. Тем временем Евтропий заканчивает прокос, медленно движется обратно своим же следом, чтобы не примять траву у других косцов. Подле Панкратова останавливается: приподнимает валок: усы.
- Охредь! – вполголоса роняет он и видит, как буреет лысеющий затылок Панкратова.
- Может, всё-таки меня вперёд пустишь? – с уничтожающей вежливостью спрашивает Федяня.
Панкратов, не в силах что-либо сказать от стыда, кивает.
Вырвавшись вперёд, Федяня ухает во всю мощь. Прокосище хоть и не такой ровный, как у Евтропия, зато шире. По самое колено вздымается встрёпанная грива валка. Идёт он стремительно, будто не косит, а поле меряет, и чем дальше, тем быстрее. Вдруг под косой пискнули перепелята, рассыпались, как муравьи: попал в гнездо. На прокосе трепыхалась окровавленным горячим тельцем подраненная перепёлка.
- Сама смерть искала! – склоняется над ней Федяня.
Но трава сохнет.
Солнышко взбирается выше.
Поправив литовку, парень виновато вздыхает и снова сокрушает сочную траву.
- Живодёр! – кричит ему вслед Панкратов, Федяня не оглядывается. Литовка стонет в его руках, выгибается.
- За что птаху сгубил? Эх!..
Панкратов жалостливо мотает кучерявой в проплешинах головой и бормочет над птицей, уже закрывшей глазки; бережно относит в сторону.
Солнышко поднялось.
Радостно затрепетал осиновый колок.
Кто-то вспугнул стадо диких коз. Они метнулись к черёмуховым зарослям, среди которых затесалась старая дуплястая сосна, и повернули обратно. На сосне, изогнувшись, дремал человек. Просыпаясь, тревожно всхрапнул, потянул хищным хрящеватым носом: пахло костровым дымком.
«Покосники! – определил он. – Щец бы похлебать!»
Человек не заметил, что из кустов за ним давно уж наблюдает Фёкла. Громко зевнув, он показал железную верхнюю челюсть и стал спускаться с дерева.
«Неуж Фатеев?» – подумала Фёкла и спросила:
- Змей не боишься?
Он метнулся за дерево, озираясь побелевшими от страха глазами, затаился: если кто с ружьём – не уйти.
- Не узнал?
- Ты-ы! – Фатеев в два прыжка подскочил к ней, схватил за горло.
- Погоди! – хрипела Фёкла и махала руками.
- Чего годить? Всё одно донесёшь, – но Фёкла почувствовала, что пальцы ослабли.
- На зятя-то?
- Чёрт тебе зять! – рывком повалил её на траву, повинуясь безотчётному желанию, зажимая ладонью рот, проговорил:
- Пикнешь – задушу!
- Пусти! Молчать буду.
Немного погодя спросила:
- Откуда бог несёт?
- Будто не знаешь? Сама благословила!
Фёкла высвободилась, оглядев его с ног до головы, удовлетворённо булькнула смешком:
- Хорош! А ведь когда-то первым богатеем был!
- Не выдашь?
- Какой резон?
Как ни странно, Фатеев поверил ей.
- Наталью где оставил?
- Сгинула, – угрюмо поник он. – На другую зиму схоронил.
- Жалко! – равнодушно пожалела Фёкла. – Есть хошь?
- Два дня маковой росинки во роту не бывало. Да ведь ты раззвонишь...
- Дурной! – рассмеялась Фёкла. – Мы с тобой теперь два раз родня. Будь спокоен – не выдам. За едой схожу...
- Горяченького принеси. Всё в брюхе ссохлось...
- Спроворю. Я ноне за повариху, так что голодным не будешь.
Покосники тянулись на завтрак. Логин – он перегнал коров на покосы – уже успел срубить обеденный стол и принялся за волокуши. Ребятишки-копновозы помогали ему. Принеся охапку вершинок для волокуш, Венька Бурдаков сбросил их на тепляковского Букета. Пёс обиженно взвизгнул и отошёл к кустам, оттягивая ушибленную лапу.
- За что, ребятки? – с кротким удивлением спросил Логин. – Разве можно животную обижать? В ей тоже душа имеется...
- У собаки-то? Эко сморозил!
- Ты в глаза ему погляди! Там всё видно. Пёс боле человека понимает, токо высказать не может.
- А я почто по-собачьи не понимаю? – спросил Венька.
- Ты и по человечьи-то понимать не выучился... Собаку вот ударил. Зверство это!
Косари усаживались за стол. Евтропий спустился к колодцу за туеском. Взглянув на инициалы, удивился: свежи больно. То ли от воды? Следом за ним шёл Федяня. На его посудине были те же буквы.
Приняв от Фёклы по чашке супа, уселись за стол. Федяня, вытащив огромную ложку, зачерпнул из туеса сметаны. Черпанул и Евтропий, но в его ложке оказалась пахта.
- Что за чертовщина? Были сливки, стала пахта. То ли Агнея подшутила?
- А у меня наоборот, – похвалился Федяня, – брал пахту, образовалась сметана.
- Это у кого какая корова, – усмехнулся Панкратов. – У Мити Прошихина коза, сказывали, вовсе маслом доила. Угости сметанкой, Фёдор!
- Греби. Я страсть люблю угощать. Угощайся, Евтропий. Хватит и на твой пай.
- Та-ак, – Евтропий пригляделся к туеску Федяни. – Мои-то буквы
