страсть…
— Ну и что? Ну если и так? А в Москву я хочу!
— Ха! Вот это я и понял, Катя. Что ты стремишься туда, как все три сестры у Чехова! А я — средство доставки! Ишак такой… который везет тебя в столицу, на карнавал, на фиесту… К странной жизни, где право на образование как-то сливается у тебя с правом на отдых, а права на труд нет совсем! Это призрачная жизнь, Катя, опереточная, я не знаю такой… И я не повезу тебя туда, извини.
Она плакала:
— Что ж ты за человек?! Его целуют, ему — про любовь, а он — про Конституцию: право на труд… право на отдых… Женечка, миленький, я почему в Москву-то хочу? Может, потому, дурачок, что в ней — ты! Ты ведь мне теперь кто? Ты мой Константин Сергеевич… мой Владимир Иванович… мой Ален Делон, мой Олег Меньшиков… да что там! Ты — мой президент, если на то пошло… — и вдруг она припала губами к его руке.
Ему это показалось грубым наигрышем, театром дурного вкуса.
— Брось, Катя: медузы, наверно, и те смеются…
— Сам ты медуза!
— Возможно. А еще я — хромой ишак, который заупрямился: не везет туда, куда тебе надо! И «пиджак» я. И фраер. Катя, а тебе не кажется, что твоя спасательная станция… что там пожар?!
Катя глянула и ахнула. В домике что-то явно полыхало. Еще не сам он, но в нем.
— Свечи, свечи же мы не задули!.. А там занавеска…
Бежали оба, но Катя, конечно, быстрее. Ветер свистел в ушах! Скорей, скорей… Вода в ведре, слава богу, есть… еще в умывальнике… Добежала, с размаху выплеснула всю наличную воду из ведра на уже набиравший силу пожар… Когда Женя доковылял к ней, она топтала сорванную шипящую занавеску — и хохотала! Так хохотала, словно ничего смешнее сроду не видывала за свою восемнадцатилетнюю жизнь…
Любителю точных фактов сообщаю (с какими чувствами, каким тоном — другой вопрос!), что в ту ночь они все-таки были близки наконец. Только это не смогло ни решить, ни снять никаких проблем… Разве что, наоборот, добавить.
Бильярдная. Здесь Замятина довольно успешно обыгрывала в «американку» молчаливого партнера. Вошел другой ее партнер — по преферансу, седовласый и румяный, с зубочисткой во рту.
— Почтеннейшая, а ужин-то, ужин?
— А ужин рекомендуется отдать врагу…
— Нет, я отведал. Кстати, не знаете, почему сегодня так вкусно? Приехал туз из Министерства культуры или секретарь СТД? «Своячка» в среднюю, Ксения Львовна! — закричал он. — В среднюю!
— Нет, я — в уголок…
После результативного ее удара этот пожилой жизнелюбец сообщил:
— Там на столе, между прочим, записочка вам.
— Да? Благодарю. Мы уж скоро…
— А я принести могу, все равно бездельничаю. Поухаживать за царицей своей молодости — ничего нет слаще…
— Вот-вот, льстить мне прошу как можно грубей! Кстати, милый флигель-адъютант, не видели вы там Женю моего?
— Никак нет, ваше величество. И за обедом его не было…
— Да я знаю, где он! Только не представляю, что он там ест. — Удар. — Ах, черт, какого шара упустила!
— Так я принесу депешу-то.
Спустя еще три удара он возник вновь и с поклоном положил на борт бильярда сложенный вчетверо листок.
— Спасибо, голубчик. — И к партнеру: — А вы бейте, бейте… я только на три секунды отвлекусь.
Первая же фраза в записке заставила ее измениться в лице.
«Прощаюсь заочно, т. к. не хочу диспута: уезжать мне или оставаться… Совершенно случайно повезло с билетом…»
— Вот балда! Но почему, почему вдруг?! — обратилась она со своим изумлением к партнеру, который покорно ждал ее удара. — Вы не обижайтесь, я не смогу больше. Засчитайте мне поражение.
И вышла.
В коридоре прочитала чуть дальше:
«Ты во многом была права…»
— В чем я была права?! — спросила она сама себя.
Записка объясняла:
«Ты была права, когда говорила и pro и contra. Я запутался. Не сердись. Если сумеешь быть полезной девушке — не откажи…»
— Ксенечка Львовна! — встревоженно окликнул ее седовласый «флигель-адъютант». — Я могу быть полезен?
— Вы? Вы — нет, спасибо.
— Если что срочное, можно же директорскую «Волгу» попросить, вам отказа не будет…
— Да при чем «Волга», когда тут опять философия! «Ты была права, когда говорила и pro и contra…» Так разве бывает? У нормальных, я имею в виду, людей? Не у диалектиков профессиональных?
Дождик прогонял с пляжа публику. Он на глазах усиливался, — и не выдержали даже обладатели солнечных зонтиков, а также те, кто считал себя выше этих пятиминутных прибалтийских метеокапризов…
Пляж пустел, но радиоголос со спасательной станции, казалось, не нуждался в слушателях… Катя читала инструкцию:
«…Человек идет ко дну не от самой судороги, а от потери самообладания. Так что помните это и не пугайтесь. Потрите сведенную ногу рукой или другой ногой. Боль иногда можно снять посредством другой боли: впившись в соответствующее место ногтем или другим острым предметом, если он имеется при себе, — заколкой из прически, например. Думать при этом старайтесь о чем-нибудь постороннем, отвлекающем, но главное — не теряя времени, плыть к берегу…»
Дверь распахнулась — ее толкнула спиной Инка, которая, входя, закрывала одновременно зонт.
— Катерина! Ты что, мать, для кого твоя лекция? Ливень же!
Катя вяло обернулась:
— Да? Разбежались все? Ну, скатертью дорожка… — И она выключила микрофон.
Инка разулась и села на топчан по-турецки:
— Ну? Так что у нас на том самом фронте?
По Катиному лицу блуждала усмешка. Речь была замедленная:
— Мать позвонила мне. Говорит: уехал репетитор твой… Увидела она, что он с чемоданом. Глупо так пристала к нему: говорит, как же это, у вас же еще девять дней законных?
— А он?
— Дела, говорит, срочные. Всего вам доброго…
Инка просвистела какой-то музыкальный эквивалент поговорки про бабушку и про Юрьев день.
— А ты? А про тебя — ни слова?
Катя не реагировала на вопрос.
— Струсил клиент! Сам себя испугался да той же мамаши: как бы она сюда не заявилась с родительским благословением! Господи, да вечно одно и то же. Я тебе про своего физика-теоретика рассказывала? Кать! Ну чего ты такая… как рыба мороженая? О ком страдать? Сама ж говорила — с палочкой он… Колченогий то есть? Слушай, ты звякни этой бывшей «звезде» — может, она объяснит, что был ему срочный вызов с работы…
— Да какой еще вызов? Каникулы там! Он же в школу трудоустроился. В начальную школу, в первый класс «Г»…
— Нет, кроме шуток? Так это уж
