а он — тяжеленный…
У Люси дух перехватило от такой дерзости:
— Свихнулась, деревня? Ваше Высочество, она новенькая, не извольте на нее внимания обращать… Где-то в глуши жила… не все понимает… Надо камер-фрейлину, да? Чтоб разобралась и с ней, и с картиной… Я позову?
Но принц не слушал — он, как зачарованный, смотрел на Золушку.
— Я сам разберусь… не надо никого, — сказал он медленно. — Ступай, ты свободна.
— Как прикажете, — отвечала Люси с поклоном. И пошла, оглядываясь, а на уме и на языке у нее вертелось про Золушку: «Вот малахольная…»
Когда они убедились, что Люси их не слышит, они громко рассмеялись, конечно… Золушка продолжала стоять на лестнице и оттуда напомнила с лучистой улыбкой:
— Так как же, Ваше Высочество? Я говорю — снять надо вашу матушку. Крюк, на котором держится Ее Величество, книзу повело… И стенка тут осыпается, долго все равно не провисит…
— Ну артистка! — снова расхохотался принц. — Не заговори ты со мной, я и бровью не повел бы: ну служанка и служанка… Слезай же! Вот явится в самом деле камер-фрейлина и устроит тебе выволочку!
— А вы заступитесь? — спросила она. Конечно, по всем правилам ей уже полагалось обращаться к мужу на «ты», но она еще не умела, сам язык ее не умел… — Нет, я серьезно: не сегодня завтра ваша матушка может упасть…
— Ну и что? Оставь. Вобьют новый крюк и вернут ее на место. Без тебя. Гораздо хуже, радость моя, когда падает наша репутация… Вот сейчас, например, она же падает…
— Почему? — Золушка села на верхней лестничной ступеньке.
— Да потому, что моя принцесса не знакома с такой работой! Веника никогда не держала в руках! Поняла?
— Нет…
— Это я, я один видел тебя в затрапезе, в саже, бог знает в чем, когда достали тебя из-за печки и заставили мерить туфельку! Кстати, уже ходит легенда, будто туфелька была хрустальная… Пускай хоть фарфоровая, не жалко. Лишь бы не вспоминались те домашние твои занятия и прозвище, которого надо стесняться, — Золушка… В метрической книге записей о рождении у тебя же роскошное имя — Анна-Вероника, так?
— Да, это мама покойная придумала…
— И чудесно! Мне нравится… И никаких больше кличек, никаких Золушек, договорились? Теперь ты — из графской семьи…
Золушка чуть с лестницы не свалилась: как — из графской?! Известно же, из каких она… папа ее — лесничий… Вся округа же смеяться будет!
Но Лариэль сказал, что их округа — подавится, что никто и пикнуть не посмеет. Отыскался, сказал он, желтый пергамент, где на чистом пухоперонском языке говорится: король Ипполит, прадедушка Лариэля, дарует прадеду Золушки графское достоинство — за храбрость при защите отечества. Забавно, конечно, что такая базарная дама, как мачеха Золушки, тоже станет графиней, зато она будет меньше шипеть, заметил Лариэль. И добавил, что этот указ будет лекарством и сестричкам ее, заболевшим от зависти, — Агнессе и Колетте.
— А главное, — подвел итог Лариэль, — твое происхождение будет подано так, чтобы не дразнить гусей… не дать им ущипнуть тебя! — И тут он потребовал, чтобы она сняла с себя эту мешковину — так он ее рабочий халатик обозвал. Про гусей Золушка не поняла, но принц, у которого лицо вдруг стало гневным и твердым, сказал:
— Поймешь еще… И с индюками нашими познакомишься… и с павлинами…
Золушка спустилась к нему, положила обе руки ему на плечи и спросила с нежностью и с тревогой:
— Лариэль! Вы не жестокий ведь, нет?
Дело в том, что некоторые выражения его лица она видела в первый раз. Если по-честному, то они еще продолжали знакомиться друг с другом. Принц сказал: нет, вовсе он не считает себя жестоким. Но он хочет оградить их счастье… а кто знает, какие свойства для этого понадобятся? Золушка тоже не знала какие. Только у нее было твердое мнение, что от их счастья не должно быть обиды никому. Тогда принц улыбнулся, но как-то невесело, и напомнил ей про тех девушек, которые рвались примерить ту самую туфельку, но она им не подошла…
Слушать это было трудно — по ходу мужниного рассказа она несколько раз ойкнула и один раз вскрикнула.
Ненависть восемнадцати тысяч девятисот шестидесяти трех
Таких девушек в стране оказалось пугающе много: восемнадцать тысяч девятьсот шестьдесят три…
Каждую из них обидело до полусмерти, что туфелька, решающая судьбу, подошла не ей! Кто-то сказал уже фразу, которую принялись повторять все, кому не лень: Пухоперония становится Королевством Заплаканных Девушек!
Говорили, что эти восемнадцать тысяч девятьсот шестьдесят три — ходят, закутавшись в черные шали, пьют уксус, чтобы зачахнуть назло всему миру… Но чтоб обвинили в устройстве ужасной их участи принца Лариэля и ту, кого он выбрал в жены! Домашние прячут от этих страдалиц веревки, ножи, серные спички… В общем, Золушка поняла: ей и на улицу-то выйти опасно… Еще счастье, что мало кто знает ее в лицо… Иначе — нашлись бы охотницы схватить ее и живьем сварить в кипящем масле! Нет, нет, неужели такое возможно?! За что, Господи?!
— Да ты собственных сестер вспомни! — сказал Лариэль. — Они же были как истуканы, как мумии — и в Божьем храме, и потом за свадебным столом… С жуткими вымученными улыбками. Зубки — и те казались искусственными!
Золушка припомнила: он был прав. Но если родные так… ну, пусть сводные, но все-таки с детства же вместе… Чего же тогда ждать от чужих? Десять минут назад она затруднилась бы назвать даже одного-единственного своего врага. У нее враги? Откуда? За что? И вдруг их оказалось почти девятнадцать тысяч; не наваждение ли, не кошмар ли, привидевшийся во сне в душную предгрозовую ночь?!
Получается, нельзя ей было всего этого… не смела она давать волю этой своей внезапной любви… Мало ли чего хочется, о чем мечтается? Надо знать свое место! Да, да! Место, отведенное тебе по рождению… воспитанию… по толщине твоего (или родительского) кошелька… А то из кухарок — в принцессы! Не наглость ли? Вот и шепчут, шипят, уличают восемнадцать тысяч девятьсот шестьдесят три голоса: наглая… дерзкая… беспардонная самозванка… возомнившая о себе невесть что!
И как им всем доказать теперь, что эти слова — решительно не про нее? Что никакого отношения к ней они иметь не могут!
…Она очнулась от рук и голоса Лариэля: руки встряхивали ее за плечи, а голос пробивался к ее сознанию, где что-то, похоже, прервалось — она не помнила, на одну ли минуту, на двадцать ли… Принц взывал к ней:
— Солнышко, что
