После того как старик второй раз подряд не остановился на красный свет, Адам проворчал:
— Будь внимательнее. Ты витаешь где-то далеко отсюда. Лучше бы тебе вообще не садиться за руль.
— Ну, я-то по крайней мере сегодня спал, — ответил Макс с притворным возмущением. — А ты не ворчи, а откинься на спинку кресла и послушай музыку. — Он прибавил звук и принялся подпевать.
Адам действительно несколько расслабился и смягчился. Он на мгновение отвлекся от дороги. Потом он всю жизнь будет жалеть об этом. Они перевалили через вершину холма Хартбрейк и начали спуск, как вдруг прямо перед машиной на дорогу выскочили двое мальчишек на велосипедах.
Макс резко повернул руль, стараясь избежать столкновения. Правое колесо попало на обледенелую обочину, машину занесло, она потеряла управление и на полной скорости врезалась в дерево.
Скрежет сминаемого металла, удар и… мертвая тишина.
Мгновение Адам сидел неподвижно, в глубоком шоке. Затем вдруг осознал, что не слышит дыхания Макса. Он попытался нащупать пульс, в ужасе понимая, что это уже бесполезно, что случилось непоправимое.
«Он умер. Мой друг и учитель — мой отец — умер. И все из-за меня».
Адам издал крик, похожий на вой раненого зверя.
Когда подъехали патрульные машины, Адам все еще бился в рыданиях.
Мальчишки, хоть и потрясенные случившимся, сумели объяснить, как все случилось.
Старший из полицейского наряда торопился покончить с писаниной.
— Вы не знаете его ближайших родственников? — спросил он.
— У него есть жена. Лиз. Они живут в нескольких кварталах отсюда. Я могу дойти пешком.
— Может, вас подвезти?
— Нет, сержант, спасибо. Мне надо собраться с мыслями.
Лиз мужественно встретила трагическое известие. Сказала лишь, что не должна была разрешать мужу садиться за руль.
— Но ведь он такой упрямый! Ты же знаешь!
— Она взяла Адама за руку и горячо сжала ее.
— Приходится привыкать к тому, что такое иногда случается.
«Да, — отрешенно подумал Адам. — Но почему именно с Максом? С этим святым человеком? Это несправедливо!»
Лиз позвонила своей ближайшей подруге, и та с готовностью вызвалась побыть с ней, пока Адам займется организацией похорон. Поскольку речь шла о дорожной аварии, то сначала надо было дождаться результатов вскрытия.
В шесть часов позвонил Эли Касс из пресс-службы университета и спросил о некоторых деталях, необходимых ему для того, чтобы отправить сообщения в «Бостон глоб» и некоторые информационные агентства. Эли был рад, что есть человек, который мог уточнить список ученых наград Макса Рудольфа.
— Декан Холмс говорит, что Нобелевская для него была лишь вопросом времени, — заметил он.
— Да, — машинально ответил Адам. — Его можно назвать ведущим иммунологом мира.
В гостиной сидели Лиз и семейный адвокат Морис Отс.
— Я бы не стал так скоро говорить о завещании Макса, — словно извиняясь, сказал тот, — но дело в том, что он категорически не хотел, чтобы на похоронах звучали какие-нибудь речи. По сути дела, он вообще не хотел никакой панихиды. Во всем остальном завещание очень простое. — Он помолчал, потом, глядя на стоящего в углу высокого доктора с бледным лицом, добавил: — Вам он оставил свои золотые часы на цепочке.
— Сейчас принесу, — предложила Лиз.
— Нет, нет, — остановил Адам, — еще успеется.
— Ну пожалуйста, — попросила Лиз. — Что ж ты, придешь домой с пустыми руками? Не взяв ничего на память о Максе?
И забыв о посторонних, она вдруг упала Адаму на грудь и разрыдалась. Он тоже не смог сдержать слез. Так они и оплакивали вместе свою страшную утрату. Утрату человека, благороднее и чище которого они не знали.
Адам ушел около полуночи, оставив Лиз на попечение подруг и соседей. Дом еще хранил множество следов присутствия Макса: его книги, одежду. Очки, аккуратно лежащие на рабочем столе.
У Адама же был единственный памятный предмет — золотые часы. Тем более трогательный подарок, что в свое время они были подарены Максу его отцом по случаю получения докторской степени по медицине. Теперь они превратились в символическую эстафетную палочку. Адам прижал холодный металлический корпус к щеке.
Зазвонил телефон. Это была Тони.
— Передали в одиннадцати часовых новостях, — сказала она. — С тобой все в порядке?
— Не совсем, — с горечью ответил Адам. — За рулем должен был быть я.
На том конце трубки замолчали. Тони не знала, что сказать. Наконец она спросила:
— Когда похороны?
— Во вторник утром. Никакой панихиды не будет. Он так хотел.
— Мне кажется, что это неправильно, — возразила Тонн. — Какие-то слова должны быть сказаны — хотя бы слова любви. Лиз просто не понимает, но это нужно и ей самой. Нельзя уйти, не сказав ни слова в память о Максе. Можно, я приеду?
— Да ведь ты с ним и знакома-то не была!
— Похороны устраивают для живых, не для мертвых.
— Это я понимаю. Но мне надо будет позаботиться о Лиз.
— Знаю, — мягко ответила она. — Только о тебе тоже кто-то должен позаботиться.
Возникла короткая пауза.
— Спасибо, Тони, — тихо сказал Адам. — Буду тебе очень благодарен, если придешь.
Вокруг свежевырытой могилы собрались человек двадцать. Декан, коллеги с женами, сотрудники лаборатории, студенты. И среди них чуть в стороне стояла только что прилетевшая из Вашингтона Антония Нильсон.
Работники похоронного бюро, привычные к любым, в том числе и к самым необычным проводам умерших, приготовили для участников церемонии цветы, чтобы положить в гроб как последний знак уважения.
Когда у могилы остались только Адам и Лиз, сами собой сорвались с его губ строчки из «Гамлета». Почему-то именно они показались ему сейчас как никогда уместными.
Он человек был в полном смысле слова.
Уж мне такого больше не видать!
Адам медленно опустил цветы на гроб.
Как ни странно, Сэнди Рейвен без горечи вспоминал свои юношеские годы. Он почти не отдавал себе отчета во взаимной неприязни родителей, и в его памяти детство осталось как время самой чистой любви. Не чьей-нибудь любви к нему, а его тайной страсти к своей однокласснице Рошель Таубман. Он пылал к ней таким чувством, каким, наверное, можно было расплавить алмаз.
В те времена Рошель еще не являлась той лучезарной богиней, которая вскоре украсит обложки журналов «Вог», «Харперз базар» и «Силвер скрин». Тогда она была просто первой красавицей средней школы номер сто шестьдесят один.
Но все же и тогда она была стройна и хороша собой, с высокими скулами, блестящими медными волосами и бездонными глазами. Сэнди же был неуклюжим, приземистым очкариком рыхлого телосложения, с цветом лица, напоминающим овсяную кашу.
Она едва его замечала, если не считать того, что по мере приближения выпускных экзаменов стала обращаться к нему за помощью по математике и естествознанию. Но Сэнди ни капельки не обижался на столь потребительское к себе отношение.
Ему достаточно было и того, что каждое их занятие заканчивалось словами типа: «Сэнди, ты такой замечательный!», или «Век тебя не забуду». Однако, когда экзамены закончились, у Рошель тут же случился провал в памяти, и вплоть до окончания следующего семестра она о нем даже не вспомнила.
Все это время Сэнди страдал от неразделенной любви.
— Мальчик мой, не принимай это близко к сердцу, — пытался приободрить его отец. — Помни: даже если сейчас ей больше нравится капитан футбольной команды, наступит время, когда его чары померкнут. Ты сам не заметишь, как вы, словно в кино, пойдете друг другу навстречу под бурные овации зрителей. Представь себе: на вас устремлены миллионы глаз, а вы бросаетесь в объятия друг другу.
— Ой, пап, — с восторгом воскликнул тогда Сэнди, — как ты красиво придумал! Это ты откуда взял?
— Из фильма, конечно, — усмехнулся отец.
Учебный год еще не закончился, так что Сэнди успел похвастать успехами своего отца в Голливуде. И он недвусмысленно намекнул предмету своей страсти, что его отец занимает отнюдь не последнее место в студии «XX век — Фокс».
Рошель тут же необычайно оживилась и заявила:
— Не знаю, что я буду без тебя делать, Сэнди. Ты же пойдешь на естественное отделение, а я — на театрально-музыкальное. Когда же мы станем видеться?
— Телефон еще никто не отменял, — с ноткой сарказма заметил он. И поспешил галантно добавить: — Когда тебе понадобится помощь в занятиях, не стесняйся, звони.
— Конечно, позвоню, — прощебетала она. — Как-то не было повода говорить об этом, но я должна сказать, мне жаль, что твои родители расходятся.
— Спасибо, — ответил Сэнди. — Наверное, так будет лучше для нас всех.
