— А она-то удивилась?
— Ой… тут я вряд ли… я как-то смутно… Подожди, сейчас… Вроде и удивилась. Но она была просто страшная: усталая какая-то, серая. Взглянула: «Ты откуда?… ты что?.. ты ко мне? — вот так как-то вяло. — Ну заходи», — пошла вперёд. Я: «Постой, пёс убежал… пса надо…» — «Какого пса?» — не оборачиваясь… дверь отпирает… — «Берта куда-то…» — «Что?.. Я очень плохо себя чувствую, ты извини. Ничего не соображаю… Заходи…» Ну, и я уже не знаю, как — вроде в тумане… «Ты сегодня вернулась?» — «Откуда?.. Чай будешь пить? Ну, заходи…» — «Куда ты позавчера…» — «Куда?» И вдруг я понимаю, что всё старое… Мы уже стояли в кухне, и — ничего нет… Я… А она вдруг обернулась, посмотрела, да так резко вдруг, злобно: «Ты чего! ты чего!» — на меня… Ну, я бросился назад, выскочил на улицу, не помню как…
— Так, ну вот теперь хоть что-то проясняется, — сказал Боря. — Хотя по-прежнему трудно…
Он снова взял папиросу, прошёл по комнате к двери, потом обратно.
— Непонятно, почему ты всё-таки не спустился сперва за собакой.
— Не знаю… Я как-то…
— Ты уже понял, что её нет? Сразу?
— Не знаю…
— Или она намеренно вела тебя за собой, в квартиру?
— Да нет как будто… Понимаешь, я был настолько — —
— Нет, я всё же не понимаю. Какой-то сути я здесь не улавливаю… Вот именно этого момента: чего ты так испугался? Ну, сели бы пить чай, ну и спросил бы прямо, что было и чего не было. Ведь ты был спокоен… Хм… спокоен до какого момента? ну-ка вспомни точно — —
— До… кажется, до — как ключ не подошёл к двери… И потом всё, как лавина… поехало — и — Боря, я испугался — всего… всего вместе!
— Ладно… Хотя я думаю, ты испугался ещё раньше… знаешь, старый, я тебе так скажу: я не вижу никакой необходимости тебе у меня ночевать… Даже наоборот. Сейчас поедем вместе на твою хату, посмотрим. И, если будет нужно, я там с тобой заночую. Потому что надо кончать с этим делом. Ты понял?
— Да, пожалуй…
— Пошли, пошли…
— Пожалуй, ты прав…
— А хочешь, — продолжал он, выйдя на улицу, — сейчас зайдём к тебе, а после к Иде. Давай?
— Да она уже спит, наверное.
— Ага! Вот это уже — молодцом! Ничего, мы её разбудим.
Но когда спустились в метро, немного примолкли. Вагон шумел, и каждый задумался.
— А я тебе тоже… могу… я не рассказывал, что со мной было в армии?
— Нет.
Но он вдруг раздумал рассказывать.
— Ладно, после…
Ехали совсем молча.
Я как будто и не выпил ничего. Опять темнота пошла наползать. И чем ближе, тем гуще. Опять мысли все улетели, как пузырьки из стакана, — словно кто-то крутит меня.
— Давай мне ключи, я открою, — сказал Боря, когда уже шли по лестнице.
Открыл.
Я за ним.
— Свет включи… здесь, справа…
— Ну… И что? —
Всё спокойно. Постояли в прихожей, оглядываясь.
Он сунулся в комнату, зажёг там свет. Я зажёг на кухне…
Дверца под раковиной была открыта, и помойное ведро стояло на полу посередине.
— Боря!!! — завопил я.
Он подбежал, и мы увидели в ведре четырёх мёртвых щенков.
Кондратий сказал:
— Вы не смущаетесь, когда видите, и правильно делаете. Когда я читаю, я действительно смущаюсь, но это происходит не оттого, что я вижу буквы, а то, что за ними: смысл и всякое там.
Ученики сказали:
— Нам принесли мёртвую женщину.
— Она не могла здесь взяться, — сказал Кондратий.
— Однако же нам принесли, — повторили ученики.
— Откуда она? — спросил Кондратий.
— Не знаем.
— И что вы хотите сказать?
— А то, что бес соблазняет нас, когда мы глядим на неё.
Кондратий опустил глаза и подумал.
— Её надо предать погребению, — сказал он после молчания.
— Мы не осмеливаемся, — ответили ученики. — Сделай это.
— Я не готов на неё смотреть, но сделаю это ради вас. Где она?
— Мы поднесли её ко входу в пещеру.
— Вы несли на руках?
— Именно так.
— Кто нёс?
— Все по очереди.
Кондратий вышел и, прикрыв глаза триперстием, взглянул на неё.
— А кто убил?
— Мы не знаем, — сказали ученики. — Убил кто-то, кто был с нею прежде.
Кондратий стал заступом разбрасывать песок. Ученики запели молитву. Женщина была старуха. Её маленькое, костлявое, сморщенное на солнце тело было совершенно обнажено. Ей, может быть, не довелось дожить и до тридцати лет, но это была старуха, как водится в тех областях Египта и близлежащих стран.
Женщина испустила вздох и застонала.
— Дайте мне воды, — произнесла она и села, не открывая глаз.
Кондратий, отложив заступ, пошёл в пещеру и вернулся, неся кружку, наполненную водой до половины. Женщина стала жадно пить, не открывая глаз.
— Кто из вас молился сейчас о том, чтобы Бог воскресил её? — спросил Кондратий учеников.
Они молчали, объятые ужасом.
— Я помолюсь, и, если Бог захочет, Он откроет мне, кто это сделал. Но для вашей души полезнее, чтобы вы сами сказали.
— Оставь их, — сказала женщина, не открывая глаз. — Я сама молилась о том, чтобы Бог меня воскресил.
— Зачем?
— Потому что ты собрался меня зарыть, и я испугалась. Я подумала, что песок забьётся мне в нос и рот и я не смогу дышать.
— Но разве ты не была мертва?
— Мертва? — повторила женщина удивлённо и открыла глаза. — Конечно, я была мертва. А разве ты не мёртв? Но и ты бы испугался, если б тебя начали закапывать.
— Ты ошибаешься, — возразил Кондратий. — Многие, многие страсти меня обуревают, и потому я никак не мёртв.
— Страсти обуревают всех — и живых, и мёртвых. А то не было бы ада. Но ты не можешь различать, и поэтому ты — мертвец. Ты знаешь, сколько странников приходило в гости к Аврааму?
— Трое.
— Так. Ты знаешь это, потому что читал. А знаешь ли ты, сколько у тебя учеников?
Кондратий обвёл взглядом стоящих учеников, но не мог ответить. Страх напал на него. Он попробовал сложить пальцы крестом и поднести к глазам, но это не помогло: он всё равно не мог сосчитать учеников.
— Видишь, ты не знаешь, — сказала женщина. — Их трое. — Она подняла вверх скрюченные три пальца и показала ему.
— Разве? — удивился Кондратий. — Их тоже трое?
— Нет, нас четверо, — сказали ученики.
— Кто же из вас четвёртый? — спросила женщина.
Ученики молчали.
— Они не знают этого, — сказала женщина Кондратию, — потому что четвёртым учеником была я. Они были мертвы, как ты и я, но они вчера воскресли и увидели, что я — женщина. Они не знали, что со мной делать, и, подумав, принесли меня сюда.
— Кто же их воскресил?
— А кто может воскрешать, кроме Бога?
— Я не дерзаю сказать, что ты лжёшь, — скромно сказал Кондратий, — но ответь мне, почему же они теперь утверждают, что их четверо, если теперь они различают, а раньше, когда были мертвы, не различали?
— А почему ты меня спрашиваешь об этом? Спроси их. Разве тебе позволено разговаривать с женщиной?
Кондратий смутился и не знал, что ответить.
— Напрасно ты смущаешься, — сказала она. — Это они сказали тебе, что я женщина, а сам ты этого не знаешь и всегда разговаривал со мной, равно как и с ними. Теперь же тебе следует обращаться только к ним.
Кондратий осторожно посмотрел на учеников. Он снова попробовал их сосчитать, и снова у него не вышло.
— Что вы на это скажете? — спросил он. — Почему вы решили, что вас четверо?
— Мы не знаем, — сказали ученики. Потом, поразмыслив, они сказали, не глядя на женщину, а только кивнув в её сторону: — Может быть, потому, что она теперь тоже ожила?
Кондратий задумался. Он отвернулся от них и, ничего не сказав, пошёл в пещеру.
Саид много лет ходил из города в город без всякой цели. Однажды он пришёл в Коканд и у ворот дворца увидел три человеческих головы, воздетые на пики. Одна голова совсем почернела и ссохлась — собственно, это был уже только череп. За две остальные спор вели мухи и вороны.
На базаре Саид узнал всю историю. — Оказывается, это дочка эмира здесь чудила, никак не хотела выходить замуж. Она поставила такое условие, какого никто не мог выполнить, и рубила головы без всякой пощады, чтобы другим неповадно было свататься. Но всё равно приезжают знатные женихи. Вот этот последний — …
— А какое условие? — спросил Саид.
— Она будет спать, а ты её разбуди, понимаешь, так, чтоб ей было приятно! А? — каково? Поди узнай, что ей приятно, что нет! Она и не признается, если не захочет, — «Ступай к палачу», — скажет — и всё… И проверить ничего нельзя!
— Так нечего туда и соваться, я так считаю, — сказал торговец тканями. — Пускай и чахнет в девицах всю жизнь, раз она такая, правильно? Кому она нужна-то? — подумаешь!
